"Исаак Башевис-Зингер. Шоша" - читать интересную книгу автора

мои грехи - за сомнения в вере. Я уже прочел тайком книги Менделе
Мойхер-Сфорима, Шолом-Алейхема, Перетца, а также Толстого, Достоевского,
Стриндберга, Кнута Гамсуна в переводе на идиш и древнееврейский. Уже
заглядывал в "Этику" Спинозы (в переводе на древнееврейский доктора Рубина)
и прочел популярную историю философии. Сам выучил немецкий (это почти идиш!)
и читал в оригинале братьев Гримм, Гейне - вообще все, что попадалось под
руку. Но мои родители не знали об этом. Одновременно с немецкими солдатами
вторглось на Крохмальную Просвещение. Слыхал я также о Дарвине и уже не был
уверен, что чудеса, описанные в Святых Книгах, действительно происходили.
Когда началась война, мы стали получать газеты на идиш, и я прочел там о
сионизме, социализме, а после того, как русские оставили Польшу и была снята
цензура, появилась серия статей о Распутине.
В России произошла революция. Царя свергли. Газеты писали о митингах, о
партийной борьбе между социалистами-революционерами, меньшевиками,
большевиками, анархистами - новые имена и группировки появились как грибы
после дождя. Я поглощал все это с необычайным рвением и интересом. В эти
годы, между 1914 и 1917, я не видел Шошу и ни разу не встретил ее на улице:
ни ее, ни Басю, ни других детей. Я достиг совершеннолетия, проучился один
семестр в Сохачевском ешиботе, еще один - в Радзимине. Отец стал раввином в
галицииском местечке, и мне приходилось зарабатывать самому.
Но никогда я не забывал Шошу. Она снилась мне по ночам. В моих снах она
была одновременно и живой, и мертвой. Я гулял с ней по саду. Сад этот был
одновременно и кладбищем. Умершие девушки, одетые в саваны, сопровождали
нас. Они водили хороводы и пели. Девушки кружились, скользили, иногда парили
в воздухе. Я прогуливался с Шошей по лесу среди деревьев, достигавших неба.
Диковинные птицы, большие, как орлы, и пестрые, как попугаи, водились в этом
лесу. Они говорили на идиш. В сад заглядывали какие-то чудища с
человеческими лицами. Шоша была как дома в этом саду, и не я приказывал ей и
объяснял, что делать, как когда-то, а она рассказывала мне о чем-то, чего я
не знал, шептала какие-то тайны на ухо. Ее волосы теперь доставали до талии,
а тело светилось будто жемчуг. Я всегда просыпался после такого сна со
сладким вкусом во рту и с ощущением, что Шоши больше нет на свете.
Несколько лет я скитался по деревням и местечкам Польши, пытаясь
зарабатывать преподаванием древнееврейского языка. Я редко теперь думал о
Шоше, когда просыпался. Влюбился в девушку. А родители ее не позволяли мне и
приблизиться к ней. Я начал писать по-древнееврейски, позже - на идиш, но
издатели отвергали все, что бы я ни предлагал. Я никак не мог найти свой
стиль и свое место в литературе. Сдался и занялся философией, но и здесь мне
не везло. Я чувствовал, что надо вернуться в Варшаву, но снова и снова
неведомые силы, что правят человеческой судьбой, влекли меня вспять, на
грязные сельские проселки. Не раз я был на грани самоубийства. В конце
концов мне удалось устроиться в Варшаве, получив работу корректора и
переводчика. Затем меня пригласили в Писательский клуб: сначала как гостя, а
позже - приняли в члены Клуба. И я ощутил тогда, как чувствует себя человек,
выведенный из состояния комы.
Проходили годы. Писатели моего возраста достигали известности и даже
славы, но я по-прежнему был начинающим писателем. Отец умер. Его рукописи,
как и мои, валялись где-то или были потеряны, хотя ему и удалось издать одну
небольшую книгу.
В Варшаве у меня началась связь с Дорой Штольниц - девушкой, у которой