"Исаак Башевис-Зингер. Шоша" - читать интересную книгу автора

старался сделать слишком много за такое короткое время, как вечность. И вот
Он утратил оба критерия: и контроль, и способность помочь, когда это нужно.
- Вы, конечно, шутите?
- Конечно же, шучу. Но даже когда я несу этот бред, я серьезен. Я
смотрю на Всевышнего как на больного Бога, так ошарашенного этими Его
галактиками и множеством законов, которые Он же и установил, что Он не знает
уже, чего хотел, когда все это затеял. Иногда я смотрю на свои собственные
каракули и вижу, что я начинал одно, а получилось совсем другое,
противоположное тому, что я собирался сделать. Так как считается, что мы -
Его образ и подобие, почему такое не могло произойти и с Ним?
- Так вы собираетесь освежить Его память? Это тема вашей следующей
статьи?
- Могла бы быть, но эти идиоты издатели ничего у меня не берут. Недавно
они вернули мне все. Они даже не дают себе труда прочесть. Кстати, это вашу
память следует освежить. Вы обещали мне два злотых.
- Вы правы. Вот они. Виноват.
- Благодарю. Пожалуйста, не смейтесь надо мной. Во-первых, этот
сумасшедший Сэм напоил меня. А во-вторых, после полуночи я выбрасываю из
головы все, что там было. Я не отвечаю за то, что я наплел или даже подумал.
С тех пор, как у меня бессонница, я могу бредить с открытыми глазами. Быть
может, Он, как и я, страдает бессонницей. В самом деле, Тора учит нас, что
Он или не дремлет, или спит, но видит детей Израиля. Вот это страж! Доброй
ночи.
- Доброй ночи. И спасибо вам за все.
- Попытайтесь написать эту паршивую пьесу. Я разочаровался во всем и
теперь поклоняюсь только Маммоне. Если мы когда-нибудь вернемся к язычеству,
моим храмом будет банк. Мы пришли.
Дойдя до Новолипок, Файтельзон отпустил мою руку и ушел. Я позвонил.
Дворник отпер ворота. Всюду было темно, лишь в окне четвертого этажа горел
свет. Провести ночь с Дорой было для меня одновременно и опасно, и
унизительно - мы уже разошлись. Она собиралась тайно перебраться через
русскую границу, чтобы поступить на курсы пропагандистов. Каждого
коммуниста, который переходил границу из Польши, арестовывали (хотя Дора
страстно отрицала это). Их обвиняли в шпионаже, саботаже, троцкизме. Сколько
раз я говорил ей, что такое путешествие равносильно самоубийству, но в ответ
слышал: "Фашисты, социал-фашисты и всякого рода прислужники капитала должны
быть ликвидированы, и чем скорее, тем лучше"
"Разве Герцке Гольдшлаг был фашистом? А Берл Гутман? А твоя подруга
Ирка?" - спрашивал я.
"Невинных не арестовывают в Советском Союзе. Такое происходит только в
Варшаве, Риме, Нью-Йорке".
Ни факты, ни доводы не убеждали ее. Она гипнотизировала других и сама
была в плену своих иллюзий. Я видел в своем воображении, как она пересекает
границу в Несвиже, падает на траву, чтобы поцеловать землю страны
социализма, и тут же ее тащат в тюрьму красногвардейцы. Ей придется сидеть
там среди множества таких же голодных, умирающих от жажды, рядом с парашей.
Она будет спрашивать: "Разве это возможно? И в чем меня обвинают? Меня,
отдавшую лучшие годы борьбе за социалистические идеалы".
Я медленно поднимался по лестнице. Уже давал я торжественную клятву не
возвращаться сюда. Однако Дора была нужна мне. Конечно, нам предстоит