"Игорь А.Зотиков. Я искал не птицу киви " - читать интересную книгу автора

3. Сообщите, какие повреждения у пострадавших и сколько их полетит в
Мак-Мёрдо,
4. На борту нашего самолёта будут находиться врач и два его помощника.
5. В качестве переводчика летит советский учёный Эдуард Лысаков.
6. Сообщайте каждый час авиапогоду,
7. Сообщите частоту и расположение вашего приводного маяка"...
Постоянно включённый телетайп лениво печатал время от времени какие-то
бессвязные буквы и цифры. Это шла помеха. Потом вдруг он срывался на чёткую
и быструю очередь сообщения и снова замолкал. Я хватал широкую жёлтую ленту
с абракадаброй русских слов, написанных латинскими буквами, делал перевод её
на нормальный русский - для себя, а потом на английский - для штаба операции
по спасению. После этого часть телеграмм сразу передавалась на затерянный
где-то в воздухе в тысячах километров от нас само-лет. Лететь ему до
Молодёжной предстояло около пяти тысяч километров.
Прямой контакт с Молодёжной удалось установить, лишь когда он подлетел
туда совсем близко. Самолёт вылетел от нас утром, и только в десять вечера
советский радист "Питер" (Петя, по-видимому) из Молодёжной передал сообщение
о том, что самолёт ожидается там через 10 минут. Передал - и телетайп снова
замолчал. Десять минут прошло, двадцать. Вокруг телетайпа собрались и
лётчики, и матёрые командиры, и усталые девочки и мальчики в матросских
формах - радисты. И, конечно же, пошли какие-то атмосферные разряды, помехи.
Но вдруг телетайп, лениво печатавший какую-то чепуху из букв и цифр, снова
чётко, скороговоркой заговорил, как всегда неожиданно, быстро написал что-то
и умолк. Я схватил ленту и сначала ничего не понял: буквы были латинские, но
русские слова из них не складывались. А потом - дошло. На ломаном английском
далёкий русский Питер телеграфировал: "Самолёт есть земля. Все хорошо".
Не переводя, я передал желтоватую полоску бумаги радисту, он - своим
начальникам. Все мы радостно переглянулись. И мы пошли в соседнюю комнату
пить кофе, и молоденький, щуплый, в очках парнишка, с которым мы просидели
не вставая более двенадцати часов, американский матрос-радист, по имени Дан,
сказал мне, улыбнувшись: "Вы знаете, сэр, ради одного сегодняшнего дня
стоило завербоваться на флот. Я просто счастлив"...
Через час самолёт начал свой долгий путь обратно. На борт он взял
пятерых тяжело раненых полярников и нашего врача. Под утро стало известно,
что состояние больных настолько тяжело, что самолёт лишь дозаправится в
Мак-Мёрдо, сменит экипаж и сразу полетит в Новую Зеландию "Ни за одного
нельзя поручиться, что он долетит туда живым", - кончалась одна из телеграмм
с борта самолёта.
- Доктор Зотиков, не могли бы вы прервать свои работы здесь и
отправиться с самолётом, чтобы помочь своим соотечественникам? Оказалось,
что ваш врач не говорит по-английски, а из наших никто не говорит
по-русски, - сказали мне под утро, за час до посадки самолёта в Мак-Мёрдо.
- Конечно, могу, - ответил я, надел что попало из полярной одежды
полегче, и стоявший уже наготове вертолёт помчал меня на аэродром.
Когда самолёт с ранеными на борту сел в аэропорту Данедина, я узнал
Новую Зеландию ещё с одной стороны: как страну, которая может полностью
отбросить формальности, если того требуют обстоятельства. Самолёт ещё рулил
по дорожке, когда пол в задней части его фюзеляжа начал медленно опускаться
вниз, открывая широкий выход. В образовавшийся яркий просвет было видно, как
в хвост самолёту уже пристроилась вереница таких знакомых белых машин с