"Славой Жижек. Добро пожаловать в пустыню Реального " - читать интересную книгу автора

историческом опыте". Сантнер устанавливает, как эти симптомы могут также
принимать форму нарушения спокойствия "нормальной" социальной жизни, вроде
участия в непристойных ритуалах правящей идеологии. Не была ли печально
известная Kristallnacht в 1938 году - эта отчасти организованная, отчасти
спонтанная вспышка насильственных нападений на еврейские дома, синагоги,
фирмы - бахтинианским "карнавалом", если он вообще когда-либо существовал?
Эту Kristallnacht следует прочитывать именно как "симптом": неистовая ярость
такой вспышки насилия делает ее симптомом - защитным образованием,
скрывающим пустоту неспособности действительного вмешательства в социальный
кризис. Другими словами, сама ярость антисемитских погромов является
доказательством a contrario возможности подлинной пролетарской революции. Их
чрезмерная интенсивность может прочитываться только как реакция на
("бессознательное") осознание упущенной революционной возможности. И разве
главной причиной Ostalgie (ностальгии по коммунистическому прошлому) у
многих интеллектуалов (и даже "простых людей") не существующей ныне
Германской Демократической Республики не является также жажда не столько
коммунистического прошлого (не таким уж большим оно было, чтобы
действительно прийти к коммунизму), сколько того, что могло бы произойти
здесь, упущенной возможности иной Германии? Следовательно, не являются ли
посткоммунистические вспышки неонацистского насилия также доказательством от
противного присутствия этих освободительных возможностей, симптоматической
вспышкой ярости, демонстрирующей осознание упущенных возможностей? Не нужно
бояться проводить параллели с психической жизнью индивида: тем же самым
образом осознание упущенной "частной" возможности (скажем, возможности
завязать роман) зачастую оставляет следы в виде "иррациональной" тревоги,
головных болей и приступов ярости, пустота упущенного революционного шанса
может выходить наружу в "иррациональных" приступах разрушительной ярости...
Следует ли, в таком случае, отвергнуть "страсть Реального" как таковую?
Определенно нет, поскольку, стоит нам принять такую установку, как сама
оставшаяся позиция будет означать отказ идти до конца, отказ от "сохранения
видимости". Проблема со "страстью Реального" в двадцатом веке была не в том,
что существовала страсть Реального, но в том, что существовала фальшивая
страсть, чье безжалостное стремление к Реальному по ту сторону видимости
было основной уловкой, чтобы избежать столкновения с Реальным. Каким
образом? Начнем с противоречия между универсальным и частным при
использовании термина "особый". Когда кто-то говорит: "У нас есть особые
фонды!", это означает нелегальные или, по крайней мере, секретные фонды, а
не просто особую часть публичных фондов; когда сексуальный партнер говорит:
"Хочешь чего-нибудь особого?", это означает необычную "извращенную"
практику; когда полицейский или журналист обращается к "особым мерам при
допросе", то это означает пытку или какое-то подобное незаконное
воздействие. (А разве в нацистских концентрационных лагерях подразделения,
державшиеся особняком и использовавшиеся для самой страшной работы (массовые
убийства, кремация, распоряжение трупами), назывались не Sonderkommando,
особые подразделения?) На Кубе тяжелый период после крушения
восточноевропейских коммунистических режимов тоже назывался "особым
периодом". Развивая эту мысль, следует отдать должное гению Вальтера
Беньямина, который ясно виден в самом названии его ранней работы "О языке
вообще и человеческом языке в частности". Идея здесь не в том, что
человеческий язык является разновидностью некоего универсального языка "как