"Михаил Зуев-Ордынец. Последний год (историко-приключенческий роман) " - читать интересную книгу автора

светились "уши" - два ложных солнца, обещавшие лютые, все убивающие морозы.
Великая северная равнина была полна особенной предательской тишины, когда
невольно оглядываешься и ищешь глазами притаившегося врага И снова, как и
много раз за эти годы, одиночество сомкнулось над синеглазым человеком
черным омутом и сдавило сердце, как застарелая неизлечимая болезнь.
Он сидел на нарте и жевал плохо оттаявшую промерзшую лосятину. Не с кем
разделить хлеб-соль! Один, как и вчера, как и месяц, как и несколько лет
назад. В первые годы жизни здесь одиночество, с его необъяснимым страхом и
щемящей тоской по человеку, по человеческому слову, по большому светлому
миру, доводило его до исступления. Особенно зимними ночами, черными,
глухими, без просвета. Даже у собак эти ночи мутили рассудок, и они выли,
выворачивая душу панихидным воем. И тогда синеглазый с беспощадной ясностью
начинал ощущать, что он один среди враждебной пустыни - лежит, закутавшись в
меховую полость, под комлем вывороченного ветром дерева или сидит у
потухающего чувала в холодной и дымной зимовке. А вокруг на сотни верст ни
единого освещенного окна, ни единой родной человеческой души, только
кромешный мрак, ледяное дыхание ветра и сводящий с ума вой собак. И воля его
ломалась, мозг ослабевал. Он выбегал из зимовья без шапки, грозил кому-то
кулаком и вопил так, что собаки прекращали свой вой и начинали рычать,
приняв его вопли за крики зверя. А он, охваченный ужасом надвигающегося
безумия, не помня себя, запрягал трясущимися руками собак и гнал, гнал их,
безжалостно полосуя кнутом. Он гнал упряжку прямо в Петербург, к друзьям, к
их восторженным речам о свободе и счастье народном, к Лизаньке, к ее сияющим
глазам и нежным ласковым рукам. Мороз и встречный режущий ветер остужали его
пылающую голову, и он на всем собачьем скаку так вбивал в снег ослоп, что
псы падали и сплетались в рычащий, визжащий клубок. Он медленно закуривал
трубку, стискивая чубук зубами, чтобы трубка не прыгала в дергающихся
плачущих губах, и поворачивал упряжку к той же дымной зимовке, от которой
хотел убежать.
Нет! Не убежишь! Между зимовкой и родным городом не только 18000 верст,
между ними стоит и его императорское величество государь-император Александр
II.
Однажды он не выдержал. Он почувствовал, что если не вернется в Россию,
то или сойдет с ума, или пустит пулю в лоб из верного штуцера. Он примчался
сломя голову в Ново-Архангельск и за немалые деньги купил место на
английском торговом корабле, отправлявшемся в Лондон. Оттуда он думал
пробраться в Россию - тайком, конечно.
Мир огромный, сияющий, совсем не такой, как грустные равнины и угрюмые
неласковые леса Аляски, распахнулся перед ним. Солнечные, похожие на пышные
ароматные букеты цветов Гавайи, такие же цветущие Филиппины, пожары закатов
и таинственное мерцание звезд над экзотическими южными морями. В Кейптауне
корабль бросил якорь в воды Атлантического океана. Сердце его билось Остался
один переход до Лондона, а оттуда рукой подать и до родных российских
берегов. В Кейптауне он встретил соотечественников. На рейде стояла эскадра
русских военных кораблей, около года назад вышедшая в "кругосветку". В
отеле, за табльдотом, он встретился с русскими офицерами, и один из них
узнал в пассажире английского "купца", знакомого ему по Петербургу,
гусарского корнета [Корнет - первый офицерский чин в царской кавалерии.]
Андрея Гагарина. Вечером они встретились на городской набережной, и моряк
рассказал, что Андрей приговорен заочно к каторжным работам. Опоздай он