"Кейт Уотерхаус. Билли-враль " - читать интересную книгу автора

научись не зевать нам в лицо за едой. Ты мало спишь, вот в чем беда.
- А умоешься - отправляйся в свою растреклятую контору, - добавил
отец.
Я отодвинулся от стола вместе со стулом (задумывая "жанровую
сценку", я собирался многое сказать про наши дешевые, массового
производства стулья), встал и поплелся в кухню. На часах было пять минут
десятого. В злобном оцепенении я оперся на раковину и расстрелял их к
чертям собачьим из амброзийского автомата. Но потом, закурив украдкой
сигарету, я подумал о серовато-прозрачном осеннем деньке, который
разгорался за окном кухни, и настроение у меня немного исправилось. Я
вздохнул - легко, глубоко и спокойно, - выдвинул ящик кухонного стола,
ощупью нашел среди мотков припойной проволоки отцовскую электробритву,
включил ее, подождал секунду или две, не раздастся ли из гостиной
рыкающий приказ купить свою, а не хватать чужую, и начал бриться,
отдавшись потоку привычных мыслей. Я издавна затрачивал немало времени
(а в последний год - все больше и больше), мысленно проживая разные
жизни. Иногда я гробил на это все утро, а иногда- не только все утро и
весь вечер после работы, но и несколько ночных бессонных часов. Я как бы
жил в двух разных мирах (а считая обычный, так даже в трех) и привык
называть их - сначала шутливо, а потом уж не думая про смысл названий,
машинально, - Амброзийским и Злокозненным, или Первым и Вторым. Первый
мир я измышлял сознательно, а Второй вторгался в мою жизнь сам: он
терзал меня бесконечными мыслями о воображаемых карах за мои реальные
прегрешения и ужасами смертельных болезней (я, например, был уверен, что
мою зевоту вызывала неизлечимая саркома челюсти) или мучил
необходимостью мысленно выпутываться из безысходных жизненных ситуаций
вроде такой: как может спастись человек - как он действительно может
спастись, - если хулиганы запихнут ему в ухо крохотную самовзрывающуюся
петарду. Чтобы избавиться от этих кошмаров, я ускользал в Амброзийский
мир, где вел беседы с Бертраном Расселом или, преображая мечту в
реальность, становился великим оперным артистом - первым артистом в
мировой истории, которого избрали на пост президента...
Опершись на газовую плиту, я размышлял под жужжание электробритвы
про судьбу нашей семьи в Амброзийском мире. Там у нас все было исполнено
благородства: я возвращался домой богачом, помогал отцу подняться на
ноги, прощал своих предков и сам получал прощение. Матушка была искренне
тронута моей заботливостью; поначалу она чувствовала себя немного
скованно в дорогих мехах; но даже и потом, свыкнувшись со своим новым
положением, она оставалась все такой же простой и скромной. Бабушка
выходила замуж за советника Граббери, и эти милые розовощекие старички
уезжали жить в свой уютный сельский коттеджик - с глаз моих долой. Все
это было не раз обдумано. Однако в сегодняшнем решительном настроении я
принялся измышлять себе совсем новых родителей. Они у меня стали
по-столичному современными. Они не только разрешали мне курить, но с
тринадцати лет поощряли мое курение (их заботами у меня не переводились
первоклассные сигареты), и если я приходил домой "под кайфом", матушка,
оторвавшись на минуту от пасьянса, ласково восклицала: "Опять, негодник,
надрался", а утром, когда я объявлял за завтраком, что начинаю
самостоятельную жизнь, мой амброзийский отец, директор-распорядитель
крупной столичной фирмы, хлопал меня по спине и одобрительно басил: "А