"Оскар Уайлд. De Profundis (Тюремная исповедь)" - читать интересную книгу автора

я брел и все еще бреду, каждая скала лишилась бы тени, каждая пальма
засохла, каждый ключ был бы отравлен в истоке. Начинаешь ли ты понимать хоть
самую малость? Просыпается ли твое воображение, так долго погруженное в
мертвый сон? Ты уже узнал, что такое Ненависть. Приходит ли к тебе
прозрение, узнаешь ли ты, что такое Любовь, поймешь ли саму природу Любви?
Тебе еще не поздно затвердить это, хотя для того, чтобы дать тебе этот урок,
мне пришлось попасть в тюремную камеру.
После страшного приговора, когда на мне уже была тюремная одежда и за
мной захлопнулись тюремные ворота, я сидел среди развалин моей прекрасной
жизни, раздавленный тоской, скованный страхом, ошеломленный болью. Но я не
хотел ненавидеть тебя. Ежедневно я твердил себе: "Надо и сегодня сберечь
любовь в моем сердце, иначе как проживу я этот день?" Я напоминал себе, что,
по крайней мере, ты не желал мне зла. Я заставлял себя думать, что ты только
наугад натянул лук, а стрела поразила Короля сквозь щель в броне.[44] Я
чувствовал, что несправедливо взвешивать твою вину на одних весах, даже с
самыми мелкими моими горестями, самыми незначительными потерями. Я решил,
что буду и на тебя смотреть как на страдальца. Я заставил себя поверить, что
наконец-то пелена спала с твоих давно ослепших глаз. Я часто с болью
представлял себе - в каком ужасе ты смотришь на страшное дело рук своих.
Бывало, что даже в эти мрачные дни, самые мрачные дни моей жизни, мне от
всей души хотелось утешить тебя. Вот до чего я был уверен, что ты наконец
понял свою вину.
Мне тогда не приходило в голову, что в тебе жил самый страшный на свете
порок - поверхностность. А я глубоко огорчался, когда мне пришлось передать
тебе, что правом на переписку я должен воспользоваться в первую очередь для
улаживания семейных дел. Но брат жены написал мне, что, если я хоть раз
напишу своей жене, она не станет, ради меня и ради наших детей, возбуждать
дело о разводе. Я считал своим долгом написать ей. Не говоря о других
доводах, я не мог вынести мысли, что меня разлучат с Сирилом, моим
прекрасным, горячо любимым и любящим сыном, лучшим из всех друзей, лучшим из
всех товарищей, потому что один волосок с его золотой головки должен был бы
стать мне дороже не только всего тебя, с головы до ног, но и всех сокровищ
земного шара, и хотя так оно всегда и было, я осознал это слишком
поздно.[45]
Через две недели после твоего обращения к начальству я получаю сведения
о тебе. Роберт Шерард, самый смелый и самый благородный из всех
блистательных людей, пришел ко мне на свидание и, между прочим, сказал мне,
что в "Меркюр де Франс", этой газетке, глупо бахвалящейся своей беспардонной
продажностью,
Полтора месяца спустя пришло и третье известие. Меня вызвали из
тюремного лазарета, где я лежал тяжело больной, чтобы срочно передать через
начальника тюрьмы сообщение от тебя. Он прочел мне твое письмо, адресованное
лично ему, где ты заявляешь, что собираешься опубликовать статью "о деле
м-ра Оскара Уайльда" на страницах "Меркюр де Франс" ("журнала", как ты
добавил по совершенно понятной причине, "который соответствует нашему
английскому "Фортнайтли ревю"") и хотел бы получить мое разрешение
опубликовать выдержки и отрывки - из каких же писем? Из писем, что я тебе
писал из тюрьмы Холлоуэй, из тех писем, которые должны быть для тебя
священней и сокровенней всего на свете! И именно эти письма ты задумал
предать гласности - на забаву пресыщенному декаденту, всеядному