"Павел Загребельный. Первомост (Исторический роман о Киевской Руси) [И]" - читать интересную книгу автора

он не ведал и не признавал, потому что не от него они шли, а достались по
наследству, существовали здесь, что называется, испокон веков.
А наказывали известно как: пороли горемык кнутом, прогоняя их от
Моста к Воеводину двору и обратно. Или же сажали провинившегося на клячу,
связывали ему ноги под животом коня, пускали так по Мостищу, и каждый
должен был что-то швырнуть в этого человека, чем-нибудь ударить его или
хотя бы плюнуть в него. А то еще связывали жертву веревками и протягивали
под мостом до тех пор, пока человек не начинал задыхаться, а то и вовсе
отдавал богу душу. Было еще одно наказание - погружение в воду, но это уже
относилось к явлениям тайным. Потому что вообще в Мостище казнили людей
всегда тайком, и умерших здесь не хоронили, а незаметно убирали куда-то.
Кладбища в слободе не было. Дескать, где-то люди умирают, ну и бог с ними.
Пускай умирают. А здесь - нет. Здесь даже слово <смерть> вслух не
произносилось - подобным образом как бы пытались избежать ее. Не было речи
и о богатстве и бедности. Все считались одинаковыми. Просто мостищане.
Воевода? Он тоже при мосте. Выше, мудрее, сильнее всех остальных мостищан
и, как более сильный, стоял над более слабыми, опекал их, как опекает
старший малых детей. Жаловаться было некому, потому что до Воеводы жалобы
не доходили, а если и доходили, то не принимались во внимание. Избежать
опеки Мостовика тоже не удавалось никому, спорить также не выпадало. Даже
бегством, этим единственным способом протеста и несогласия, здесь никто не
решался воспользоваться, потому что у Воеводы Мостовика были договоры во
всех землях о выдаче всех перебежчиков и беглецов. Он не принимал чужих,
но и своих вылавливал, где бы они ни спрятались. Никто и не прятался.
Чаще всего в Мостище повторялось слово <милость>. Старались
произносить его так, чтобы чувствовалась в нем теплота, слово это должно
было быть ласковым и солнечным, и никто бы не отважился сказать, что чаще
всего, быть может, падало это слово на людей каменной тяжестью, давило их,
сковывало им каждое движение, начиная с момента рождения и до самой
смерти. Ибо милость шла от Воеводы, все должны были быть благодарными
только ему за то, что едят хлеб, пьют воду, дышат воздухом, наконец, что
живут вообще. Да и то сказать: разве это не высочайшая милость - назначить
каждому уже с первого часа его появления на свет определенное место,
очертить обязанности, каждый день давать возможность проявлять свои
способности, свою удаль, свою рачительность, предупредительность,
послушание? На расчистке снега? А хотя бы и так! Каждый, благодаря милости
Воеводы, уже и рождается для определенного дела: тот плотником, тот
мостовым стражем, этот - присматривать за лошадьми, а тот угождать Воеводе
в малейших его прихотях. И если поставить дело как следует, то, видимо,
можно достичь такого положения, что послушные будут рождать только
послушных, а ты должен следить только за тем, чтобы не пускать в среду
своих людей никого постороннего с чужим духом, а своих тоже держать
вместе, чтобы не разбежались. Своих не отдадим никуда, и чужих нам не
нужно.
Никто не поверил бы, а прежде всего не поверил бы Воевода, а также и
ни один из мостищан, что угроза Мосту может появиться не со стороны, что
нежеланный и даже вредный человек придет не откуда-то там, а родится
здесь, в Мостище. У обыкновенной мостищанской женщины, будет у него такое
же детство, как и у сотен людей до него, сызмальства, будет он
приноравливаться к тяжелому мостищанскому быту, приучаться к послушанию