"Теннесси Уильямс. Рассказы, Эссе" - читать интересную книгу автора

расставалась. Видимо, ей как-то не приходило в голову, что, прочитав книгу,
ее тут же откладывают. Этот самый Конопатик, однорукий сирота, работавший в
лагере лесорубов, был для нее настолько своим человеком, что она запросто
приглашала его к себе в комнату для дружеской беседы - совсем, как меня.
Если я, заходя к ней, заставал ее с раскрытою книгой на коленях, она очень
серьезным тоном сообщала мне, что у Конопатика нелады с десятником или что
на него вот сию минуту упало дерево и повредило ему позвоночник. Рассказывая
о мытарствах персонажа из книжки, она хмурилась с искренней озабоченностью и
как будто совсем забывала в эту минуту, что в конце концов все его беды
остались позади, что этот несчастный случай обернулся удачей - у него
отыскались богатые родители, а у свирепого десятника оказалось прямо-таки
золотое сердце. У Конопатика была любовь с девушкой, которую сам он называл
Ангелом, но, как только девушка эта начинала играть в событиях важную роль,
сестра либо захлопывала книжку, либо же возвращалась к тем периодам в жизни
однорукого сироты, когда он еще был одинок. Помню только одно ее
высказывание о героине романа: "Вообще-то она славная, но мне кажется,
слишком гордится своею внешностью".

Как-то на Рождество, украшая искусственную елочку, Лора взяла в руки
вифлеемскую звезду, которую обычно прикрепляла к верхушке, и стала
сосредоточенно рассматривать ее в свете люстры.
- А звезды и вправду пятиконечные? - спросила она вдруг.
Вот скажет она, бывало, такое, и смотришь на нее, не понимая, в шутку
это она или всерьез; печаль и растерянность охватывают тебя.
- Нет, - ответил я, убедившись, что она говорит вполне серьезно. - Они
круглые, как Земля, а многие - куда больше.
Это сообщение несколько озадачило ее. Она подошла к окну, чтобы
взглянуть на небо - как всегда в зимнюю пору в Сент-Луисе оно было затянуто
густым дымом.
- Трудно сказать, - проговорила она и вернулась к елочке.

Время шло, и сестре минуло двадцать три. В этом возрасте девушки
выходят замуж, а у сестры, по правде сказать, ни разу в жизни даже свидания
не было. Но, по-моему, ее саму это удручало гораздо меньше, чем нашу мать.
Как-то утром за завтраком мать обратилась ко мне:
- Почему бы тебе не завести дружбу с какими-нибудь симпатичными
молодыми людьми? Как там у вас, на складе - не найдется какого-нибудь
подходящего молодого человека, такого, чтобы можно было его пригласить к
обеду?
Предложение это удивило меня: обычно еды не хватало даже на нас троих.
(Мать во всем проводила жесткую экономию. Видит бог, мы и так были
достаточно бедны, но она все боялась, как бы мы еще больше не обеднели - это
стало у нее форменным наваждением. Страх не такой уж напрасный, - если
учесть, что единственный мужчина в доме был поэт, работающий на обувном
складе, - но как-то, по-моему, слишком уж сильно влиявший на все ее
расчеты). И мать поспешила объяснить:
- Я думаю, это было бы хорошо для твоей сестренки.

Через несколько дней я привел к обеду Джима Дилэни. Это был рослый
рыжий ирландец, такой вымытый, ухоженный, как фарфор у хорошей хозяйки. Он