"Лео Яковлев. История Омара Хайяма, рассказанная им самим " - читать интересную книгу автора

Али.
Вероятно, мой перевод "Проповеди", странствуя через переписчиков из рук
в руки, попал на глаза достопочтенному имаму и судье провинции Фарс Абу
Насру ан-Насави, и он написал мне письмо, в котором были такие, не лишенные
поэтического блеска, слова:

О восточный ветер, если ты соблюдаешь договор
по отношению ко мне, провозгласи мир
ученейшему ал-Хайяму.
Смиренно поцелуй перед ним прах Земли, так смиренно,
как тот, кто пользуется дарами мудрости.
Он - мудрец, облака которого
орошают живой водой истлевшие кости.
Он берет из философии о бытии и долженствовании то,
благодаря чему
его доказательства не нуждаются
в дополнительных вопросах.

В бытность мою в Бухаре имам ан-Насави, который был родом из Турана и
возвращался из Самарканда в Шираз, по совету судьи Абу Тахира (да пребудет с
ним милость Аллаха), у которого он гостил, пожелал встретиться со мной.
Забыть нашу встречу я не мог, поскольку счел чудом, подаренным мне Аллахом
то, что, как раз в тот момент, когда я был погружен в учение Ибн Сины,
передо мной появился его ученик - человек, лично знавший царя ученых. Уже
тогда ан-Насави представлялся мне пожилым человеком, а с тех пор, мне
казалось, прошла целая вечность, ибо хоть и быстротечно Время, но долгими
бывают годы юности человека, и я был очень обрадован, узнав, что он еще жив
и здравствует.
За всеми поэтическими иносказаниями его письма я рассмотрел его
пожелание, чтобы я высказался по философским вопросам человеческого бытия и
нравственного долга в духе тех бесед об истинных взглядах Абу Али, которые
мы вели с ним в Бухаре. Я понимал, что это неспроста и что старый лис
ан-Насави, всегда внимательно следивший за состоянием умов в землях Аллаха,
почувствовал острую необходимость в таком сочинении и в том, чтобы оно
исходило именно от меня.
К этому времени работы в обсерватории уже шли по определенному жесткому
распорядку, и у меня стало появляться свободное от наблюдений и вычислений
время, но время это не оставалось незаполненным. Практическая работа
астронома во многом соприкасалась с такой наукой, как геометрия, и я
посчитал своим долгом пристальнее вглядеться в ее основы. Постулаты и
доказательства Евклида, которые я помнил наизусть и которые были так
убедительны, пока речь шла об их реализации на ограниченных идеальных
плоскостях, после того, как я, глядя в небо, прикоснулся к бесконечности,
стали порождать во мне сомнения. Я стал задумываться о том, какой вид
приняло бы учение Евклида, если попытаться применить его к бесконечным
поверхностям, да еще обладающим некоторой кривизной. Наибольшие подозрения
вызывал у меня, когда я думал об этом, пятый постулат, потому что я не мог
себе четко представить поведение параллельных линий на бесконечной
искривленной поверхности и не мог ответить на главный вопрос: сохранится ли
их параллельность там, в бесконечном искривленном пространстве, моделью