"Петр Якир. Детство в тюрьме " - читать интересную книгу автора

После нашего заявления каждые несколько минут стали прибегать то
дежурный, то начальник корпуса; сначала они уговаривали, потом кричали и
угрожали (в то время для политических oбъявление голодовки считалось
антисоветским актом, и взрослые это делать боялись). К вечеру первого дня
приехал начальник тюрьмы и стал кричать:
- Судить мерзавцев будем! Что вам, власть нехороша? Каши мало? Кипяток
холодный? Я вам покажу, где раки зимуют!
Мы были непреклонны. На следующее утро нам принесли пайки, мы от них
отказались; кроме воды, мы ничего не принимали. Двое суток к нам никто не
являлся. Голодовка шла в идеальном порядке. Я спорил со своим братом,
который говорил, что все, что происходит, правильно. Мы сидим - правильно,
родителей арестовали и расстреляли - правильно, а Сталин - гений. Я же был
против происходившего и видел корень зла в садисте, сидящем на престоле.
На четвертые сутки все стали слабеть. Для поддержания общего духа, я
танцевал цыганочку в отцовской рубашке, доходившей мне до колен. В обед
этого же дня дверь открылась, к нам вошла целая группа начальства: дежурный,
начальник корпуса, начальник тюрьмы и человек в штатском, который
представился городским прокурором. Говорил прокурор. Он попросил, чтобы мы
повторили свои требования. Мы повторили их. Он ответил, что следователи к
нам явятся незамедлительно, ларек разрешат, а вот насчет передач он сделать
ничего не может, так как есть циркуляр из Москвы о том, что подследственным
передачи запрещены.
От имени камеры переговоры вел я. Я сказал, что мы не снимем голодовки,
потому что не может быть, чтобы Москва запретила передачи такой категории,
как малолетки, и что Москва еще доберется до самих произвольщиков.
Начальник тюрьмы буркнул:
- Ну, и сдыхайте с голоду.
Они ушли. На следующий день к нам явился начальник корпуса и сказал,
что наши требования удовлетворены, родные уже оповещены и сегодня принесут
передачу, а следователи приедут завтра. Мы закричали хором "ура!" и сказали,
чтобы нам тащили сегодняшний паек. Нам принесли хлеб, сахар и кашу. Мы
начали потихонечку, учитывая мой горький опыт, с интервалом в полчаса
принимать пищу небольшими порциями. Во второй половине дня нам всем принесли
передачи. Чего только в них не было: и бульон, и курица, и утка, и сласти, и
курево. Из окна мы опять увидели деда, Славу, родственников других ребят,
которые стояли общей группой, махали нам, а мы, облепив окно, отвечали им.
Перебросили в хлебе пару записок, где объясняли все, что произошло. Дедушка
показывал, что он просил свидания, но ему отказали.
К вечеру мы уже пришли в себя, а через день нам приказали всем
собираться с вещами и перевезли в главную тюрьму, определив всех в камеру "
30 на втором этаже, такой же "сундук", как карцер, в котором я сидел.
Толщина стены в проеме окна была 2 метра 20 сантиметров. На подоконнике
могли улечься три человека; мы его называли "раем". Вместе составленные
койки считались "землей", а место под койками - "адом". В "аду" большую
часть времени проводил мой братец, добровольно туда залезавший и
занимавшийся самоистязанием. Он кусочком стекла, например, ковырял себе руку
или вырезал на груди крест и т. п.
В тот же день нас вызвали к следователям, и мы подписали окончание
следствия. В делах, кроме единственного допроса каждого из нас, ничего не
было. На мой вопрос: "Где же следователь Московкин?" - новый следователь