"Александр Зорич. Утешение" - читать интересную книгу автора

посчитать воистину щедрой платой для рассыльного, по мнению кукольного
вельможи, как раз довольно для успокоения юноши, не отличающегося
щепетильностью, а проклятая жаба - суть есть бутафорский предлог для
сводничества?")

- Сколь редко в наши дни такое взаимопонимание, - умилился Стагевд,
отворачивая полу халата. Из-за нее, словно цепной пес из конуры, показалась
пупырчатая фарфоровая голова, к которой со страстным, почти любовным
трепетом, припала ладонь Стагевда. - Я обрел себя в общении с ней.

"Ква!", - участливо отозвалась жаба.

"О ужас!", - блаженно зашептал он.

И только тогда Паллис понял, что, говоря об "одном существе", Стагевд
имел в виду совсем не его.

("Приятно знать. Приятно быть свидетелем. Словно предприимчивому слуге
двух недалеких господ, мне удалось отщипнуть от щедрот обоих. От Пагевда -
денег, от Стагевда - любезностей и "ценных безделиц", правда из числа тех,
которые зовутся таковыми лишь в силу того, что некто их такими полагает, а
для прочих остаются безделицами - и ничем иным. К тому же, если взглянуть
на вещи с иной стороны, то есть под тем углом зрения, под каким это
пристало человеку, отягощенному трезвомыслием, деньги Стагевда пока что -
лишь жалкий аванс, любезности же Стагевда в изяществе не уступят разве
только дрессированному медведю, колесящему по опилочному блюдцу площадного
балагана, кувыркаясь и потешно путаясь в оборчатом жабо, а ценность "ценной
безделицы", выспренно нареченной Стагевдом "прощальным даром вновь
обретенной души" вряд ли возможно приписать жмене мраморноспинных раковин,
единственным достоинством которых является только то, что такие не валяются
по берегу Арту на каждом шагу, пребывая при этом в местах более укромных, к
примеру, схоронясь, не без желания быть найденными, под коричневыми
шлейфами песчаных дюн. Откровенно говоря, какой прок мне от этих раковин?
Какой?")

"Ква", - вещала жаба, удобно расположившись на впалом животе Стагевда,
уже не обращавшего внимания на отчаливающий при легком волнении вод и
неистово бранящегося перевозчика бревенчатый плот, уже замкнувшего линию
своего внутреннего горизонта на холодной огуречной ее спине, уже
обращающего к ней мягкую и нетерпкую сладость, отжатую из сочных гроздей
оринской лирической поэзии.

("Красавица, не прячь от людей Свой ясный взор под пышную прядь -
Убранство слив в цветущем саду, Цветок нежней ласкающих рук.")

Так радуется наконец-то выпроводивший гостей молодой помещик, мысленно
уже овладевающий томящейся в потайной комнате куртизанкой, раньше
положенного приличиями времени прекративший выкрикивать "Прощайте, дорогие
друзья! Да будет ваша дорога беспечной!" - вдогонку паланкинам,
расползающимся, словно неповоротливые мокрицы из-под нежданно вывороченного