"Виктор Вучетич. Мой друг Сибирцев " - читать интересную книгу автора

Верхнеудинск. Рядом, привалившись к забитому куском фанеры окну, дремал
Сотников. Изо всех щелей сквозило, сыпало снежной пудрой, по вагону тянули
сквозняки, и Сибирцев с теплой тоской думал о своем хозяине Семене
Каллистратовиче, уговорившем его сменить привычные сапоги на теплые
просторные бродни.
Перед отъездом Сибирцев зашел в гостиницу "Модерн", где жил заместитель
председателя Иркутского чека Борис Петрович Бровкин. Сибирцев почти не знал
его, связан был с самим председателем. А о Бровкине слышал только, что
прислан из центра, человек дельный, толковый, немолодой уже, с большим
опытом подпольной работы. Несколько раз встречались в губкоме, но как-то не
познакомились, не было общих дел. Рассказывая Бровкину о чрезвычайном
происшествии в Баргузинском уезде, выслушивая еще раз сообщение Сотникова,
Сибирцев несколько раз ловил на себе показавшийся ему странным, какой-то
очень заинтересованный, что ли, взгляд Бровкина. Впрочем, это могло
относиться к работе. Видимо, заместитель председателя был в курсе еще
недавней деятельности Сибирцева в колчаковском тылу. Бровкин сразу понял всю
важность сообщения, обещал срочно разобраться и вообще всячески
содействовать в подготовке и проведении будущей операции против банды.
Иркутяне немедленно связались с читинцами, были подняты все сводки и
документы, имеющие пусть даже косвенное отношение к отряду Мыльникова,
донесения из Баргузина, дела об ограблении приисков, в общем, все, что могло
пролить хоть какой-нибудь свет на таинственного штабс-капитана Дыбу, который
до сегодняшнего дня, как оказалось, нигде не значился.
Наконец, когда план операции против банды был в общих чертах составлен
и утвержден, Сибирцев отправился к Бровкину за последними указаниями.
Суховатый и сдержанный, Борис Петрович встретил его на этот раз
исключительно радушно. Немедленно заварил самый настоящий чай, придвинул на
блюдечке несколько кусков сахара. Лицо его по-детски лукаво улыбалось, и
как-то по-особенному весело искрились даже стеклышки очков Сибирцев
несколько растерялся от такого приема.
- Ладно, - не выдержал наконец и сам Бровкин, - не стану душу томить,
вижу, как ты ерзаешь на стуле. Значит, так и не вспомнил? Хотя тебе-то
зачем... Это я, дорогой мой, должен вечно помнить. А может, все-таки
вспомнишь? - он захохотал. - Нет... Шестнадцатый год, под Барановичами...
Попался агитатор. "Долой царя, долой войну!" Садист-поручик, был там такой,
все зубы выбил на допросе. Потом полевой суд и - к стенке. И тут юный
прапорщик... А?
Ну конечно, Сибирцев вспомнил.
Ночью пришел он в землянку, где ждал рассвета арестованный, отослал
охрану, а потом вывел агитатора наружу и дал ему пинка под зад, чтоб больше
не попадался. Вот уж поистине тесен мир... Сперва Сибирцеву самому грозил
трибунал, но тут немцы вжарили с такой силой, что все смешалось в круговерти
отступления.
Он пил душистый чай мелкими глотками, поглядывая на землистое, с
темными мешками под глазами, лицо Бровкина, и размышлял о том, что его
заставило тогда, в шестнадцатом, спасти пожилого агитатора. Обычная
человеческая жалость? Нет, пожалуй. Презрение к поручику, известному своей
изощренной жестокостью? Тоже нет. Мальчишеское удальство? Или понимание
того, что публичная казнь произведет отвратительное впечатление на солдат,
среди которых и так уже началось брожение? Черт его знает, видно, и к нему