"Герберт Уэллс. В дни кометы" - читать интересную книгу автора

Но и до и после этого глупейшего столкновения глупостей назревал новый,
более серьезный конфликт; он медленно, но настойчиво заявлял о себе, как о
чем-то неотвратимом, порой на время затихая, но только для того, чтобы
вспыхнуть с еще большей силой, а порой, сверкнув острой недвусмысленной
идеей, просачивался в самые неожиданные области: это был конфликт между
Германией и Великобританией.
Когда я думаю о постоянно возрастающем количестве читателей, целиком
принадлежащих новому миру, у которых о старом мире сохранились лишь
смутные воспоминания раннего детства, то испытываю большое затруднение,
как описать им бессмысленную обстановку, в которой жили их отцы.
На одной стороне были мы, британцы, сорок один миллион человек,
завязшие в бесплодной экономической и нравственной тине, не имеющие ни
мужества, ни энергии, ни ума, чтобы улучшить наше положение, не
осмеливавшиеся в большинстве даже думать об этом. При этом наши дела были
безнадежно переплетены с не менее сумбурными, хоть и в ином роде, чем
наши, делами трехсот пятидесяти миллионов других людей, разбросанных по
всему земному шару, среди которых были и германцы - пятьдесят шесть
миллионов людей, находившихся ничуть не в лучшем положении, и в обеих
странах суетились маленькие, крикливые создания, издававшие газеты,
писавшие книги, читавшие лекции и вообще воображавшие, что они-то и есть
разум нации. С каким-то необычайным единодушием они побуждали - и не
только побуждали, но с успехом убеждали - обе нации употребить тот
небольшой запас материальной, моральной и интеллектуальной энергии,
которым они обладали, на истребительное и разрушительное дело войны. И ни
один человек не мог бы указать хоть какую-нибудь действительную, прочную
выгоду, которая искупала бы истребление людей и вещей и все зло войны,
одинаково неизбежное, какая бы сторона ни победила, чем бы война ни
кончилась. Все это я должен сказать, хотя, может быть, вы мне и не
поверите, ибо без этого невозможно понять мою историю.
Это было какое-то совершенно необъяснимое всеобщее наваждение, и в
микрокосме нашей нации оно представляло любопытную параллель с
эгоистической злобой и ревностью моего индивидуального микрокосма. Это
наваждение указывало на то, что страсти, унаследованные нами от наших
звероподобных предков, полностью преобладали над нашим разумом. Точно так
же, как я, порабощенный внезапным несчастьем и злобой, бегал с заряженным
револьвером, вынашивая в уме различные, неясные мне самому преступления,
так и эти две нации рыскали по земному шару, сбитые с толку и
возбужденные, с вооруженными до зубов флотами и армиями в полной боевой
готовности. Только здесь не было даже Нетти для оправдания их безумия; не
было ничего, кроме воображаемого соперничества.
И пресса была главной силой, натравливавшей эти два многочисленных
народа друг на друга.
Пресса, эти газеты, такие непонятные нам теперь - все эти "Империи",
"Нации", "Тресты" и другие чудовища того невероятного времени, - развились
так же случайно и непредвиденно, как сорные травы в запущенном саду. Все
тогда развивалось случайно, потому что не было в мире ясной, определенной
воли, что могла бы направить его к чему-нибудь лучшему. Под конец эта
"пресса" почти целиком попала в руки молодых людей особого типа, очень
усердных и довольно неумных, которые не способны были даже понять, что у
них, в сущности, нет никакой цели и что они с величайшим рвением и