"Герберт Уэллс. В дни кометы" - читать интересную книгу автора

мать ушибла колено и захромала. Опасаясь рассердить меня лишним
напоминанием о крыше, она стала без меня сама передвигать свою кровать
подальше от дыры в потолке и ушиблась. Вся жалкая мебель была составлена
теперь к облезлым стенам: штукатурка потолка потемнела от сырости, а
посредине комнаты стояло корыто.
Я рассказал вам все это, чтобы вы поняли, как плохо и неудобно тогда
жили, чтобы вы почувствовали дыхание недовольства жарких летних улиц,
волнение об исходе стачки, тревожные слухи, собрания и митинги, все более
сумрачные лица полицейских, воинственные заголовки статей в местных
газетах, пикеты у молчаливых, бездымных фабрик, зорко осматривающие
каждого прохожего... Все это было, но вы понимаете, что до меня эти
впечатления доходили только отрывочно, составляли живой зрительный и
звуковой фон для моей навязчивой идеи, для осуществления которой мне так
необходим был револьвер.
Я шел по мрачным улицам среди угрюмой толпы, и мысль о Нетти, о моей
Нетти и ее титулованном избраннике беспрерывно разжигала во мне жажду
мести.


Через три дня, в среду, произошел первый взрыв возмущения, который
закончился кровопролитием в Пикок-Груве и затоплением всех угольных копей
Суотингли. Мне пришлось присутствовать только при одном из этих
столкновений, и это была лишь прелюдия к дальнейшей борьбе.
Отчеты прессы об этом происшествии очень разноречивы. Только прочтя их,
можно составить себе понятие о необычайном пренебрежении к истине, которое
бесчестило прессу той эпохи. В моем бюро есть пачка газет того времени - я
их собирал, - и сейчас я просмотрел три или четыре номера того времени,
чтобы освежить мои воспоминания. Вот они лежат передо мною - серые,
странные, измятые; дешевая бумага порыжела, стала ломкой и протерлась в
изгибах, краска выцвела, стерлась, и мне приходится обращаться с ними
предельно осторожно, когда я просматриваю их кричащие заголовки. Когда
читаешь их в безмятежной обстановке сегодняшнего дня, то по всему; по
тону, по аргументам и призывам - кажется, будто их писали пьяные,
обезумевшие люди. Они производят впечатление какого-то глухого рева,
криков и воплей, звучащих в маленьком, дешевом граммофоне.
Только в номере от понедельника, да и то оттесненное на задний план
военными новостями, я нашел сообщение о необычайных событиях в Клейтоне и
Суотингли.
То, что я видел, произошло вечером. Я учился стрелять из своего
драгоценного приобретения. Для этого я ушел за четыре или пять миль по
тропинке через заросшую вереском пустошь и затем вниз к уединенной рощице,
полной полевых колокольчиков, на полпути между Литом и Стаффордом. Здесь я
провел день, с мрачным упорством практикуясь в стрельбе. Для мишени я
принес с собою старую тростниковую раму от бумажного змея, которую можно
было складывать и раскладывать, и каждый удачный выстрел отмечал и
нумеровал, чтобы сравнивать с другими.
Наконец я убедился, что в тридцати шагах девять раз из десяти попадаю в
игральную карту; к тому же стало темнеть, и мне уже трудно было различать
начерченный карандашом центр. Я направился домой через Суотингли в том
состоянии тихой задумчивости, которое бывает иногда у горячих людей, когда