"Лео Яковлев. История Омара Хайяма, рассказанная им самим " - читать интересную книгу автора

Занятия я вел в свободной манере: я не излагал им подробности наук, а
обращал их внимание на глубинную сущность этих наук, и это происходило в
неспешной беседе - я как бы отвечал на любые их вопросы. Но эта
бессистемность меня не смущала, поскольку я всегда считал удовлетворение
любопытства лучшей формой обучения.
Время от времени нашу беседу прерывало явление Анис с новым кувшином
вина, свежими лепешками и с фруктами, когда их нам дарил наш сад. Анис,
выходя к нам, не закрывала лицо. Ее открытая улыбка делала это лицо
прелестным, и я даже с некоторым тщеславием ловил взоры мужчин, брошенные на
нее украдкой. Я считал, что неожиданное и мгновенное испытание Красотой не
менее полезно для становления личности ученого, чем длинные наукообразные
речи. Темы же наших бесед были самыми разнообразными. Мы обсуждали
толкования Корана и греческую философию, историю и фикх57. Я сразу же
заметил, что вопросы и высказывания хорасанца были составлены так, чтобы
вызвать меня на политическую и теологическую откровенность, которую я всегда
считал неуместной в науках, представляющих собой, по сути дела, поиск путей
к Истине. Хамадани же явно интересовал предмет обсуждения, а не
эмоциональные оценки. Я учел эти обстоятельства.
Занимались мы по два раза в неделю, встречаясь для этого на рассвете,
но наши беседы иногда затягивались до ранних вечерних сумерек. Я сам всегда
высоко ценил утренние часы, когда мозг еще не отвлечен дневной суетой и
когда время отмеряют только крики петухов в тишине, и я хотел, чтобы мои
ученики также полюбили утренние зори.
Готовиться к приходу учеников у меня необходимости не было, ибо все
знания всегда находились при мне, и я все свое свободное время между
занятиями проводил в раздумьях, медитациях и в воспоминаниях. Воспоминания
же часто врывались в мою жизнь, отрывая меня от философских размышлений и не
давая сосредоточиться. Одно из них было особенно мучительным - это
воспоминание о моей царевне Туркан. Там, в Исфахане, говорили, что она,
после смерти сына, сразу же уехала к своей родне в Мавераннахр, но, после
этой весьма скупой информации, ее имя было окружено густой пеленой молчания,
и я тщетно пытался узнать ее судьбу.
Вместо того чтобы затихать с течением времени, память моя о Туркан
становилась зримой - меня стало посещать Видение. В этом Видении она
приходила ко мне во всей красоте, незапятнанной близостью с теми, от кого
зависела ее власть, и я счел все происходящее со мной Знаком Всевышнего,
повелевающим мне ее отыскать. А иногда мне казалось, что это она сама шлет
мне свой тайный призыв, только откуда он исходил - из-за быстрой Аму,
видевшей нашу любовь, или из звездных миров, где, возможно (и я не мог уйти
от этой возможности!), уже обрела покой ее душа в ожидании того дня, когда
Всевышний призовет всех нас на Свой строгий Суд.
Когда эта неопределенность стала для меня невыносимой, я объявил своим
ученикам о двухмесячном перерыве в наших занятиях и стал готовиться к
путешествию в Бухару и Самарканд, попросив своего садовника сообщать мне обо
всех готовящихся туда караванах.
Вскоре случай представился. Караван, как всегда, уходил на рассвете, но
мне это было не в тягость - я всю свою жизнь спал очень мало и вставал,
когда окружавший меня мир еще был погружен в утренние сумерки. Любой отъезд
есть перемена жизни, а перемены возбуждают, и в такие торжественные минуты
волнуются даже такие бывалые степные волки, как погонщики и купцы. Путников