"Ивлин Во, Сент-Джон Артур. Не жалейте флагов " - читать интересную книгу автора

смехотворно-бесславно в скачках с препятствиями, устраиваемых колледжем
Христовой церкви, а Питер Пастмастер явился в танцзал в Рединге в женском
наряде. Аластэр Дигби-Вейн-Трампингтон, хоть и был углублен в примитивные
эксперименты, имевшие целью выяснить, как далеко готова зайти с ним та или
иная похотливая девица, только что выпорхнувшая в свет, все же находил время
выбраться в Миклем, где, прихлебывая портвейн, без всякого порицания
выслушивал подробные рассказы Эмброуза о безответной любви к
студенту-гребцу. Теперь Эмброуз редко виделся со старыми друзьями, за
исключением Безила. Эмброуз вообразил, что все его бросили, и порою, когда
его заедало тщеславие и налицо была соответствующая аудитория, выставлял
себя мучеником искусства, человеком, не пошедшим ни на какие уступки Мамоне.
"Я не во всем с вами согласен, - сказал он однажды Парснипу и Пимпернеллу,
когда те начали объяснять ему, что, только став пролетарием (с этим
выражением у них не связывалось педантского намека на необходимость рожать
детей; они просто хотели сказать, что он должен заняться каким-либо плохо
оплачиваемым, неквалифицированным механическим трудом), он может надеяться
стать мало-мальски ценным писателем, - я не во всем с вами согласен, дорогие
Парений и Пимпернелл, - сказал он. - Но, по крайней мере, вы знаете, что я
никогда не продавался господствующему классу". Настроившись на такой лад,
он, как во сне, видел себя идущим по бесконечной улице фешенебельного
квартала; двери всех домов стоят настежь, и ожидающие в них лакеи кричат:
"Иди сюда, к нам! Ублажай наших хозяев, и мы накормим тебя!" Но он, Эмброуз,
шагает все вперед и вперед, не обращая на них внимания. "Я безнадежно
принадлежу веку башни из слоновой кости", - говорил он,
Его уважали как писателя все, кто угодно, только не те, с кем он по
большей части общался, и это было его несчастье. Пупка Грин и ее друзья
смотрели на него как на атавизм "Желтой Книги"{15}. Чем добросовестнее он
старался приладиться к движению и объединиться с суровыми юнцами последнего
десятилетия, тем старомоднее он им казался. Уже сама его внешность, в
которой было нечто от щеголеватости и блеска Дизраэли, выделяла его среди
них. Безил при всей своей обшарпанности выглядел куда более натурально.
Эмброуз знал это и с упоением повторял слова "старый проходимец".


V

Аластэр и Соня Трампингтон меняли квартиру примерно раз в год под
предлогом экономии и обитали теперь на Честерстрит. На каждое новое место
они привозили с собой лишь им одним свойственный, неотторжимый от них,
неподражаемый беспорядок.
Десять лет назад, без каких-либо усилий и сами того не желая, а лишь
делая то, что хочется, они пользовались громкой известностью в фешенебельных
кругах. Теперь же, ни о чем не жалея, даже не сознавая перемены, они
оказались в тихой бухточке, где обломками кораблекрушения, выброшенными на
берег после долгого подпрыгиванья на разгульной волне, лежали останки
ревущих двадцатых, высохшие и побитые, на которые не позарился бы и самый
невзыскательный собиратель выносимого волнами добра. Лишь от случая к случаю
Соня удивлялась тому, как это в газетах не пишут больше о людях, о которых в
свое время только и говорили; раньше, бывало, покоя не было от этих газет.
Безил, если не уезжал за границу, часто наведывался к ним. В сущности,