"Борис Зайцев. Аграфена" - читать интересную книгу автора

Он сорвал травинку и откусывал кусочки. Потом сказал:
- Отчего так бывает, смотришь на небо, и облачка такие,- кажется,
когда-то в детстве видел это,- а когда, не помнишь. И как тогда чудесно
было... Вот и лето, и все, а тогда было другое.
Груше с этими словами показалось, что опять он не веселый и смеющийся,
а тайный, далекий,- такой, как когда читает книги или смотрит часами в одно
место.
- Вы на то лето опять приедете? - вдруг спросила она - и под сердцем
прошло что-то. Он не ответил, потом произнес:
- Может быть.
"Может быть". А может, и нет?
Груша молчала. Долго они сидели так, без слов, а потом вдруг теплые
слезы, светлые и соленые, подступили ей к глазам, с такой силой она поняла -
никогда, никогда не быть им вместе, не знать счастья, кроме сейчашнего, -
что уткнулась ему в рукав и плакала обильно, долго.
Понял и он; улыбался ласково, печально и гладил ее по затылку. Потом
слабо поцеловал и встал.

***

В августе убирали овес; было тихо, тепло, даже душно; много сереньких
дней, когда куропатки срываются в кустах из-под ног и чертят воздух острыми
крылами; а вечером спокойная луна, лилово-дымчатая, восходит' над полями в
меланхолии. Тогда унылее и пахучей полыни над дорогами, и над кладбищем
деревенским низко плывет лунь.
"Он" в такие вечера блуждал по дорогам на велосипеде; заезжал вдаль, к
одинокому лесочку на взгорке, среди нив, клал коня рядом и глядел подолгу на
гибнущий закат, на деревню, где жила Груша, и вид безмерных родных равнин
вызывал одно, всегда одно и то же. Иногда поджидал у сворота тропинки Грушу,
когда она возвращалась домой; спрятав велосипед в овсах, шел с нею рядом.
Она напевала, а спелые овсы шелковели вокруг, сухо шелестели; иной раз тихую
ночную птицу вспугивали они, двое, из-под ног.
Убывали дни, становилось их меньше до конца. Чаще пело Грушино сердце о
разлуке. Точно сильнее и глубже вошел он в нее от этого, и когда,
распрощавшись у риг, добредала она до дому, то глядела на загадочные облака
над солнцем угасающим и думала, что так же растает и он, так же золотой,
недосягаемо-чудесный,- и снова сладкие, смертные муки томили ее, по ночам
она не спала, и отблеск того же нездешнего, светивший в нем, почил на ней.
А в последний вечер, когда целовал он ее на прощание и овсы шептали,
обняла она его колени и не могла оторваться. После он уплыл в вечернюю мглу,
а она стояла на коленях и молилась вслух полям, овсам, небу, Богоматери
кроткой и милостивой, посетившей в тот вечер нивы. И ее голос был услышан;
ее детское горе исходило слезами; как таяли облачки,- таяла скорбь в ее
сердце, оставалась заплаканная душа, посветлевшая и опрозраченная.
Он же покинул в это время те края, не возвращался больше и пребыл
таинственным посетителем, пришедшим в жизнь Аграфены на ее ранней заре,
чтобы растаять синеватым туманом, оставив за собой любовь, томленье, тихие
восторги и несколько не слишком Щедрых поцелуев.
Прошло четыре года. Аграфена жила в маленьком городе, занесенном снегом
и тихом, у молодой барыни. Она была замужем, но с мужем разошлась и детей не