"Оскар Уайлд. De Profundis (Тюремная исповедь)" - читать интересную книгу автора

осуществлено. Человек был для него тем, чем Бог - для пантеиста. Он был
первым, кто признал единство и равенство рассеянных племен. До него были
боги и люди, и, почувствовав, через чудо сострадания, что в нем воплотилось
и то и другое начало, он стал именовать себя то сыном Божьим, то сыном
Человеческим, смотря по тому, кем он себя ощущал. Он больше, чем кто-либо за
всю историю человечества, пробуждает в нас то ощущение чуда, к которому
всегда взывает Романтизм. До сих пор мне кажется почти непостижимой мысль,
что молодой поселянин из Галилеи смог вообразить, что снесет на своих плечах
бремя всего мира: все, что уже свершилось, и все прошедшие страдания, все,
чему предстоит свершиться, и все страдания будущего: преступления Нерона,
Чезаре Борджиа, Александра VI и того, кто был римским императором и Жрецом
Солнца, все муки тех, кому имя Легион и кто имеет жилище во гробах,[75]
порабощенных народов, фабричных детей, воров, заключенных, парий, - тех, кто
немотствует в угнетении и чье молчание внятно лишь Богу; и не только смог
вообразить, но и сумел осуществить на деле, так что до наших дней всякий,
кто соприкасается с Его личностью, - пусть не склоняясь перед Его алтарем и
не преклоняя колен перед Его служителями, - вдруг чувствует, что ему
отпускаются его грехи во всем их безобразии, и красота Его страдания
раскрывается перед ним. Я говорил о Нем, что Он стоит в одном ряду с
поэтами. Это правда. И Софокл и Шелли Ему сродни. Но и сама Его жизнь -
чудеснейшая из всех поэм. Во всех греческих трагедиях нет ничего, что
превзошло бы ее в "жалостном и ужасном".[76] И незапятнанная чистота
главного действующего лица поднимает весь замысел на такую высоту
романтического искусства, где страдания фиванского дома не идут в счет
оттого, что они слишком чудовищны, и показывает, как ошибался Аристотель,
утверждая в своем трактате о драме, что смотреть на муки невинного -
невыносимо.[78] - глядя на все это только с точки зрения искусства,
чувствуешь себя благодарным за то, что самое торжественное богослужение в
Церкви являет собой трагедийное действо без кровопролития, мистерию,
представляющую даже Страсти своего Бога посредством диалога, костюмов,
жестов; и я всегда с радостью и благоговением вспоминаю последнее, что нам
осталось от греческого Хора, позабытого в Искусстве, - голос диакона,
отвечающий священнику во время мессы.
И все же жизнь Христа по сути своей - идиллия, настолько полно могут
Страдания и Красота слиться воедино в своем смысле и проявлении, хотя в
финале этой идиллии завеса в храме разодралась, и настала тьма по всей
земле, и к двери гроба привалили большой камень. Его всегда видишь юным
женихом в сопровождении друзей, - да и сам Он называет себя женихом, - или
пастырем, идущим по долине со стадом, в поисках зеленой травы и прохладных
источников, или певцом, стремящимся воздвигнуть из музыки стены Града
Господня, или влюбленным, чью любовь не вмещает мир. Его чудеса кажутся мне
изумительными, как наступленье весны, и столь же естественными. Мне
нисколько не трудно поверить тому, что обаяние Его личности было так велико,
что от одного Его присутствия мир нисходил на страждущие души, а те, кто
касался Его рук или одежды, забывали о боли; что когда Он проходил по
дорогам жизни, люди, никогда не понимавшие тайну жизни, вдруг постигали ее,
а те, кто был глух ко всем голосам, кроме зова наслаждения, впервые слышали
голос Любви и находили его "сладостным, как лира Аполлона",
Со всей мятежностью, свойственной моей натуре, со всем упорством, на
которое была способна моя воля, я сопротивлялся ударам судьбы, пока у меня