"Славой Жижек. Кант и Сад - идеальная пара" - читать интересную книгу автора

мучимым и униженным им), как привилегированного способа доступа к
сексуальному удовольствию (аргумент Сада, конечно, состоит в том, что боли
должно быть отдано предпочтение перед удовольствием по причине ее большей
продолжительности - удовольствия проходят, тогда как боль может длиться
почти неограниченно). Эта связь может быть далее подтверждена тем, что Лакан
называет фундаментальной фантазией Сада: фантазия другого эфемерного тела
жертвы, которое можно мучить неограниченно и которое тем не менее загадочно
сохраняет свою красоту (посмотрите на типичную Садовскую фигуру юной
девушки, подвергающейся бесконечным унижениям и увечьям со стороны ее
мучителя и каким-то загадочным образом сохраняющей все (тело)
неповрежденным), таким же образом Том и Джерри и другие карикатурные герои
сохраняются во всех своих смешных тяжелых испытаниях неповрежденными.

Не дает ли эта фантазия либидинального обоснования кантовского
постулата бессмертия души, бесконечно стремящейся достигнуть этического
совершенства, т.е. не является ли фантазматическая "истина" бессмертия души
ее точной противоположностью, бессмертием тела, его способностью выдерживать
бесконечно боль и унижение?

Джудит Батлер указала на то, что "тело" Фуко в качестве места
сопротивления есть ничто иное как "psyche" Фрейда: парадоксально то, что
"тело" - является для Фуко названием психического аппарата постольку,
поскольку оно сопротивляется господству души. Т.е., так сказать, когда, в
его хорошо известном определении души как "тюрьмы тела", Фуко изменяет
взгляды типичного платоновско-христианского определения тела как "тюрьмы
души". То, что он называет телом - это не просто биологическое тело, но уже
действительно понятое как некий вид до-субъективного психического аппарата.
[6] Следовательно, разве мы не встречаем у Канта скрытую гомологичную
инверсию, только в противоположном направлении, инверсию отношения между
телом и душой: то, что Кант называет "бессмертием души" в действительности
есть бессмертие другого, эфемерного "неумирающего тела".

2. Посредством этой центральной роли боли в этическом опыте субъекта,
Лакан вводит различие между "субъектом высказывания" (субъект, который
произносит утверждение) и "субъектом высказанного (утверждения)"
(символическая идентичность, которую субъект присваивает в и посредством
своего утверждения): Кант не ставит вопрос о том, кто является "субъектом
высказывания" морального Закона, лицом, высказывающим безусловное этическое
требование - с его точки зрения этот вопрос сам по себе является
бессмысленным, поскольку моральный Закон - это безличный приказ, "приходящий
ниоткуда", т.е., в конечном счете, самоустановленный, автономно принятый
самим субъектом. Через упоминание Сада Лакан показывает отсутствие у Канта
как действие, делающее невидимым, "вытесненным", того, кто высказывает
моральный Закон, и именно Сад делает его видимым в фигуре "садиста"
палача-мучителя - этот палач - и есть тот, кто высказывает моральный Закон,
лицо, которое находит удовольствие в нашей (морального субъекта) боли и
унижении.

Контраргумент напрашивающийся здесь с кажущейся самоочевидностью -
разве это все не полнейший абсурд, поскольку у Сада элемент, который