"Славой Жижек. Вещь из внутреннего пространства" - читать интересную книгу автора

определяема как материализованное jouissance, "наслаждение, облеченное в
плоть".
Такое бездейственное настойчивое утверждение времени как Реального,
которое у Тарковского предстает в известных эпизодах пятиминутного
медленного слежения или в панорамных съемках, особенно интересно для
материалистического истолкования; без этой инертной текстуры режиссер был бы
еще одним русским религиозным обскурантом. Как известно, в нашей
общепринятой идеологической традиции приближение к душе понимается как
вознесение, освобождение от веса, от гравитационной силы, притягивающей нас
к земле, как освобождение от оков материальной инерции и переход в
"свободное плавание". В отличие от этого в мире Тарковского мы попадаем в
духовное измерение через сильный прямой физический контакт с влажной
тяжестью земли (или затхлой воды); самое глубокое духовное переживание
субъект испытывает, когда лежит на земле или бредет по зацветшей воде. Герои
Тарковского молятся не стоя на коленях и обращая взгляд к небесам, а
напряженно вслушиваясь в бесшумную пульсацию влажной земли... Отсюда можно
понять, почему роман Лема так привлек Тарковского: планета Солярис как бы
стала предельным воплощением представления режиссера о тяжелом влажном
веществе (земле), которая вовсе не являла собой противоположность духовному
началу, а была настоящим медиумом, гигантских размеров "материальной Вещью,
которая мыслит", прямо воплощая непосредственную гармонию материи и духа.
Сходным образом режиссер смещает традиционное представление об области
сновидений, погружении в мир грез: в его произведениях субъект грезит не
тогда, когда теряет контакт с чувственной материальной реальностью вокруг
себя, а, наоборот, когда он освобождается от рационального контроля и
вступает в напряженные взаимоотношения с материальной реальностью; типичное
поведение героя Тарковского на пороге сна - наблюдение за чем-либо, когда
полностью концентрируются все его чувства, затем вдруг как будто происходит
магическое превращение, и его самый напряженный контакт с материальной
реальностью переходит в призрачный пейзаж[12]. Таким образом, можно
констатировать, что Тарковский, возможно, был единственным в истории кино,
кто пытался выразить киноязыком идеи материалистической теологии, глубоко
духовную позицию, черпающую силы в полном отказе от рационального контроля и
погружении в материальную реальность. Для того чтобы должным образом
охарактеризовать эту особенность, следует рассматривать ее, исходя из
анализа капиталистических движущих сил, проведенного Марксом. С одной
стороны, капитализм приводит к радикальной секуляризации общественной жизни,
что беспощадно разрушает ауру таких понятий, как знатность, святость, честь
и т. д.:
"Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все
феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала
она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его "естественным
повелителям", и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого
интереса, бессердечного "чистогана". В ледяной воде эгоистического расчета
потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма,
мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в
меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и
благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом,
эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила
эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой"[13].