"Лео Яковлев. История Омара Хайяма, рассказанная им самим " - читать интересную книгу автора

устроенное мною зрелище и никто не был на меня в обиде за беспокойство.
С этого момента отношение ко мне в городе изменилось. Когда я шел по
улице и проходил мимо групп что-то оживленно обсуждавших горожан, разговоры
стихали и все, выстроившись в ряд, кланялись мне и ловили мой взгляд. Отцы
указывали на меня своим детям, и я слышал тихие слова: "имам Хорасана",
"царь ученых" и другие лестные эпитеты, которые, впрочем, меня так же мало
трогали, как и предшествовавшая им хула, и свои действия, изменившие мир
вокруг меня, я предпринял не ради славы, а ради безопасности тех, кого со
мной соединила жизнь.
Так у меня остался только один ученик, потому что Абу Абдаллах в тот же
день исчез из Нишапура в неизвестном направлении. Мои разговоры с Хамадани
становились все более откровенными. Перед тем как приехать в Нишапур, он
учился в знаменитой багдадской Низамийе, где тогда преподавал Абу Хамид
ал-Газали. Его при мне вызвал из Нишапура в Исфахан Низам ал-Мулк, и я
помнил приход этого богослова в мою обсерваторию. Потом я узнал, что великий
визирь откомандировал его в 484 г. в Багдад для усиления группы
преподавателей только что основанной Низамом ал-Мулком Низамийе. Однако, как
мне рассказал Хамадани, уже в 488 г. ал-Газали покинул Багдад, став на
суфийский путь. Видимо, стены Багдада, хранившие память о мученической
смерти Абу-л- Мугиса ал-Халладжа64, подвигли его на борьбу за полную
легализацию суфизма и его примирение с исламом. До Багдада еще тогда, когда
там был Хамадани, доходили слухи, что ал-Газали, ведя странническую жизнь,
работает над капитальным трудом о сущности веры. Хамадани привел мне
дошедшее до него высказывание ал-Газали о том, что совершенство состоит в
полном самоисчезновении и в отречении от своих состояний, и я почувствовал
близость духовных поисков этого богослова к моим личным переживаниям.
Эти вести обрадовали меня. Меня не мучили угрызения совести в связи с
тем, что я так ошибся в ал-Газали, когда я был в Исфахане, но я всегда
искренне радовался, когда мир становился лучше, чем я о нем думал. И я от
всей души пожелал ему успехов, даже не надеясь дожить до того времени, когда
они принесут ожидаемые результаты. К счастью, я ошибся и на этот раз.

Дом и Путь

Ласковая и все еще молодая Анис своей любовью утолила мое сердце,
истерзанное ранами памяти и болью предательства. И сладкая печаль, навеянная
путешествием в Бухару, и разрыв с Абу Абдаллахом постепенно уходили в даль
Времени. Я начинал свой шестой десяток, еще не так уж давно казавшийся мне
последним периодом моей жизни, но еще ничто во мне не предвещало близости
ухода.
В то же время, после происшествия с Абу Абдаллахом, внимание некоторой
части нишапурцев из числа тех, кто относил себя к образованным людям, ко мне
усилилось. Видимо, слухи и все то, что за ними последовало, возбудили их
любопытство. Воображение такого рода людей услужливо рисовало им, вероятно,
какие-нибудь утонченные картины "греческого" разврата, и я ощущал постоянное
стремление этой наиболее впечатлительной части нишапурцев заглянуть за
высокую стену, окружавшую мою личную жизнь. Мне становилось тесновато в этом
городе, и я вспоминал ее величество Дорогу, где я мог достигать такого
уровня сосредоточения, который был совершенно невозможен для меня здесь даже
при строгом уединении в своей комнате.