"Валерий Замыслов. Огнем и мечем ("Иван Болотников" #2) " - читать интересную книгу автора

- Рад тебя видеть в добром здравии, Афанасий Якимыч... Жарынь тут у
нас, не угодно ли кваску?
От кваску Афанасий не отказался, выдул полкувшина. В пекарне три печи,
подле них бочки и кади с водой; вдоль закопченных стен - столы и скамьи,
полки и поставцы; на поставцах - ендовы и чаши с приправами, на столах и
полках - хлебы: ситные, крупитчатые, овсяные... Здесь же булки, сайки,
калачи, крендели, сухари... Душно, чадно, в воздухе мучная пыль. Сумеречно,
свет едва пробивается сквозь зарешеченные оконца.
Хлебная изба на Смоленской одна из самых больших в Москве. Жил Селиван
Пупок - беды не ведал. Богател, хоромы в три жилья на Великом посаде
отгрохал. Доволен был. Но тут лихая година пала: лютый голод навалился.
Хлебные приставы на пекарню зачастили - назойливые, въедливые, дерзкие. Но
лютей всех Афанасий Пальчиков, не целовальник - Малюта Скуратов!
Селиван Пупок молитву бормочет: авось творец небесный и отведет беду. А
Пальчиков за хлебы принялся: взвесил один каравай, другой.
- Без обману, батюшка, хоть все перевешай. Блюду царев указ, -
смирехонько журчал Селиван, а у самого душа не на месте: откушает или не
откушает?
Откушал, скислился, поднес каравай к огню. Разломил на ломти, вновь
пожевал. Выплюнул, зло глянул на хлебника.
- Опять воруешь? А не я ль на тебя трижды взыск налагал? Не я ль за
подмес батоги обещал?
- Не было подмесу, Афанасий Якимыч! - закрестился Пупок. - То хлебец
неудашный. Работный поздно в печь посадил. Недогляд.
- Недогляд? Айда к другой печи.
Но там хлебы вышли еще "неудашнее". С подмесом оказались не только
караваи, но и булки, калачи, крендели.
- Горазд ты, Селиван, горазд, - покачал головой целовальник. - И воды
подлил вдоволь, и мякины не пожалел.
- Работные обмишулились, отец родной! Спьяну... Вечор еще наклюкались.
Утром пришли, а башку-то не опохмелили. Сусеки перепутали. Укажу плетьми
выстегать.
- Буде! - крикнул Пальчиков и кивнул ярыжкам. - В Съезжую!
Хлебник побелел: в Съезжей могли и до смерти запороть. Поманил
целовальника рукой.
- Погодь, батюшка... Дельце у меня к тебе. Зайдем-ка в прируб.
Селиван плотно прикрыл дверь и протянул целовальнику кожаный мешочек с
серебром.
- Прими, батюшка Афанасий Якимыч, на государево дело.
Но Пальчиков осерчал пуще прежнего, огрел хлебника плеткой.
- Мздоимством не грешен!
Толкнул ногой дверь.
- Ярыжки!
На Москве диву дивились: бессребреник Афанасий Якимыч! При такой-то
службе да чтоб к рукам не прилипло! Кругом мздоимец на мздоимце. Этот же
праведник и святоша. Чуден Афанасий!
Однако никто не ведал его помыслов. А помыслы Пальчикова были с дальним
прицелом. Давно чаял он выбиться в думные дворяне, денно и нощно о том
молился. И не напрасно: слух о его радении до Бориса Годунова дошел, вот-вот
Пальчикова в думные пожалует. То-то залебезят дружки и недруги.