"Андре Жид. Пасторальная симфония" - читать интересную книгу автора

взгляд совершенно неосновательно, - что такого рода создания могут быть
счастливы. Но факт остается фактом: каждая из этих замурованных оказалась
счастливой, и, едва получив возможность изъясняться, они начинали
рассказывать о своем счастьи. Журналисты, естественно, приходили в
восторг и извлекали отсюда поучение для тех, кто, "наслаждаясь" всеми своими
пятью чувствами. смеют при этом жаловаться...
По этому поводу между Мартеном и мной разгорелась дискуссия, поскольку
я восставал против его пессимизма и не допускал (как, по-видимому, допускал
он), что наши чувства, в конечном счете, способны только на то, чтобы
довести нас до отчаяния.
- Я думаю совсем иначе, - заявил я. - Я хочу сказать, что душа
человека гораздо легче и охотнее рисует себе красоту, приволье и гармонию,
чем беспорядок и грех, которые повсюду затемняют, грязнят, пачкают и
сокрушают этот мир, о чем свидетельствует нам и чему заодно способствуют и
помогают имеющиеся у нас пять чувств. Так что к вергилиевскому "fortunatos
nimium" я скорее прибавил бы: "si sua mala nescient", чем: "si sua bona
norint",* которому нас обычно учат. О, как счастливы были бы люди, если бы
не ведали зла!
___________
* Ссылка на стихи Вергилия (Георгики, II, 458-459):
"О блаженные слишком, - когда б свое счастие знали, - жители сел!"
Слова: "когда б свое счастие знали", герой повести хотел бы заменить
выражением: "если б они не ведали зла".
(Прим. перев.)
___________
Он рассказал мне еще об одной повести Диккенса, которая, по его мнению,
была непосредственно навеяна случаем Лауры Бриджмен и которую он пообещал
мне скоро прислать. Через четыре дня я действительно получил "Сверчка на
печи", которого прочел с большим удовольствием. Это немного растянутая, но
временами волнующая история слепой девушки, которую отец, бедный игрушечный
мастер, все время окружает иллюзией комфорта, богатства и счастья; ложь,
которую искусство Диккенса из всех сил старается представить святой, но
которую я, благодарение богу, не стал бы пробовать на моей Гертруде. На
следующий же день после посещения Мартена я начал применять на практике его
метод, вкладывая в него все свои силы. Я очень жалею теперь, что не делал
заметок (как он мне это советовал) о первых шагах Гертруды по той сумеречной
дороге, по которой я мог вести ее вначале только ощупью. В первые недели
понадобилось гораздо больше терпения, чем можно было бы думать, и не столько
из-за времени, которое я затрачивал на это начальное воспитание, сколько
вследствие упреков, которые это воспитание на меня навлекло. Мне тягостно
писать, что упреки эти исходили от Амелии; впрочем, если я и упоминаю о них,
то потому лишь, что не связал с ними никакого враждебного или горького
чувства, - во всеуслышание заявляю об этом на тот случай, если бы листки
эти со временем были ею прочитаны. (Разве прощение обид не было заповедано
нам Христом немедленно вслед за притчей о заблудшей овце?) Скажу больше: в
те самые дни, когда я сильнее всего страдал от ее упреков, я никак не мог
сердиться на то, что она ставила мне на вид, будто я уделяю Гертруде
чересчур много времени. Я скорее упрекнул бы ее за недостаточно твердую веру
в успешный результат моих трудов. Больше всего меня тяготило ее маловерие;
но и оно, впрочем, меня не обескураживало. Сколько раз мне приходилось