"Станислав Зарницкий. Дюрер " - читать интересную книгу автора

астроному, пришедшему из Кенигсберга, обязан Нюрнберг своей обсерваторией,
мастерской по производству измерительных приборов и типографией, издававшей
книги по астрономии. Ему поведали здесь, что Региомонтан был великим
тружеником, обуянным жаждой знаний, что умер он в Риме, куда отправился по
приглашению папы, чтобы провести реформу календаря, но душа его, видимо, так
и осталась на берегах Пегница, беспокойная, вечно ищущая разгадки тайн
вселенной. Таков уж, видно, Нюрнберг - навечно приковываются к нему сердца!
Листая книги ученого, обнаружил Альбрехт рукопись - "Введение в
основные понятия живописи" некоего итальянца Альберти. Вряд ли он смог тогда
одолеть сочинение Альберти, но с тех пор оно манило его к себе, и в конце
концов наступило то время, когда он приобрел рукопись. Но это случилось
много позднее, когда он самостоятельно постиг многое из того, чему учил в
своем трактате итальянский теоретик.
Надо думать, что именно здесь, в этой сокровищнице знаний, где всегда
можно было встретить местных и пришлых математиков, астрономов и инженеров,
впервые услышал начинающий живописец про Пифагорово учение о числах. Учение
утверждало, что в основе всего сущего лежат числа, вечные и неизменные,
разгадав соотношения которых можно постигнуть и законы красоты, создать
идеальные фигуры. Такая мысль навсегда осталась у него в голове. Однако
пройдут годы, прежде чем он вплотную займется проверкой этого предположения.
К концу зимы чертежи в книге Региомонтана были готовы, и Дюрер решил
оставить мастера Михаэля. Повезло: отцу, начавшему работать над
императорским заказом, нужен был помощник. Кто еще, кроме Альбрехта, мог
точно выполнить его замыслы? Поэтому Дюрер-старший объявил соседу: этой
весной, как и положено подмастерьям, отправится Альбрехт странствовать -
набираться ума и опыта у других мастеров. А месяц или два перед уходом
побудет дома. Вольгемут скрепя сердце согласился, пожелал ученику
счастливого пути. Даже Пляйденвурф буркнул что-то похожее на доброе
напутствие. Лишь Кобергер немного поворчал, опасаясь, что уход Альбрехта
может затянуть издание "Хроники".


Поистине безумен тот, кто начнет искать красоту в мире, обильно залитом
кровью, истерзанном голодом и мором, отупевшем от церковных догм.
Кощунственен его замысел, ибо учит церковь: искусство должно внушать
человеку трепет, а не рождать в нем гордыню. Да, только безумец может быть
так безрассудно смел. Оглянись!
Страшен мир, в котором живешь. Где она, красота, откуда возьмется
радость? Что ни день, то новые вести - о надвигающейся чуме, о сражениях,
бушующих повсюду. Бунтуют крестьяне, чем-то недовольные. С Востока грозит
Европе волна неверных. На картинах и гравюрах северных мастеров веселятся
только полуистлевшие скелеты. Пляска смерти... По стенам, когда зажигают
свечи, прыгают уродливые тени-калеки, они сползаются в углы, ждут, когда
померкнет свет и наступит их час - час зла, страха и гибели. Повсюду
мерещились три мертвых короля, которых Альбрехт видел в "Домашней книге" у
Вольгемута. Мастер со Среднего Рейна постарался: его скелеты-короли пялили
со страниц книги жуткие пустые глазницы. Казалось, будто доносился их
замогильный голос, обращенный к живым: помните, мы были такими, как вы,
помните, скоро придет время, и вы будете походить на нас! Жить было страшно.
Но каждый год приходила весна. Мир вновь блистал пышными красками,