"Василий Иванович Юровских. Синие пташки-пикушки (Лирическое повествование в рассказах) " - читать интересную книгу автора

- Эшелон... - слышал я, как на бегу отрывисто сказал белобровый
остальным.
Что-то лязгало и стучало, пока поезд не остановился всеми деревянными
вагонами. И когда он затих, по базару порхнули слова: "Солдат...
Красноармейцев... Бойцов везут... На фронт..." Бабушка враз оживилась, а
старик поднялся и стал сворачивать новую цигарку.
У каждого вагона заоткатывались простенки, и тут же на землю
завыпрыгивали солдаты. Они о чем-то спросили у тех железнодорожников,
что-то закричали и побежали к базару. Навстречу им визгливо-гнусаво
заголосила толстощекая баба:
- Шаньги, свежие шаньги!
- Сметана, варенец, сметана! - подпевали ей.
- Табачок-крепачок, со второй гряды от бани, закури-ка, дружок! -
взвился чей-то тонкий голос.
Базар ожил: люди поняли, что только сейчас и начнется бойкая
торговля. Эшелон, может, долго постоит, и можно распродать и шаньги, и
сметану, и варенец, и табачок, и многое-многое другое. А мне и дела не
было до купли-продажи. Я забыл и шаньги, и сметану, и кральки, и калачи.
Первыми забежали на базар два солдата в побелевших гимнастерках и
штанах. Но все на них ладно сидело, горели на солнце пряжки ремней и
пуговицы, ордена и медали. Пилотки одеты набекрень, и как они держались
поверх русых чубов - я диву давался. Оба мигом оглядели базар и, как по
команде, повернулись к старику с тальянкой, поздоровались чинно, и один,
пониже ростом, поинтересовался:
- Играем, папаша?
- Было время, сынки, играл. А теперь вон продаю. Старуха, Кузьминишна
моя, хворает, а поесть-то нечего. Худо со старухой, - грустно покачал
головой старик.
- И как, нет покупателя?
- Нету-ка. А даром жалко отдавать. С гармонью смолоду живу, ерманскую
и гражданскую с ней прожил. Сам на свадьбе своей играл, сыновей женил с
тальянкой.
- Сыновья-то чего же... - проговорил и осекся второй, повыше, с
широкими полосками на погонах.
- Тамо оне, робята мои, все четверо тамо. И... двоих нам ужо не
дождаться, - сдвинул брови старик и протянул солдатам кисет. - А вы,
сынки, покурите моего табачку. Покурите...
Дед обрадовался, когда солдаты стали сворачивать цигарки, и даже
повеселел. И смотрел он на них неотрывно, как и мы с бабушкой.
- Может, и грешно, папаша, а сыграл бы ты для нас нашенскую,
деревенскую, а? - заикнулся коренастый солдат, затягиваясь густым дымом. -
Когда еще тальянку услышим.
- Чего не сыграть. Для вас, сынки, сыграю. Навроде как бы для своих
робят.
Старик как-то очень ловко вскинул гармонь, прикрыл веки, и тонкие
сухие пальцы незаметно приласкали лады. И серебристо зазвенели
колокольчики-бубенчики, и запели птахи, и посыпалась роса с трав. В нутре
тальянки просыпалось деревенское утро, оживали тальники по низям, и леса
на увалах, вставали люди и ехали с песней в поле встречать на работе
восход солнца...