"Анатолий Знаменский. Завещанная река " - читать интересную книгу автора

* Бурлаки - здесь молодые, неженатые казаки.

А с чего это пошло, так теперь уж трудно упомнить. На игрищах и скачках
Зерщиковы, конечно, сроду в перворяд не вырывались, чересчур длинные ростом
были, никакой невладанный конь под ними быстроты не давал, но и Кондрат на
джигитовки не ходил в молодости, с домовитыми на спор не лез. В толпе стоял
кажинный раз, сушеные горошины в рот кидал, посмеивался. И такая у него
чудная привычка, говорят, была, что горошины эти он никогда не глотал
целиком, а по-первам раскусывал. Одну половинку выплюнет, другую сжует...
Стоит и посмеивается, бывало. Не спешил на потешной скачке либо игрище
себя показать, потому что знал, дьявол: как дойдет до настоящего дела,
тогда, значит, его очередь... Сеча какая либо ночной поиск, и тогда он - в
голове. А дневного света не выносил, окаянный, на темную ночку надеялся.
"Молодой месяц, - говорит, - казачье солнышко! Не дремай!"
Соберутся иной раз бурлаки ватажкой, турка либо крымчака шарпать,
Кондратия в походные атаманки выкликают доразу, в один голос. И тут уж
ничего не переменишь, слава, такая.
Илюха понять этого не мог и, когда еще в бурлаках ходил, своего деда об
этом спрашивал. Отчего, мол, Кондрашку Булавина в походные атаманы каждый
раз, выкликают. А дед хотя и плохо слышал, все ж таки вопрос его взял в
толк.
- А это уж всегда так, внучок, - сказал глухой дед. - Кому булава в
руки, а кому - костыль с торбой...
Это уж всегда так.
Зерщиков очнулся, отогнал прошлые видения, ощутив в руке всю тяжесть
войсковой булавы.
Вот она, родимая! С прошлой осени... Надолго ли?
А может, и пронесет стороной? Глуховатый дед в те давние годы часто
гладил его по несмышленой голове, успокаивал:
"Не тужи, Илюшка, у тебя брови срослые, то - к счастью. Не поймал
карася, поймаешь щуку! Мы, Зерщиковы, первые люди в войске, без нас и
Дон-батюшка обмелеет!
Тяжелая булава, с высветленной за долгие годы рукоятью и литой
головкой, напоминала о себе. А за спиной гомонили старшины, что-то такое
прикидывали, и Зерщиков снова расслышал потешные слова Соколова:
- Не в том дело, что виноват, а в том, что не попадайся! Всяк
крестится, да не всяк молится...
Этот оборотень свое мелет, Брешет на ветер, словно приблудный шакал, а
того не понимает, что ныне всякий брех в царскую грамоту записывают. Хай
шутит на свою голову...
Какие шутки к дьяволу! Вот почти год сжимала рука Зерщикова войсковую
насеку, с того часа, когда вымолил он прощение у полковника Василия
Долгорукого в обмен на Кондратову голову и на кругу наконец-то прокричали
его атаманом, но не было за эти долгие месяцы ни дня счастия и успокоения. И
нынче решится все. Жди!
Зерщиков с тайным страхом и жадностью смотрел с высокого стружемента
вдоль по реке, туда, где в летучей туманной дымке прятались обдонские кручи
и клином сходилась вороненая рябь вешнего Дона.
На валу ударила пушка.
- Показались! Плывут! Едет царь-батюшка!