"Славой Жижек. Вещь из внутреннего пространства" - читать интересную книгу автора

Богу, обещая пожертвовать ему самое дорогое, что у него есть, лишь бы не
было войны. Война "предотвращена"; в конце фильма Александр во исполнение
данного обета поджигает дорогой его сердцу дом и его забирают в
психиатрическую лечебницу...
Тема искреннего душевного порыва, сколь бы несуразным он ни казался,
придающего смысл нашей земной жизни, становится основной в двух последних
лентах Тарковского, снятых за границей; в обеих подобный поступок совершает
один актер (Эрланд Йозефсон), сыгравший в "Ностальгии" старого безумца
Доменико, который публично совершает акт самосожжения, и героя фильма
"Жертвоприношение", сжигающего свой дом - самое дорогое, что у него есть.
Принесение бессмысленной жертвы можно рассматривать как поступок человека,
страдающего навязчивым неврозом, который твердо уверен, что, если он
совершит это (принесет жертву), катастрофу (в "Жертвоприношении" речь идет о
гибели мира в ядерной войне) можно будет предотвратить или приостановить.
Подобное поведение проистекает из известного невроза навязчивого состояния:
если я не сделаю этого (не подпрыгну два раза на месте, не сделаю рукой
магического знака и т. п.), произойдет нечто плохое. (Детская природа
одержимости идеей жертвенности представлена в фильме "Ностальгия", когда
герой, следуя предписанию погибшего Доменико, несет горящую свечу от края до
края спущенного бассейна в надежде спасти мир.) Как известно из
психоанализа, постоянное ожидание грядущих опасностей связано с психическими
аспектами jouissance.
Тарковский полагает, что подлинность искупительного жертвоприношения в
том, что это "бессмысленный", иррациональный поступок, бесполезная трата или
ритуал (вроде перехода через спущенный бассейн с горящей свечой или поджога
собственного дома). По его убеждению, только такой спонтанный порыв, где
отсутствует всякая рациональная мотивировка, может дать нам возможность
снова обрести истинную веру, спасти нас, исцелить современное человечество
от поразившего его духовного недуга. Субъект у Тарковского готов на свою
кастрацию (отказ от самого себя, собственного рассудка, добровольное
принятие состояния детского "слабоумия", подчинение бессмысленному ритуалу),
преисполненный решимости освободить Большое Другое: подобное возможно
совершить только действием, идущим вразрез здравому смыслу, "иррациональным"
поступком, которым субъект может спасти глубинный всеобщий смысл мира.
Если выразить идею жертвенности у Тарковского, прибегнув к
хайдеггеровской инверсии, она будет представлять собой следующее: высший
смысл принесения жертвы - это принесение в жертву смысла как такового.
Весьма знаменательным представляется то, что жертвуемым (сжигаемым) объектом
в финале фильма "Жертвоприношение" становится главный объект
фантазматического пространства Тарковского - деревянный дом, символизирующий
безопасность и глубинную связь с землей; по одной этой причине произведение,
ставшее для режиссера последним, как бы подводит определенный итог его
творчества. Не есть ли это своего рода "опровержение фантазии", отречение от
основного элемента, чье магическое появление в чужеродном окружении
(поверхность далекой планеты, итальянский пейзаж) в конце фильмов "Солярис"
и "Ностальгия" давало истинную формулу конечного фантазматического единства?
Нет, потому что отречение служит нуждам Большого Другого и искупительный
жертвенный огонь должен вернуть духовный смысл жизни.
Тарковский избегает низкопробного религиозного обскурантизма тем, что
лишает сцену жертвоприношения всякого пафоса и торжественного "величия",