"Исаак Башевис-Зингер. Шоша" - читать интересную книгу автора

была одна цель в жизни: поехать в Советский Союз, страну социализма. Как я
узнал потом, она была членом компартии, активным партработником. Ее
несколько раз арестовывали и сажали в тюрьму. Я же был антикоммунистом и
вообще противником любых "измов", но пребывал в постоянном страхе быть
арестованным за связь с этой девушкой. Потом я даже возненавидел Дору с ее
напыщенными и трескучими лозунгами вроде "светлого завтра " или "счастливого
будущего". Те еврейские кварталы, где я бывал теперь, находились недалеко от
Крохмальной улицы, но ни разу не прошел я по Крохмальной. Я говорил себе,
что у меня просто не было повода пойти в эту часть города. На самом же деле
причины были другие. Я слыхал, что многие из прежних обитателей умерли от
эпидемий тифа, от инфлуэнцы, от голода. Мальчишки, с которыми я бегал в
хедер, были мобилизованы в польскую армию в двадцатом году и погибли в войне
с большевиками. Затем Крохмальная стала очагом коммунизма. Там происходили
все коммунистические митинги и демонстрации. Юные коммунисты стремились
водрузить красные флаги всюду: на телефонных будках, на трамваях, даже в
окне полицейского участка. На площади, между домами " 9 и " 13, раньше
обитали воры, наводчики, проститутки. Теперь там мечтали о диктатуре
товарища Сталина. Как и в прежние времена, здесь часто бывали полицейские
облавы. Это не была больше моя улица. Никто не помнил здесь ни меня, ни моих
отца и мать, ни наших родных. Размышляя об этом, я думал, что живу не так,
как все, что моя жизнь проходит в стороне от жизни всего мира. Мне не было
еще и тридцати, но я ощущал себя древним стариком. Крохмальная улица
представлялась мне глубоко лежащим пластом археологических раскопок, до
которого я, вероятно, никогда не смогу добраться. И в то же самое время я
помнил каждый дом, каждый дворик, помнил хедер, хасидскую молельню, лавки;
мог представить себе каждую девушку, каждого уличного зеваку, женщин с
Крохмальной улицы: их голоса, их манеру говорить, их жесты.
Я полагал, что задача литературы - запечатлеть уходящее время, но мое
собственное время текло между пальцев. Прошли двадцатые годы, и пришли
тридцатые. В Германии хозяйничал Гитлер. В России начались массовые чистки.
В Польше Пилсудский установил военную диктатуру. За несколько лет до этого
Америка ввела иммиграционную квоту. Консульства почти всех стран отказывали
евреям во въездных визах. Я жил в стране, стиснутой двумя враждующими
державами, и был связан с языком и культурой, неизвестными никому, кроме
узкого круга идишистов и радикалов. Слава Богу, что у меня нашлось несколько
друзей среди членов Писательского клуба. Лучшим из всех был доктор Морис
Файтельзон. Среди нас он считался необычным человеком, выдающейся личностью.

Глава ВТОРАЯ

1

Доктор Морис Файтельзон не был широко известен. Некоторые из его
философских работ написаны по-немецки, другие - на идиш и на
древнееврейском. Ни на французский, ни на английский его не переводили. Ни в
одном из философских словарей его имя не фигурировало. На его книгу
"Духовные гормоны" появились отрицательные отзывы в Германии и Швейцарии. Со
мной Файтельзон дружил, хотя и был старше меня на двадцать пять лет. Он мог
бы стать знаменитым, если бы не растрачивал попусту свои силы. Какое-то
время он читал лекции в университете Берна. Он буквально создал всю