"Исаак Башевис-Зингер. Шоша" - читать интересную книгу автора

так как не было кворума. Зима уже наступила, и Геймл был в шубе, меховых
сапогах, а его меховая шапка удивительно напоминала раввинский "штреймл".
Это было так забавно, что я едва удержался от смеха.
- Геймл, - сказала Селия, - наш юный друг так застенчив, будто оставил
ешибот только вчера. Я пыталась обольстить его, но он не поддается.
- Что это еще за застенчивость такая? - сказал Геймл. - Все мы сделаны
из одного теста. У всех одни желания. Как, по-вашему, Селия хорошенькая?
- И хороша, и умна.
- Так в чем же дело? Вы можете поцеловать ее.
- Подойди сюда, ешиботник! - сказала Селия и поцеловала меня. - Он
пишет как взрослый, но он еще дитя. Поистине загадка. - И потом добавила: -
Я придумала для него имя - "Цуцик". Теперь только так и буду называть его.

3

С 1920 по 1926 год Морис Файтельзон жил в Америке. Он был штатным
сотрудником одной из еврейских газет Нью-Йорка и читал курс лекций в
каком-то частном колледже. Я так и не смог выяснить, почему же он оставил
"ди голдене медине " - Золотую страну. Когда я спрашивал его об этом, он
отвечал то так, то этак. Один раз говорил, что в нью-йоркском климате
страдает сенной лихорадкой. В другой - что не может вьносить меркантильность
американцев и их преклонение перед долларом. Он намекал также на запутанные
романические обстоятельства. Рассказывали также, что газетные писаки
ополчились против него и ему пришлось туго. |
Были у него свои сложности и в колледже, где он читал лекции. В
разговорах он часто упоминал Еврейский театр, Кафе-Рояль, где собирались
еврейские интеллектуалы Нью-Йорка и такие сионистские лидеры, как Стефан
Вейс, Луи Липский, Самарий Левин.
Несмотря на антипатию к Америке и американцам, Морис никогда не порывал
с ними окончательно. Он дружил с директором ХИАСа[7] в Варшаве и был
известен в американском консульстве. Время от времени в Польшу наезжали
американские туристы, которые знавали Файтельзона еще в Нью-Йорке, или их
друзья, которым они рекомендовали обратиться к нему. Он приводил их с собой
в Писательский клуб, таскал по городу. Файтельзон уверял меня, что денег у
них не берет. Но он водил их в театры, в перворазрядные рестораны, на
концерты, в музеи, а они часто дарили ему галстуки и другие мелочи. Он
рассказал мне, что одного из влиятельных чиновников американского
консульства можно подкупить, чтобы помочь получить визы сверх квоты:
отставным раввинам, безработным ученым, артистам и мнимым родственникам.
Нужно только во время игры в покер проиграть ему крупную сумму. Посредником
был некий иностранный журналист в Варшаве, который брал за это проценты. Но
тот факт, что сам Файтельзон оставался нищим и мог попросить в долг пять
злотых у такого бедолаги, как я, говорил, несомненно, что он честен и
неподкупен.
Шли тридцатые годы. С тех пор как я ушел из родительского дома, не было
для меня более тяжелой зимы, чем эта зима в Варшаве. Журнал, для которого я
вычитывал корректуры два раза в неделю, должен был вот-вот закрыться.
Издатель, печатавший мои переводы, был на грани банкротства. Хозяева
квартиры, где я жил, теперь хотели от меня избавиться. Меня не подзывали к
телефону, - говорили, что меня нет дома, хотя я был рядом, в своей комнате.