"Лео Яковлев. История Омара Хайяма, рассказанная им самим " - читать интересную книгу автора

одного.
Я не смог освободиться от этого впечатления и на нашем втором и
последнем интимном свидании. Тем более что в те три недели, которые
разделили эти две наши тайные встречи, до меня дошло немало слухов,
связывавших имя Туркан-хатун не только с ал-Казвини, но и еще с двумя
военачальниками. Сколько в этих слухах было правды и сколько вымысла, мне
было трудно судить, но мне казалось, что имена тех, с кем я делю
Туркан-хатун, я прочел в ее прекрасных, горящих огнем истинной страсти
глазах. Туркан своим женским чутьем почувствовала возникшую в наших
отношениях преграду - я видел это по нашему грустному расставанию в тот
вечер.
Эту грусть я тогда принес с собой домой, и рука моя сама потянулась к
каламу.

Хлеб свежий поедает неуч сытый,
Живет в богатстве вор из царской свиты.
Моей Туркан прекрасные глаза
Для подлецов из гвардии открыты.

Так написал я сам себе на память о своей утраченной любви.
Постепенно жизнь моя вошла в какую-то приемлемую для меня колею. Снова
со мной была моя Анис. После жарких ночей с Туркан я стал к ней относиться
нежнее, и она, чувствуя это, платила мне щедрой ответной лаской. Друзья мои
тоже уединились в своих жилищах, и мы почти не встречались. Все мы были в
ожидании, предоставив Аллаху решить судьбу обсерватории. Мной овладела
апатия, и калам выпадал у меня из рук. Ничего, кроме нескольких грустных
четверостиший о бренности уходящей жизни, я так и не записал тогда в свою
заветную тетрадь. Мое время остановилось, хотя где-то рядом проходили годы.
И так продолжалось до тех пор, пока однажды мое унылое счастье не было
нарушено посыльным с приказом мне немедленно явиться в царский дворец. Я был
тогда вдали от дворцовых интриг и новостей и, пока собирался в путь, ломал
голову над предположениями о том, что там могло произойти. Отбрасывая
невозможное, я пришел к выводу, что я там потребовался как врач.
Уже у ворот дворца я узнал, что в резиденции Малик-шаха свирепствует
оспа и что все дети покойного султана больны этой страшной болезнью. Меня
встретил Муджир ал-Даула - единственный визирь из команды Низама ал-Мулка,
сохранивший свой пост при Туркан-хатун, видимо потому, что он сам был родней
семье султана. Он провел меня в детские опочивальни. По состоянию
Барк-Йарука, Мухаммада и Муйиз ад-Дина я понял, что у них кризис болезни уже
миновал, жар пошел на спад и язвочки на лице покрылись корочками. Мне
оставалось лишь предупредить мальчишек, чтобы они их не расчесывали.
Потом мы зашли к Махмуду. Возле него неотступно находилась сама Туркан.
Она сразу же сделала знак Муджиру, чтобы он вышел из комнаты, и, когда мы с
ней остались наедине, она бросилась к моим ногам и обняла их.
- Спаси его, Омар! - сказала она, подняв ко мне заплаканное лицо.
Я посмотрел на нее, и острая жалость пронзила мое сердце: я увидел, что
в ее красивых волосах, всегда таких черных, как ночь разлуки, сейчас
появилась серебряная нить седины. Я поднял ее и стал утешать. Утешать вполне
искренне, потому что у ребенка уже не было жара и даже его лицо было чище,
чем у его сводных братьев. Но я не мог ей сказать, что я, как врач, помню