"Ирвин Ялом. Экзистенциальная психотерапия" - читать интересную книгу автора

рутину. Человек "снижен", поглощен "пустой болтовней", затерялся в "они". Он
капитулировал перед повседневностью, перед заботами о том, "каковы" вещи.
С другой стороны, сознавая бытие, человек сосредоточен не на "как", а
на "что " - не на свойствах и оценках вещей, а на том, что эти вещи есть,
что они обладают бытием. Существовать в данном модусе, который часто
называют "онтологическим" (от греческого онтос - существование), значит
непрерывно сознавать бытие - не только мимолетность бытия, но и
ответственность за свое бытие (о которой я буду говорить в главе 6). Лишь в
онтологическом модусе существования человек соприкасается с собой как
творением собственной самости и потому обладает властью изменить себя.
Обычно люди пребывают в первом модусе. Забвение бытия это повседневный
способ существования. Хайдеггер называет его "неподлинным" - в нем мы не
сознаем себя творцами собственной жизни и мира, мы "спасаемся бегством",
"попадаем в ловушку" и становимся успокоенными; мы избегаем выбора, будучи
"унесены в "никтовость". Перейдя же во второй модус (сознавания бытия), мы
существуем подлинно (отсюда - частое использование термина "подлинность" в
современной психологии). Мы становимся полностью самосознающими - сознающими
себя одновременно как трансцендентное (детерминирующее) Эго и как
эмпирическое (детерминированное) Эго; приемлющими свои возможности и
ограничения; конфронтирующими с абсолютной свободой и небытием - и
испытывающими тревогу перед их лицом.
Какое отношение ко всему этому имеет смерть? Хайдеггер отдавал себе
отчет, что просто благодаря раздумьям, стойкости и "скрежету зубовному" не
перейти из состояния забвения бытия в более просветленное и беспокойное
состояние сознавания бытия. Нужны какие-то неотвратимые и непоправимые
обстоятельства, определенный "экстремальный" опыт, который "вытряхивает",
"вырывает" человека из повседневного модуса существования в состояние
сознавания бытия. В качестве такого опыта (Ясперс имел в виду то же самое,
говоря о "пограничных", или "предельных" состояниях) смерть превосходит все
остальное: смерть есть условие, дающее нам возможность жить подлинной
жизнью.
Эту точку зрения - что смерть вносит позитивный вклад в жизнь - не
так-то легко принять. Для большинства из нас смерть ужасное, нестерпимое
зло, и любое сомнение в этом воспринимается в лучшем случае как неуместная
острота. Нет уж, спасибо, мы отлично обойдемся без чумы и прочих казней
египетских.
Но давайте отвлечемся на мгновение от своего отчаянного "нет!" и
попытаемся представить жизнь, в которой отсутствует какая-либо мысль о
смерти. Когда смерть отрицается, жизнь суживается. Фрейд - по причинам, на
которых ниже я коротко остановлюсь, мало упоминавший о смерти - полагал, что
скоротечность жизни увеличивает нашу радость от нее. "Ограничение
возможности наслаждаться повышает ценность наслаждения". Во время первой
мировой войны Фрейд писал о притягательной силе войны, возвращающей смерть в
жизнь: "Жизнь и вправду снова стала интересной; она вновь обрела свою
полноту". Когда с исключением смерти человек теряет представление о ставках
в игре, жизнь оказывается обедненной. Фрейд писал, что она превращается в
нечто "столь же мелкое и пустое, как, например, американский флирт, при
котором заранее известно, что ничего не произойдет, в отличие от европейской
любовной интриги, где партнеры должны постоянно помнить о серьезных
последствиях".