"Ивлин Во, Сент-Джон Артур. Не жалейте флагов " - читать интересную книгу автора

невразумительное, высокомерное арго.
Искусство. Вот куда привело его искусство, в, эту мастерскую, к этим
грубым и нудным юнцам, к этой смехотворной желтой голове в обрамлении
карамелек.
В дни Дягилева его путь был путь наслаждений; в Итоне он
коллекционировал корректурные листы с рисунками Ловата Фрейзера{19}; в
Оксфорде он декламировал в рупор "In Memoriam"{20} под аккомпанемент
расчесок с папиросной бумагой; в Париже он часто бывал у Жана Кокто и
Гертруды Стайн и там же написал и опубликовал свою первую книгу - очерк о
монпарнасских неграх, запрещенную в Англии Уильямом Джойнсон-Хиксом{21}.
После этого путь наслаждений пошел легонечко под уклон и привел его в мир
модных фотографов, сценических декораций для Кокрэна{22}, в мир Седрика Лина
и его неаполитанских гротов. Тогда он решил свернуть с пути наслаждений и
сознательно избрал путь суровый и героический.
Шел год кризиса в Америке, пора героических решений, когда Поль пытался
уйти в монастырь, а Дэвид успешно бросился под поезд. Эмброуз уехал в
Германию, жил там в рабочем квартале, повстречал Ганса, начал новую книгу,
глубокую, нескончаемую книгу, - своего рода епитимью за фривольное прошлое;
незаконченная рукопись лежала теперь в старом чемодане где то в Центральной
Европе, а Ганс сидел за колючей проволокой или, быть может, и того хуже:
покорился, что было более чем вероятно при его бесхитростном, беспечном
приятии вещей, и вернулся к тем, в коричневых рубашках, - человек с
запятнанным именем, который уже не будет пользоваться доверием, но все же
сгодится для фронта, сгодится на то, чтобы сунуть его под пули.
Рыжая девица вновь принялась задавать каверзные вопросы.
- Том, - говорила она, - уж если неплохо было жить жизнью рабочего на
консервной фабрике, то чем же плохо служить вместе с ним в армии?
- Джулия словно вменила себе в обязанность обвинять людей в трусости.
- А почему бы и нет, уж если на то пошло? - ответила Джулия.
Ars longa{23}, думал Эмброуз, а жизнь - если б только коротка, но ведь
и сера к тому же.
Аластэр подключил электробритву к розетке лампы на письменном столе
Сони и брился в спальне, чтобы не упустить ничего интересного. Он уже видел
однажды Питера в полном параде. Это было на придворном балу, и он очень
жалел его, так как это означало, что Питер потом не сможет пойти в ночной
клуб; в тот раз, впервые увидев Питера в хаки, он завидовал ему, как школяр.
В Аластэре вообще оставалось еще очень много от школяра; он любил зимний и
парусный спорт, игру в мяч и добродушные розыгрыши за стойкой бара в
Брэттс-клубе; он соблюдал некоторые наивные запреты по части туалета и
никогда не начинал носить котелка в Лондоне раньше, чем кончатся Гудвудские
скачки; у него было школярски твердое понятие о чести. Он понимал, что все
эти предрассудки - достояние исключительно его личное, и отнюдь не был
склонен осуждать тех, кто их не разделял; он беспрекословно принимал
возмутительное неуважение к ним со стороны Безила. Он лелеял свое понятие о
чести так, как лелеял бы дорогое и необычное домашнее животное - с Соней
стряслась однажды такая беда: она целый месяц держала у себя маленького
кенгуру по кличке Молли. Он знал, что по-своему эксцентричен не меньше, чем
Эмброуз Силк. Когда ему был двадцать один, он в течение года состоял
любовником при Марго Метроленд - в ученичестве, которое прошли многие из его
друзей; теперь все забыли про это, но тогда об этом знали все их знакомые;