"Людмила Жукова. Бюст героя" - читать интересную книгу автора

теперь в Москву съездили, отоварились дня на три и молоком, и яйцами, и
колбасой, и спят! А я-то привык по летной привычке в пять вставать, а
поговорить не с кем. Жену не добудишься, дети отдельно живут. Вот и
навострился сам с собой разговаривать. Ну, выпьем по третьей, Петро! И-эх! -
Иваныч налил свою чарку, чокнул о полную вторую, но пить не стал, задумался.
- На День Победы, года три назад, ты еще живой был, Катю твою встретил
в парке Измайлово. Верней, почему твою? Не твоя давно она. Вначале и
говорить о тебе не хотела. Маленькая, худенькая, а все такая же светлая, и
глаза удивленные, как у дитя. Нехорошо ты с ней поступил, Петро, недобро.
Говорил я тебе об этом тогда, так ты на меня петушком, петушком! Не твое,
дескать, дело, разлюбил я ее! Я и поверил, оробел - коль разлюбил, что
скажешь? А потом, как узнал, кого полюбил - сплюнул: этакая хаханя! По
любому поводу ха-ха да хи-хи- сказать-то нечего. Зато дочь генерала. Ты это
мне брось - разлюбил! - погрозил Иваныч бронзовому Петру - Катю-то весь полк
не то что любил - боготворил! Никто ее обидеть не смел. А ты обидел. А ведь
знал уже, что ребеночка от тебя она ждет. И ведь какая! Сама дите дитем, а
смолчала, и как уехала, так ни слуху ни духу. А ведь тогда, чтоб алименты
получить,- только пальцем укажи на любого, хотя б незнакомого, и заставили
бы платить. Сама она сына твоего вырастила и внуков дождалась. А ты их и не
увидел! И с генеральской дочкой жил - все на сторону смотрел. Уж какая она
смешливая была - а тут и смеяться разучилась, все поварчивала, помню, да
папашу на тебя натравливала, чтоб блюл очаг ваш. Да куда там! И чем ты девок
брал? Кудрями да песнями?
Иваныч оглядел бронзовую гриву Петра, вздохнул:
- Пел ты соловьем. "Первым делом, первым делом самолеты, ну, а девушки,
а девушки потом". А мы, дураки, подпевали. Не можем мы, русские, без
запевалы, без заводилы. И любим их, и прощаем все. А ведь, выходит, Петро,
не любил я тебя,- удивился Иваныч.Просто не задумывался раньше, не сознавал.
Нет, не любил. Скажешь, завидовал? Теперь на старости чего скрывать - кудрям
и голосу - завидовал, красавцем тебя считал: "Мой друг Петро" - гордо тебя
величал так. А в летном нашем деле завидовать было нечего - не хуже тебя
летал. Машину чувствовал как свое тело - позвоночником, каждой косточкой,
бывало, взлетишь на ней, милой, а по спине холодок восторга. Но ох как не
хотел я с тобой в паре летать! Не доверял. Геройский ты парень, что и
говорить - звезды по праву носишь.
Двенадцать самолетов сбил. Но ты только о геройстве своем и думал.
Помню, ходил ты ведомым у нашего Бати. Так ведь чуть не погубил его.
Погнался за недобитым фашистом и забыл, что долг твой- командира
охранять, на хвосте у него висеть. Изрешетили тогда самолет Бати. Как сам-то
он уцелел, не знаю. И какой же широкий человек был - и простил тебя, и к
Герою представил. Правда, тебе по закону было положено - двенадцать
самолетов уже сбил. Помню, как в последний год ты все в свободный поиск
просился на охоту - нужно тебе было счет добрать до второй звездочки. А тут
еще повезло на противника - на Южный фронт перебросили полк, а самолеты
фашистских союзников тихоходнее наших и вооружены похуже. Батя тебя
отпускал, понимал задор твой. Ну что ж, Петро, выпьем за твою отвагу, за
твое геройство, за удаль твою -- это все при тебе.
Но третья чарка пилась труднее, словно не принимала зелье могучая плоть
Иваныча, возмущалась. Вдавил-таки горькую влагу в себя. Поперхнулся, но
вдавил.