"Павел Загребельный. Первомост (Исторический роман о Киевской Руси) [И]" - читать интересную книгу автора

он был единственным. Он был один во всей земле, точно так же как великий
князь, и точно так же на его место зарилось всегда множество охочих, как
каждый из князей удельных старался засесть в Киеве. Попасть воеводой на
мост просто за обыкновенные заслуги никто бы не мог, ибо людей с
заслугами, даже незаурядными, было всегда много, мост же - один. Точно так
же не шла здесь речь о каких-то особенностях характера, дарования, ума, о
мужестве или еще о чем-то там другом, ибо с этим добром можно бы
насобирать тысячи людей, а мост опять-таки был только один! Кто-то мог бы
подумать, что Воевода Мостовик в свое время оказал значительную услугу
великому князю и тот поставил его на мост, но разве мало людей оказывает
князю услуги, а чтобы на каждого из них было по мосту, так нет - мост ведь
один! Тогда, быть может, сам бог своей десницей указал князю на этого
человека и велел: <Ставь его на мост!> Но тут можно бы подивиться, что бог
только в этом случае изволил вмешаться в земные дела, к тому же не самые
важные, во что поверить трудно, в особенности же памятуя, что бог
вездесущий, и всевидящий, и всезнающий, и все он слышит, но его услышать
не дано никому, бог присутствует во всем одинаково, так почему он должен
был делать исключение для моста, отдавая ему предпочтение, - да еще и
тогда, когда мост этот не принадлежал к явлениям распространенным, а был
во всей земле - один! Что же в таком случае остается? Остается крайнее
предположение: что великий князь действовал подобно тому отцу, который,
возвратившись с ярмарки и привезя в мешке подарки для своих многочисленных
детей, засовывает руку в мешок, достает оттуда то какую-нибудь игрушку, то
сладости, то украшения, то еще что-нибудь такое и вслепую дарит направо и
налево, а уж вы там как хотите: хотите - ешьте, хотите - пейте, хотите -
играйте, хотите - меняйте! Однако Воевода вел себя отнюдь не так, чтобы
можно было подумать, будто он должен быть благодарен своим вознесением
лишь слепому случаю. И видом своим, и всем образом жизни, и поведением, и
исполнением обязанностей он каждодневно подчеркивал значительность не
только свою, но и того теперь далекого уже дня, когда назначен был
Мостовиком, день тот и причина были окутаны тайной, которая с течением
времени становилась все более значительной. Воевода умел надлежащим
образом оценить таинственность, он всячески поддерживал ее, прикрывался
ею, в ней он видел и власть свою, и неприступность, и непоколебимость, и
свое вечное право быть Мостовиком. На виду у всех, на скрещении всех дорог
и тропинок, всех странствий и переходов - и никто о нем ничего не знал, -
дело дошло уже до того, что, кажется, и сам Воевода о себе не знал ничего,
не понимал, почему именно он здесь стоит, а не кто-либо другой, но тем
яростнее держался за свое место, тем более жестоко подавлял малейшую
попытку сопротивления себе или, упаси боже, покушения на его власть. Да и
кто бы там мог покушаться на нее!
Удивительнее всего было то, что, как могло показаться, не Воевода
Мостовик зависел от великого князя киевского, а князь зависел от Воеводы,
потому что тот первый князь, который когда-то назначил Мостовика, уже
давно умер, а другого убили, а третьего прогнали, а тот сам отрекся от
престола, князья сменялись, один держался дольше, другой меньше. Воевода
же стоял твердо, он являлся как бы залогом устойчивого порядка, согласно
которому на Киевском столе непременно должен засесть князь, а в поле
пахать ратай, а в пуще гулять ловец, а дружина стоять на страже.
Существовали обычаи, которых новый князь не мог затронуть без риска