"Ричард Райт. Черный (Библиотека литературы США)" - читать интересную книгу автора

не видел, чтобы она смеялась в школе, в этом святом доме господнем.
Дома бабушка строго блюла все обряды, которые предписывала церковь.
Молились на рассвете и на закате, за завтраком и за обедом, и каждый член
семьи должен был прочесть по стиху из Библии. Кроме того, я должен был еще
молиться на ночь, перед сном. По будням мне частенько удавалось увильнуть
от церкви под предлогом уроков, никто мне, конечно, не верил, однако не
спорили - не хотелось нарываться на скандал. Ежедневные молитвы были для
меня пыткой, коленки болели от частых и долгих стояний на полу. В конце
концов я изобрел способ стоять на коленях, не касаясь ими пола: после
долгой и тщательной тренировки я научился удерживать равновесие на
носочках, незаметно упершись головой в стену. Никто, кроме господа, о моей
хитрости не догадывался, а господу, насколько я понимал, было все равно.
Но бабушка требовала, чтобы я непременно присутствовал на некоторых
молитвенных собраниях, которые длились всю ночь. Она была старейший член
общины и просто не могла допустить, чтобы ее единственный внук, который
живет с ней под одной крышей, увиливал от этих важных служб; ей казалось,
что, видя мою нерадивость по отношению к богу, люди начнут сомневаться,
так ли уж крепка ее вера, умеет ли она убедить, а при надобности и высечь
непокорного?
Бабушка брала с собой еду, и мы втроем - она, я и тетя Эдди -
отправлялись в церковь на ночное бдение, оставив дома дедушку и мать.
Верующие самозабвенно молились и пели хором гимны, а я ерзал на скамейке,
мечтая поскорей вырасти и убежать из дому; сколько ни пророчили там конец
света, эти страшные картины оставляли меня глубоко равнодушным, зато я
жадно впитывал чувственный настрой гимнов. Время шло, я начинал искоса
поглядывать на бабушку, ожидая, когда она наконец позволит мне лечь на
скамейку и уснуть. Часов в десять-одиннадцать я съедал бутерброд, и
бабушка кивала - дескать, теперь можно. Просыпаясь, я слышал песнопения
или молитвы и тут же засыпал снова. Потом бабушка трясла меня за плечо, я
открывал глаза и видел льющееся сквозь витраж солнце.
Многие религиозные символы меня волновали, во мне находило отклик
трагическое отношение церкви к жизни, я понимал, что, если человек живет
изо дня в день с единственной мыслью о смерти, значит, он полон такого
бесконечного сострадания ко всему сущему, что жизнь вообще представляется
ему медленным умиранием, и грустное, сладкое чувство предопределенности,
которым были проникнуты гимны, сливалось с ощущением предопределенности,
которое уже дала мне жизнь. Но сердцем, умом я не верил. Может быть, мне и
удалось бы до конца принять идею бога, если бы первое ощущение бытия
пробудила во мне церковь, но гимны и проповеди вошли в мое сердце уже
после того, как неисповедимые пути жизни сформировали мой характер. Во мне
жило мое собственное ощущение бытия, то ощущение, которое предлагала мне
церковь, было не глубже моего и в конечном итоге почти на меня не
повлияло.
Питаясь одной лишь маисовой кашей, я все-таки рос - чудо, которое,
безусловно, должна была бы приписать себе церковь. Собака бы захирела на
той пище, которой меня кормили в двенадцать лет, а я выжил, и как весной
по коре деревьев поднимаются к макушкам жизненные соки, так в моей крови
начали бродить те удивительные вещества, которые заставляют мальчиков с
интересом поглядывать на женщин. В церковном хоре пела жена пастора, и я
влюбился в нее, как только может влюбиться двенадцатилетний подросток в