"Славой Жижек. Вещь из внутреннего пространства" - читать интересную книгу автора

изображая происходящее неумелым, несуразным деянием (в "Ностальгии" Доменико
никак не удается зажечь огонь, чтобы сгореть в нем, прохожие не обращают
внимания на его самосожжение; "Жертвоприношение" заканчивается комическим
шествием людей, возвращающихся из больницы после того, как героя забрали в
психиатрическую лечебницу, - сцена напоминает детскую игру в салочки).
Можно, конечно, объяснить подобный подход намерением показать, что обычные
люди, вовлеченные в круговерть повседневности, не способны оценить
трагическое величие важного и решающего жизненного акта. Отчасти Тарковский
выступает здесь продолжателем давней русской традиции, ярким примером
которой является "Идиот" Достоевского. Примечательно, что режиссер, фильмы
которого в другом отношении полностью лишены юмора, прибегает к пародии и
сатире именно в священнодейственных сценах (так же снята знаменитая сцена
распятия в картине "Андрей Рублев", перенесенная в русский зимний пейзаж,
которую разыгрывали плохие актеры с нелепым пафосом и проливая слезы)[10].
Не означает ли это, если прибегнуть к альтюссеровским формулировкам, что
существует некое измерение, в котором кинематографическая текстура
Тарковского разрушает вполне определенный идейный замысел режиссера или, по
крайней мере, дистанцируется от него, раскрывая его неосуществимость и
обреченность на провал?
Чем же фальшива идея жертвенности у Тарковского? А главное, ЧТО есть
принесение жертвы? В самом элементарном смысле понятие жертвования
подразумевает обмен: я предлагаю Другому что-либо для меня дорогое с тем,
чтобы получить от него взамен нечто более для меня существенное (первобытные
племена приносили в жертву животных или даже людей с тем, чтобы боги
ниспослали им дождь, помогли победить в сражении и т. п.). На следующем,
более сложном, уровне жертвоприношение понимается как действие,
непосредственно не связанное с выгодным обменом с Другим, которому
приносится жертва; главным здесь является убежденность в существовании
некоего Другого, который способен предпринять (или не предпринять) ответное
действие на мольбы, сопровождаемые жертвоприношением. Даже если Другой не
выполняет моей просьбы, я все же пребываю в уверенности, что он есть и, быть
может, в следующий раз его ответное действие окажется иным: окружающий мир,
включая все беды, которые могут выпасть на мою долю, не бессмысленный,
вслепую действующий механизм, но партнер в возможном диалоге, оттого даже
неблагоприятный результат воспринимается как содержательный ответ, а не как
сфера неразумной случайности... Лакан в своей психоаналитической теории идет
еще дальше. По его утверждению, понятие жертвоприношения подразумевает
действие, узаконивающее отрицание бессилия Большого Другого; иначе говоря,
субъект приносит жертву не для собственной выгоды, а чтобы заполнить
нехватку в Другом, подтвердить видимость всемогущества Другого или, по
крайней мере, его неизменность.
В неопубликованном семинаре о неврозе страха (1962/63, занятие от 5
декабря 1962 года) Лакан рассматривал, как истерия страха соотносится с
коренной нехваткой в Другом, когда Другой оказывается
несовместимым/вычеркнутым: истерический невротик ощущает нехватку в Другом,
его бессилие, непостоянство, фальшивость, но он не готов пожертвовать часть
себя, чтобы дополнить Другого, восполнить его недостаточность. Этот отказ
принести жертву подкрепляет вечные сетования истерического
невротика-женщины, что Другой так или иначе манипулирует ею и эксплуатирует
ее, использует ее, лишает того, что наиболее дорого ей... Однако это не