"Эмиль Золя. Накипь" - читать интересную книгу автора

дочерьми. Поравнявшись с ним, мать, дородная женщина с величественной
осанкой, посмотрела на него, а старшая из девиц угрюмо посторонилась. Зато
младшая, которая держала перед собой ярко горевшую свечу, метнула в него
задорный и смешливый взгляд. Она вся была прелестна: свежее смазливое
личико, каштановые волосы, отливающие золотом. В ней замечалась какая-то
смелая грация, непринужденная повадка молоденькой дамы, что еще больше
подчеркивалось ее изобиловавшим бантами и кружевом вечерним нарядом, каких
обычно не носят барышни на выданье.
Скользнув вдоль перил, шлейфы исчезли, и дверь захлопнулась.
Октав, приятно возбужденный лукавым взглядом младшей из барышень,
постоял еще немного на лестнице, затем медленно стал подниматься наверх.
Теперь горел только один газовый рожок; лестница, окутанная удушливым
теплом, погружалась в сон. В этот час она со своими целомудренными дверями,
роскошными дверями красного дерева, скрывавшими за собой добродетельные
супружеские альковы, показалась Октаву еще более внушительной, Нельзя было
уловить ни малейшего шелеста. Так способны молчать лишь благовоспитанные
люди, умеющие даже дыхание свое сделать неслышным. Все же легкий шорох
донесся до слуха Октава. Перегнувшись через перила, он увидел Гура, в
бархатной ермолке и ночных туфлях, гасившего последний газовый рожок. И
сразу же все кругом потонуло во мраке, и на дом, опочивший в благородном и
благопристойном сне, снизошел торжественный ночной покой.
Но Октав долго не мог уснуть. Он беспокойно ворочался в постели,
осаждаемый образами людей, которых впервые увидел в этот день. Почему, черт
возьми, Кампардоны с ним так любезны? Уж не рассчитывают ли они впоследствии
женить его на своей дочери? А не согласился ли, чего доброго, муж взять его
к себе в нахлебники, чтоб он составлял компанию его жене и развлекал ее? А
эта бедная женщина, что у нее за непонятная болезнь? Затем мысли его еще
больше смешались, и перед глазами у него замелькали какие-то смутные образы
- его соседка, г-жа Пишон, со своим ясным, ничего не выражающим взглядом,
г-жа Эдуэн, серьезная и подтянутая, в черном платье; и обжигающий взгляд
Валери, и веселый смех барышни Жоссеран. Сколько их встретилось ему за те
несколько часов, которые он успел провести под парижским небом! Ему всегда
представлялось в мечтах, как женщины берут его за руку, ведут за собой и
помогают устраивать его дела. Одни и те же образы возвращались с неотвязной
настойчивостью, путаясь и наплывая друг на друга. Он никак не мог решиться,
какую же из них выбрать, но и в полузабытьи старался сохранить свой
воркующий голос и вкрадчивые манеры. Вдруг, потеряв терпение, он дал выход
своей врожденной грубости и жестокому презрению, которые он, под притворным
обожанием, питал к женщинам, и, повернувшись резким движением на спину,
крикнул:
- Дадут ли они мне, наконец, уснуть? Мне наплевать, пусть это будет
любая, какая ни пожелает!.. А то и все разом, если им угодно!.. А теперь
спать! Там видно будет!..

II

Когда г-жа Жоссеран, предшествуемая обеими дочерьми, покинула званый
вечер г-жи Дамбревиль, жившей на пятом этаже дома, расположенного на углу
улиц Риволи и Оратуар, она со всего размаху захлопнула за собой парадную
дверь, дав волю ярости, которую с трудом сдерживала уже целых два часа.