"Станислав Зарницкий. Дюрер " - читать интересную книгу автора

К зеркалу отец строжайше запретил не только притрагиваться, но даже
подходить близко. Его принесли днем от патриция Имхофа. Заказал патриций для
него серебряную раму. Сказали, что это - подарок Имхофовой невестке из
Венеции, что стоит оно очень много, так как сделано известным мастером,
единственным из тех, кто обладает всеми тайнами обработки стекла.
Нельзя, однако, весь вечер любоваться собой в зеркале. Дернул дверцы
отцовского шкафа - неожиданно для него они оказались открытыми. Это было уже
счастьем. За сборами в гости забыл старый мастер, как обычно, тщательно
запереть его. Вот они - гравюры знаменитого мастера Шонгауэра. Не так уж
часто доводилось Альбрехту любоваться ими. А теперь вдруг представилась
такая возможность - более того, теперь можно даже попытаться скопировать их.
Мадонна великого мастера чем-то неуловимым напоминает "монну Имхоф", такая
же красивая. С нее и начал. Не получается - "нюрнбергская Венера" в десятки
раз лучше. Все-таки неуловимая вещь красота и непонятная! Вот, например,
отцу одни вещи нравятся, а другие нет. Почему? Вольгемут часто говорит:
красота есть во всем, что угодно богу. Только разве это ответ?
Перебирая гравюры, натолкнулся на лист бумаги, а на нем портрет отца.
Верь после этого взрослым! Сам рисует, а ему запрещает. В том, что это
отцовская работа, Альбрехт не сомневался. Левый глаз на рисунке меньше
правого. Вольгемутовские подмастерья его уже просветили: так всегда
получается, когда художник рисует себя, глядя в зеркало.
Перевернул лист, на котором пытался изобразить шонгауэровскую мадонну.
Вперился в зеркало. Впервые так близко и так четко увидел свое лицо. Скорчил
рожицу - стекло передразнило его. Альбрехт засмеялся, и серебряная палочка
уверенно побежала по бумаге. Время от времени сверял рисунок со своим
отражением. Все точно, память не подводила. Глаза, припухшие от напряженного
всматривания в выводимые на золоте узоры. Щеки подростка, пока не утратившие
детской упругости. Потом заструились волосы, выбившиеся из-под ученического
колпака. На бумаге рождался двойник Альбрехта-младшего, сына золотых дел
мастера Дюрера. Сердце забилось сильнее. Волноваться нельзя: рука гравера
должна быть твердой - таково наипервейшее правило, которое постоянно внушает
ему отец. Но разве можно быть спокойным, когда понимаешь, что творец наделил
тебя способностью навсегда сохранить на бумаге то, что видят глаза.
Так увлекся, что чуть было не завопил от испуга, когда протянулась
через плечо жилистая рука и схватила рисунок. Отец! Альбрехт и не слышал,
как он вошел в мастерскую. И ко всему прочему был Альбрехт-старший сильно не
в духе. Знал сын: нет ему оправдания. Пролепетал первое пришедшее на ум:
вопрос - что такое прекрасное? И тут опешил отец. Опустилась рука, уже
занесенная для справедливого возмездия. Прекрасное? В самом деле, что же это
такое? Ну, к примеру, прекрасной бывает вещь, от которой людям польза,
прекрасно то, что радует глаз. Ну, и... Но все-таки - что же это такое?
Молча уложил мастер шонгауэровские гравюры на место. Приказал Альбрехту
идти за собой - в свою комнату. Кряхтя открыл тяжелую крышку ларя, достал
завернутый в чистую холщовую тряпицу сверток. Разложил на столе бесценное
сокровище - несколько дюжин гравюр и рисунков. Альбрехт знал: часть из них
отец собрал еще в молодости, во время странствований по Германии и
Нидерландам. Иногда, будучи в хорошем настроении, рассказывал он Альбрехту о
своих встречах с художниками. Вот это действительно были мастера! Разве
таких сыщешь в Нюрнберге? По мнению Альбрехта, отец явно преувеличивал: кто
еще мог сравниться с мастером Михаэлем? Но теперь видел - отец не лгал. Были