"Лев Жданов. Грозное время (Роман-хроника 1552-1564 гг.) " - читать интересную книгу автора

так чуть до драки дело не дошло. Не поглядели, что и во дворе они в твоем,
царском. Добро еще, что без наряду воинского, без ножей все сошлися... И
много еще пустотных речей было говорено, да не Упомнишь всего. Больно язык
кругом силен стоял, ровно у Крестца кремлевского твоего, осударь, в день
базарный! Вот... Я все поведал тебе, царь-осударь. Не обессудь на усердной
службишке, хошь она и не по разуму мне...
И, еще раз отдав земной поклон, доносчик отступил, наблюдая исподлобья
за выражением лица Ивана.
Тот слушал, закрыв глаза, не меняя позы, не дрогнув ни единым мускулом.
Только вокруг губ замечалось легкое подергиванье, от которого усы Ивана
слегка шевелились. Помолчав немного, царь раскрыл глаза, перевел их на
Салтыкова, который теперь занял место Федорова, и слабо спросил:
- Ну а ты?
- Да и у меня, осударь, почитай, те же вести, что и у боярина, -
сипловатым, грубым голосом своим забасил Салтыков, хмуря и сводя и без того
нависшие свои густые брови. - Вышел я, знамо, нынче ж из двора твово
царского, сел на коня... Ну, знамо, еду по площади домой... И по пути нагнал
меня, знамо, приятель давний, князь Димитрий Немаго... Оболенских который...
сын Иванов старшой... Пытает меня: "Крест целовать станешь ли?" - "Как,
говорю, не целовать? Царю целовали крест на послушании, ему и роду его всему
царскому... Так и царевичу Димитрею надо ж, знамо..." А он на ответ: "И
глупо, говорит, осел ты, грит, Лев!" Это он меня-то... "Я, грит, не поцелую.
И не один я, все бояре первые. Даже близкие люди к царю: Адашев, Курлятев да
Вешняк воевода с нами же будут".
- Адашев? - вырвалось у царя.
- Адашев, знамо... И говорит ошшо: "Как-де служить малому помимо
старого?" - "Какого, пытаю, старого?... И царь у нас молодой, и наследник
его - малолетен же!" А Митя засмеялся и бает: "Дурья голова! А князь
Володимер Старицкий? Вон кто старый... Он и годами царя старше, самый
старшой в роду! Не по закону осударь покойный, свет Иван Васильевич, да отец
его, Василий-князь, - обычаи царские порушили. Не сыну по отце на трон
садиться, а брату ближнему!.." - "Э, говорю, не к рылу-де нам в царских
делах разбираться. Их государское дело. Царь наш есть царь. Богом
помазанный". - "Ну, грит, не в царских, так в своих делах разберися! Кому
власть-сила достанется, коли малолетнего Димитрия нам навяжут? Захарьиным,
мздоимцам, худородным хапалыцикам? Мало они-де смуты сеяли? Кто довел, што
Михаилу, дядю царева, на клочья чернь разнесла? Они же! Вот и нас так всех
подведут да станут величаться, землю обирать. Не допустим того! Хошь за
бердыши взяться придется, а не допустим!.." Тут уж я и слушать не стал.
Обругал добре Митьку, плюнул и прочь поехал! Вот, осударь, я все и сказал.
Не погневайся на худом умишке. Я, коли что, - больше кулаком оборонить тебя
сумею, чем речами хитрыми...
И отошел с земным поклоном Салтыков.
Висковатов тут выдвинулся.
Но царь, видно, и позабыл обо всех, подавленный известиями, сейчас
сообщенными безо всякой осторожности слабому, больному человеку. Он снова
закрыл глаза и лежал, тяжело дыша ослабелой грудью.
Постояв немного, дьяк слегка откашлянулся, напоминая о себе.
- А! И ты еще здеся, - еле слышно произнес Иван, не раскрывая глаз, -
толкуй уж заодно... Скорее бы конец... Допью свою чашу горькую...