"Павел Архипович Загребельный. Южный комфорт" - читать интересную книгу автора

ответственность и обязанности заставили получить высшее юридическое
образование, - и кто теперь упрекнет за эту откровенность о прошлом?
Савочка был откровенен и доверчив. Делает ли людей откровенность добрее
или справедливее? Этого Твердохлеб не мог бы сказать. Твердохлеб понимал,
что он не Гамлет и Савочка не Полоний, тем более что для Савочки
безразлично: Полоний, Петроний или Плутоний. Если бы ему сказали о
Шекспире, он бы мило отмахнулся: "Золотко, Шекспир-пепскир, а кто будет
бороться с преступностью?"
Твердохлеб не принадлежал к Савочкиным оруженосцам, но в первые годы своей
работы в отделе и ему приходилось иногда сопровождать начальство в его
похождениях с Нечиталюком или еще с кем-то из следователей. Заходили в
кавказский подвальчик на Крещатике (теперь этого ресторанчика давно нет),
Савочка пил мало, повторяя свое любимое: "Для малого тела - малый
алкоголь".
Вот под таким руководством работал Твердохлеб. Начальников мы себе не
выбираем - они выбирают нас. Почему Савочка остановил свой прищуренный
взгляд на молодом следователе и забрал его из районной прокуратуры к себе,
Твердохлеб так никогда и не мог понять. На первых порах чувство
благодарности затуманивало ему глаза, когда же присмотрелся к Савочке, то
уже стал зятем Ольжича-Предславского. Выступать против своего недавнего
благодетеля? Непорядочно. Он решил оказывать сопротивление молча, считал,
что сохраняет независимость, не поддается Савочке ни в чем.
Теперь все открылось ему, и он содрогнулся от ужаса и отвращения. Мы
ненавидим сильнее всех тех, кого лучше всего знаем. Разве классовая
ненависть может сравниться с враждой, вспыхивающей между людьми, близкими
по работе, или между родственниками? На работе это называется спором, в
семье - просто грызней. Может быть, именно поэтому наибольшее количество
преступлений выпадает на семейные праздники - бьются, режутся, стреляются
на свадьбах, на именинах, даже на похоронах. Печальная статистика
человеческой несовместимости.
А как ему дальше выказывать терпеливую совместимость с Савочкой после
того, как тот толкнул его на неправедное дело? Знал, на что посылает, но
послал, а сам отряхивает перышки, поспешно спрятавшись в больнице.
Твердохлеб знал теперь точно: он ненавидит Савочку. Наконец открылось ему,
и уже навсегда. Он ненавидел его фантастическое пустословие, прикрытое
улыбочкой и равнодушной любезностью, ненавидел несуразную внешность,
кепку-торбу, помятость фигуры, которой Савочка изо всей силы подчеркивал
свою воинствующую скромность.
Скажет о своей ненависти всему свету, а прежде всего - самому Савочке.


Домой идти не хотелось. А собственно, куда идти? Не его это дом, чужой он
там, одинокий, сирота. Сиротство свое Твердохлеб ощущал часто и тяжко,
хотя, в общем-то, был не таким уж сиротой. Имел двух сестер. Старшая,
Клава, в совхозе где-то под Харьковом, младшая, Надька, в Куйбышеве на
заводе. Но у всех свои заботы, не было времени съехаться вместе,
увидеться, переписывались вяло. Что писать? Сестрам - о трудовых успехах,
а ему - о борьбе с правонарушителями?
Одиночество толкало Твердохлеба к книгам, тем паче что жил он теперь
словно в библиотеке, среди книжных завалов Ольжича-Предславского. Книги