"Теннесси Уильямс. Рассказы, Эссе" - читать интересную книгу автора

друга. Для нее они оба были воплощением беспредельного милосердия. Они
избавили ее от опасностей, сделали ее жизнь приятной. Оба подобрали ее на
улице и взяли в дом. В доме было тепло, на половиках и подушках удобно и
мягко. Она жила в полнейшем довольстве и покое, и если Лючио знал покой
только ночью, то кошка блаженствовала постоянно, ее покой не нарушался
никогда - ни днем, ни ночью. (Пусть творец и не всем распорядился как надо,
зато животным он сделал великое благо, лишив их, в отличие от человека,
мучительной способности задумываться о будущем.) Нитчево была кошкой и
потому жила лишь мгновением, а мгновение это было прекрасно. Ей не дано было
знать, что арестантов порой убивают при попытке к бегству (и тогда смерть их
кладет предел всем попыткам бегства от жизни в мечту); что начальники тюрем
уведомляют об их смерти родных в коротких сухих извещениях; что мастера
становятся у человека за спиной и презрительно бурчат, и тогда руки у него
начинают дрожать от страха, что он что-нибудь напортит; что машина ревет,
погоняет его - совсем как надсмотрщик, хлопающий бичом; что люди, которые
воображают, будто смотрят на вещи просто, по сути дела, слепы; что бога
довели до крайности, и он запил. Кошке не дано было знать, что земля, это
случайное, странное скопление атомов, вертится с угрожающей быстротой, и в
один прекрасный день ее движущая сила неожиданно перейдет известный предел,
и она рассыплется осколками бедствия.
Наперекор всем бедам, грозившим их совместному существованию, кошка,
как ни в чем не бывало, мурлыкала под рукою Лючио, - может быть, за это он
так ее и любил.
Был уже январь, каждое утро ветер с неутомимой яростью подхватывал
заводские дымы, гнал их на юго-восток, и они колышущейся грядой повисали над
кладбищем. В семь часов поднималось солнце, красное, как глаза нищего
пьяницы, и с укором глядело сквозь дым на город, покуда не опускалось за
вздувшуюся реку, а река, загаженная, спасалась бегством, - от стыда не глядя
по сторонам, она все бежала, бежала прочь из города.
В последние дни января в город на решающее совещание съехались
держатели акций. Сверкая черными телами, прижимаясь к земле, словно
осатаневшие от гонки жуки, к заводу мчались лимузины; у служебных входов они
извергали из своего чрева дородных седоков, потом сползались все вместе на
усыпанных шлаком аллейках позади цехов и здесь, похожие на скопление
насекомых, тревожно ждали их возвращения.
О том, что замышлялось там, в залах заседаний, никто из работавших на
заводе не знал. Из яичек еще ничего не вылупилось - для этого требовалось
время, а пока что они лежали в тайнике плотными черными гроздьями, и
зародыши в них медленно созревали.
Проблема была такова: спрос на заводскую продукцию упал, и держателям
акций предстояло решить - снизить цены (и тем самым расширить рынок) или
свернуть производство. Ответ был очевиден: свернуть производство и, сохранив
прежний уровень прибыли, выжидать, пока спрос не повысится снова. Сказано -
сделано. Получив сигнал, прекратили работать машины, прекратили работать и
люди у машин. Треть завода стала, и лишние были уволены; скопление черных
жуков исчезло с заводских задворок; проблема была решена.
Лючио - да, именно он - оказался среди уволенных.
Шестьдесят восемь рабочих получили в то утро уведомление. Не было ни
протестов, ни демонстраций, ни гневных возгласов. Все шестьдесят восемь
словно заранее знали, что им уготовано. Быть может, еще в утробе матери