"Василий Иванович Юровских. Синие пташки-пикушки (Лирическое повествование в рассказах) " - читать интересную книгу автора

бабушка и показала рукой вдаль.
Сколько книжек перечитал - и у детдомовцев, и в школе, и церковные
умудрился читать, а такая красота и не снилась... Мне казалось, мы с
бабушкой парим в небе над селом под горой, над рекой Течей и тальниковой
долиной, - а из лазоревой дали сверкает город, и вовсе не монастырь -
Московский кремль белеет стенами и башнями...
Даже при бабушке я боялся сказать вслух, если видел красоту. И тут
втихомолку дивился и верил тому, о чем пишется в книжках, что увидел не во
сне, а наяву. Лукия Григорьевна тоже не умела ахать да пустословить, она
тоже больше ни о чем не говорила и ни о чем меня не спрашивала. Ей самой
было любо смотреть с горы на диво-дивное, пусть и привычное давно; она
понимала без слов все, о чем думал ее внучок.
Показывать, что ты из дальней деревни, я стыдился и все-таки успевал
приметить ядреные дома по сторонам, яркие цветы на подоконниках,
изукрашенные наличники окон, дерзких ребят и бодро-нарядных девок. Но
Затечу мы прошли быстро, не задержались и на мосту, где вилась меж
тальниковыми берегами скороводная Теча. Мы торопились в город, на базар.
Однако перед длинным исетским мостом спустились с крутой дамбы и
очутились у речной шири. Во всю ширь бежала и бежала слегка мутноватая
вода, на мели у песочного мыска темно-зелеными щепками торчали неподвижные
щурята, плескались и слепили глаза незнакомые рыбины.
- Смоем-ко дороженьку, - наклонилась к реке бабушка, и я тоже
осмелился набрать пригоршнями ласковой прыткой воды.
Щурята сразу сгинули вглубь, и только неведомые светлые рыбки смело
подскакивали над рекой, и течение тут же разглаживало круглые морщины.
Умылись, подержали ноги в воде и доели лепешки из кобыляка. Теперь
можно додюжить, пока расторгуем табак и варенец, а потом и хлебного
наедимся.
Базар совсем не походил на тот, какой я ожидал увидеть, когда слушал
бабушкины рассказы. Далматовский торжок, по ее словам, считался вторым
после Ирбита и Крестов. В Ирбит на ярмарку съезжались купцы даже из
заморских стран, там покупали все, что душе угодно.
Однако и в Далматово раньше по базару глаза разбегались. Тыщи пудов
рыбы - осетров, стерляди, сырков и окуней, обозы с хлебом, говяжьи,
бараньи и свиные стяги, сало и масло топленое, семя конопляное, кожи и
овчины, холсты льняные и конопляные, гуси и утки, шкурки горностаевые и
заячьи... А самовары пузатые с чаем, витушки и калачи, шаньги и баранки...
А сколько фигурных пряников, белые "головы" сахара, расшитые малиновым
гарусом казанские пимы, чай и леденцы в баских железных банках...
Вместо длинных крытых рядов вокруг площадки у вокзала тянулись
вкопанные столбики с набитыми на них нестругаными досками. Они напоминали
не столы, а лавки и нары по лесным избушкам и в бригадных конюховках. За
прилавком стояли те, у кого товар побогаче, а кто победнее, навроде нас,
сидели прямо на земле. Возле них отыскали и мы свободное место, прижались
к бородатому старику.
Бабушка не торопилась развязывать котомку с табаком и открывать
горшок варенца. Она приглядывалась и прислушивалась к публике, а я
рассматривал нашего соседа. Он, казалось, не верил лету и потому оделся
по-зимнему. На густые брови была надвинута старая овчинная шапка с
надорванными ушами, из-под бурого в заплатах зипуна торчали подшитые