"Герман Леонидович Занадворов. Колыбельная, Молитва, Сливки, Была весна, Дума о Калашникове, Увертюра (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

Стала думать о ребятах: о том, чтоб старшая десятилетняя Валюшка не
наделала пожара, когда станет топить, чтоб не забыла запереть кур на ночь, а
то еще хорь заберется, чтоб не обкормила меньшего кавунами.
Мысли были привычные. Почти забыла, что не в хате. Легла на пол.
Поежилась от студеной земляной сырости. Подложила ладонь под щеку. Втянула
под юбку ноги. Стало будто теплее. Под головой совсем по-домашнему скребла
мышь.
Может, староста, жандармерия и сам барон приснились - и только. Война и
немцы тоже, может, привиделись. Мышь, похоже, ворошится за печкой. Пахнет
огурцами. Придет же в голову такое, будто за молоко вешают...


* * *

В воскресенье по дворам пошли полицаи. Выталкивали людей на улицу.
Оцепили базар. Весь народ гнали в другой конец площади, к новой школе. Там с
прошлой осени основалась жандармерия.
Женщины прятали под платки курчат и лук. Спрашивали испуганно:
- Что это такое, молодицы? Арка, может? Так не похоже...
Никогда такого не видели. Будто б рама без навешанных створок стоит на
горбочке. Новая, видно. Земля недавно взрыта, только что притоптана. Щепа
вокруг. Три бревна: два торчком, одно поперек. Веревка раскачивается.
- Что такое в самом деле?
Вдруг пошло шепотом, мурашками по толпе:
- Виселица. Вешать будут.
Кто сказал первый - не понять. Старики ли вспомнили страшные дедовы
рассказы зимой на печке. Кому ли бывалому пришел на память восемнадцатый
год, иль встала перед глазами хлопца картинка - пять повешенных декабристов.
Жались друг к дружке. Когда готовится такое - в одиночку холодно,
страшно. Говорить громко - голоса не хватит. Молчать - еще хуже. Стоит над
толпой глухой гул.
- Страх какой. Да еще при людях.
- Разве совесть у них есть?
- Кого же это?
Вышли немцы. Человек десять. Все одинаковые. Каски на лоб. Штыки, как
ножи. Полицаи стали, который в чем. Барон поднялся на крыльцо. На фуражке
медная птица от уха до уха. Горит, начищенная.
Толпа шатнулась. Тревожно заголосив, шарахнулась от немцев:
- Да тож Марфа, Марфа!
Люди сжимались все теснее. Ощетинивались сотнями напряженных, словно
металлических глаз. Все шире становилось истоптанное пространство меж ними и
серыми солдатами. Еще никто не выкрикнул проклятия. Никто не поднял сжатый
кулак. Но уже невидимая, непреодолимая прошла по площади - по подорожнику и
подсохшему навозу - черта. Еще глухо, но уже ясно грозила чем-то пустая
полоса обыкновенной сельской земли... Примятая трава выпрямлялась, шурша.
И те, у виселицы, почувствовали. Солдаты нагнули головы вперед. Барон
резко махнул рукой: скорее!
Когда пришли за ней в погреб, решила: "Ну, вот и выпустят". Вдруг
солнце, толпа, сотни голосов. Марфа оглядывалась удивленно. Что такое, боже
мой!