"Исаак Башевис-Зингер. Шоша" - читать интересную книгу автора

расстаться навсегда. Но, быть может, она сама запуталась и сомневается. Ведь
даже у ортодоксов бывают еретические мысли. На минуту я остановился на
темной лестнице и снизошел до краткого самоанализа: что, если меня арестуют
с нею вместе этой ночью? Какие оправдания представлю я? Почему я тащусь, как
говорят, со здоровой головой да в постель больного? И должен ли я
переделывать пьесу в угоду капризам Бетти? Чего же в самом деле хочет
Файтельзон? Очень странно, но последнее время снова и снова слышал я, что в
клубе кто-то устраивает оргии. В клубе был стол, прозванный молодыми
писателями "Столом импотентов". Здесь каждый вечер, после окончания
спектаклей и кинофильмов, собирались старые писатели-классики, газетчики,
журналисты и их жены - собирались, чтобы поговорить о политике, обсудить
еврейский вопрос, эротические темы, входившие тогда в моду благодаря Фрейду,
и сексуальную революцию в России, Германии да и вообще в Европе. Фриц
Бандер, известный актер, приехал в Польшу из Германии. Нацисты и
консервативные немецкие газеты ополчились на Бандера за то, что он портит
немецкий язык ("мойшелинг" - так это у них называлось), за то, что он плохо
отозвался о Людендорфе, а также за то, что обольстил немецкую девушку из
аристократической семьи и довел ее до самоубийства. Бандер, галицийский
еврей, был так разозлен всем этим, да заодно и плохими отзывами о нем в
прессе, что уехал из Берлина в Варшаву. Его одолевало раскаяние, и он хотел
снова вернуться в еврейский театр. Он привез с собой Гретель, христианку,
жену немецкого кинопродюсера. Муж вызвал Бандера на дуэль и грозился
застрелить его из ружья. Теперь Бандер тоже сидел за этим столом и каждый
вечер рассказывал анекдоты на своем галицийском жаргоне. Берлину были широко
известны его любовные похождения. В Романском кафе на Гренадирштрассе
рассказывали о его приключениях необыкновенные истории. А в Варшавском
Писательском клубе бытовала даже шутка, будто бы бандеровская похвальба
пробудила у старого больного писателя Рошбаума надежду стать вторым
Казановой.
Прежде чем постучать в дверь, я остановился и прислушался. Может быть,
там происходит заседание окружного комитета партии? Или полиция проводит
обыск? Все возможно в этой квартире. Однако было тихо. Я стукнул три раза -
наш с Дорой условный стук - и немного подождал. Вскоре послышались ее шаги.
Я никогда не спрашивал, почему у нее нет телефона, но догадывался - чтобы
полиция не могла перехватывать телефонные разговоры. У Доры были широкие
бедра и высокая грудь, но сама она была маленького роста, курносенькая.
Привлекали в ней только большиe, трепетные, мерцающие глаза. В них
смешивалось лукавство с сознанием значительности собственной миссии: спасти
человечество. Дора стояла в дверях - в ночной сорочке, с папиросой в зубах.
- Я думала, ты уехал из Варшавы, - сказа она.
- Куда же? И не простившись?
- Чего же мне было ждать после всего?

6

Хотя коммунистам запрещалось выдавать партийные тайны классово чуждым
элементам, Дора сказала мне, что все уже готово для ее отъезда. Теперь это
дело нескольких дней. Часть мебели она уже продала соседям. Партийное
руководство должно было принять у нее квартиру. Тут же валялась связка моих
рукописей, и Дора напомнила, чтобы утром я не забыл их забрать. Хотя я