"Валентина Журавлева. Поправка на Икс " - читать интересную книгу автора

которую мог в полной мере оценить лишь человек, видевший черную пустоту
космоса. Красота была во всем: в плавном, раздумчивом покачивании изогнутых
ветвей старого вяза, в застывшей веренице припорошенных снегом молоденьких
березок, в садовой скамейке, выглядывающей из-за сугроба. Небо, деревья,
снег вызывали неясное волнение. И Шорин прислушивался к этому волнению -
отчасти иронически, отчасти удивленно.
Три года назад, накануне Лунной экспедиции, в его жизнь впервые вошло
нечто не поддающееся логическому анализу. Раньше Шорин твердо знал, что
большим проблемам следует уделять большое внимание, малым - малое. Именно
это уверенно вело его в науке. Там, где другие разбрасывались, распыляли
силы, он умел найти главное, решающее. Это главное заполняло всю его жизнь.
То немногое, что оставалось, он отдал музыке.
И вдруг Шорин начал замечать самые обыденные вещи. Совершенно
неожиданно он сделал открытие: внимание может привлечь даже то, что вовсе не
является проблемой. Он мог, например, подолгу наблюдать падение снежинок,
хотя оно выражалось простой и не очень интересной системой дифференциальных
уравнений. Тогда он решил, что это обычная усталость, поговорил с врачами и
на три недели уехал на Кавказ, в санаторий. А потом началась Лунная
экспедиция, потребовавшая чрезвычайного напряжения всех сил, духовных и
физических, и заставившая его забыть обо всем постороннем. Жизнь Шорина до
отказа заполнило Необыкновенное: страшные, туманящие сознание стартовые
перегрузки; гнетущее, неотступное чувство заброшенности в черной пустыне
космоса; наконец, Луна и первый навсегда запомнившийся шаг по скалистой,
покрытой трещинами лунной земле.
Как память о тех днях, на столе Шорина лежал ноздреватый камень -
кусочек Луны. Рядом с малахитовым письменным прибором он казался неуместным,
этот простой камень, отбитый на обрывистом валу Залива Радуги. Но здесь, в
громадном кабинете, он был для Шорина частицей Необыкновенного.
Да, лунный камень мог волновать, это Шорин понимал. Не понимал он
другого: почему иногда волновали совершенные пустяки: капли дождя на стекле,
занесенный ветром запах сырых осенних листьев, случайный отблеск солнца на
обледеневшем карнизе. Шорину казалось, что приближается старость. Ему шел
сорок второй год. Он не хотел думать, что это не старость, а отданная науке
молодость властно предъявляет свои права.
...Бесшумно открылась полированная, красного дерева высокая дверь.
Появилась секретарша - в строгом английском костюме, безупречная, вполне
академическая. Молча положила на стол конверт и целлофановый пакет с
магнитной лентой. Покосилась на пыльный, невзрачный камень. Отодвинула его,
аккуратно стряхнула соринки. Молча вышла.
Шорин поскреб рыжеватую бородку, озадаченно посмотрел ей вслед: "Почему
молчит?" Понял: боится потревожить. Усмехнулся: "Ну-ну!.. Навели
хрестоматийный глянец..." Знакомый почерк на конверте - наклонный, крупный -
сразу оттеснил раздражение. Письмо было от старого друга, композитора
Артемьева.
"Слышал по радио. Поздравляю, - писал Артемьев. - Черт знает, как
хорошо! Есть что-то знаменательное в твоем избрании. Президентами были
геологи, физики, химики, теперь президент - строитель и капитан межпланетных
ракет. Вижу в этом дух времени. Земная наука окрыляется. Еще раз поздравляю.
А теперь о деле. К тебе придет Лариса Павловна Смолина. Если у тебя
хватит терпения выслушать эту девушку, ты узнаешь нечто в высшей степени