"Виктор Вучетич. Сиреневый сад (Искатель № 3-4 1981г.) " - читать интересную книгу автора

Немедленно ушел к партизанам связник Сибирцева и Федорчука. Но знал
Сибирцев, что опасность слишком велика, ибо, коли уж взялась копать
контрразведка, она может докопаться и до него, какими бы мизерными,
ничтожными ни казались его связи с арестованными. Надо было уходить и ему,
но он медлил.
Посоветовавшись с Михеевым, сообщили о провале в Центр, а затем
затаились, прервав всякие контакты.
И вот тут стал Сибирцев замечать, что начали его негласно проверять,
назойливо, но якобы случайно, забывая убрать в сейф секретные приказы, от
которых опытный человек за версту почует запах фальшивки. Сибирцев не
реагировал. Он ждал.
"Кого мог знать Сивачев? - мучительно размышлял в те дни Сибирцев. -
Только Федорчука. А что он мог выдать, если бы не выдержал пыток? Только то,
что сам добывал в своем отделе".
Все замыкалось на Федорчуке. И все зависело теперь только от пожилого
машиниста.
Так и ходил по острию клинка поручик Сибирцев в погонах с желтым кантом
и тремя звездочками, пожалованными ему не так давно "за особые заслуги"
полковником Скипетровым, правой рукой самого Григория Михайловича Семенова.

Сославшись на недомогание, которое, впрочем, Елена Алексеевна сочла за
последствия голода, Маша ушла в свою комнатку на мансарде и там, наверно,
прилегла. Сибирцеву было понятно ее состояние, но он - увы! - ничем не мог
ей помочь. Только время, время...
Подставляя солнечным лучам лицо и открытую грудь, Сибирцев смолил
помаленьку тонкие самокрутки, даже не потому, что хотелось курить, а больше
по привычке.
Маша не появлялась, и спросить о ней у Елены Алексеевны было отчего-то
неловко.
Начало припекать солнце. В доме по-прежнему было тихо, только
потрескивали половицы да мерно поскрипывала качалка. Захотелось холодной
родниковой воды. Сибирцев решил было позвать, но вдруг спохватился: совсем
очумел малый! Нет, брат, пора тебе менять режим. Все. Никаких снисхождений.
Палка есть - начинай ходить, начинай двигаться. Пора действовать, а не
отлеживаться здесь.
Что рана проклятая ноет, наплевать. Долго еще будет ныть. Надо Ныркову
срочным образом весточку послать, чтоб приехал, забрал. Там, в Козлове или в
Тамбове, врач на крайний случай всегда найдется. Беды большой нет, если и
откроется дырка в спине, залатают за милую душу. Да... Только как
послать?... Смешно, эти милые дамы глаз с него не спускают, каждое движение
сторожат, жди, пошлют они в Козлов нарочного, как же...
Тоже ведь вот забота: что станется здесь, когда он уедет? Они ж обе - и
Маша, и ее мать - на ладан дышат, еле отошли за последнее время. Ни
хозяйства у них, ни другой какой-нибудь сносной перспективы, одни осколки.
Как помочь-то, чем? Теперь их так и не бросишь, не уедешь, все оставив за
первым же поворотом. Идиотская ситуация... И что в мире делается -
неизвестно. Ни газет, ни слухов. Окружили стеной, супчик с ложечки, сирень
еще эта, будь она неладна. Прямо одно расстройство.
По-стариковски кряхтя, Сибирцев выбрался из качалки и, опираясь на
палку, побрел в дом. За время болезни он как-то не удосужился узнать