"Смоленское направление. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Борисов Алексей Николаевич)

Глава 9. Доброе поле

Отправив Рысёнка в поход, мы ещё два дня провели в крепости у камня, который для меня растянулся на три недели. Гюнтер, Гаврила, Снорька и датчане шастали по лесу, уговаривая диких зверей поделиться шкурой, а заодно и мясом, не забывая отмечать двадцативёрстовую зону от дома. Нам с Савелием пришлось поработать грузчиками, восполняя запасы амбаров, и выслушать Евстафия, примчавшегося в крепость, как только Рысёнок увёл войска. Новости были хорошие, интересные и немного смешные. Богемцы предложили купцу стать чуть ли не бургомистром города Хеб или Литомержиц. Рассказывали, что подати всего один пфеннинг в год, ну, может, чуть больше, главное привезти с собой секрет изготовления дивных хрустальных кубков и латных доспехов. Беньямин пообещал отдать за Евстафия свою дочь, ибо не верит, что такой успешный купец, хотя бы наполовину не иудей.

– Евстафий, ты пока не давай им ничего. Да и вообще, придержи отправку грузов до апреля. До дома они сейчас не доберуться, если только через Ригу и там, в объезд.

– Так затарились они уже. Я за доспехами приехал. – Немного растерявшись, ответил купец.

– Степняки там сейчас гуляют. Поезд пограбят, а их самих без подорожной убьют.

– А где эту подорожную достать? – Заинтересовался Евстафий.

– Хороший вопрос. Попробуй поговорить с торговым представителем, что к Всеволоду приехал. У него наверняка есть полномочия. Не может такого быть, чтобы кочевники об этом не подумали.

– Сегодня же разыщу его. А с бронями как?

– Что, согласились на твою цену? – Тут пришлось удивиться и мне.

– А то, поторговались, конечно, но я не уступил. Вот только серебро можно там, у них забрать. На такую сумму наши купцы товара не наберут.

Это и были интересные новости. Богемцы понимали, что в связи с войной путешествие становится очень опасным, требовалась охрана и желательно такая, которая могла бы гарантировать сохранность груза до конца маршрута. Если Евстафий поедет за деньгами, то обязательно возьмёт с собой людей. А раз так, то платить воинам, сопровождающим купца можно в несколько раз меньше, чем пришлось бы, если нанимать охрану они будут самостоятельно. Был и ещё один момент. Права свободного перемещения у иудеев не было. Оно появится лишь спустя четырнадцать лет, когда опастность бегства и соответственно вывоза капиталов из Богемии сведётся к минимуму[57]. А по состоянию на сорок первый год, любой барон мог задержать их и, обобрав до нитки передать королю, не забыв при этом поделиться добычей. Главное, суметь доказать, что иудеи намеревались бежать из страны. Нанять охрану, сумеющую отбиться от жаждующих серебра феодалов, евреи не могли. Действовал указ, запрещающий христианам наниматься к ним в услужение. Приходилось хитрить, принимать католическую веру и строить замки на пути следования торговых путей. Как, например, замок Подивин, на юге Моравии. И тут, как нельзя лучше, подворачивались воины Руси.

– Евстафий, на какую сумму они набрали товаров?

– Ну и вопросы у тебя Лексей. Шесть возков мягкой рухляди, пять с воском и четыре с мёдом, два с перцем и два со стеклом . – Отвечал купец, загибая пальцы. – Если с доспехами, то два десятка получится. Итого, семнадцать пудов серебра.

– А говорил десять поездов. Я готов забрать серебро у них дома. Но, за сохранность их барохла, отвечать не буду. Только за отдельную плату.

– Вот и славненько. Я шмелём в Смоленск, разузнаю про подорожную, а оттуда … – Евстафий пререшёл на шёпот. – По рации сообщу, как всё получилось.

Санки купца ещё не успели скрыться за воротами, как я уже был в своём времени. Как выглядела ордынская подорожная на право проезда купцов, мне было неизвестно, но сделать фальшивую пайзу от имени Угедея, было необходимо. Уже потом, когда всё было готово, Евстафий сообщил, что деревянную дощечку ему удалось получить, отдав взамен 'паршивую', как он выразился, саблю.

Вечером, перед отъездом, мы собрались на общий совет. Надо было принять решение, кто отправится сопровождать богемцев. Гаврила Алексич готовился отбыть в Новгород, вместе с Захаром Пафнутьевичем. Савелий оставался в крепости и должен был быть готов спешить с литвинами к нам на выручку, на случай, если мы угодим в плен. Свиртил изъявил желание присоедениться, узнав, что маршрут следования проходит рядом с деревушкой, откуда он родом. В результате совещания, ко мне со Снорькой, двенадцатью датчанами, Свиртилом и китайцем в качестве повара-лекаря запросился Гюнтер с Нюрой.

– Я могу ехать как посол. Штауфенов в Богемии боятся и уважают.[58] – Высказал своё предложение Гюнтер.

– Хорошо. Тогда с рассветом складываем всё необходимое в возоки. Нюра отвечает за казну. Трюггви за охрану, остальные свита Гюнтера. Мы следуем до Кракова через Берестье, оттуда на Оломоуц. В Регенсбург, ой …, в Ратисбон богемцы поедут без нас. Если вообще поедут.

В Бресте я планировал пополнить наши запасы путём портала и установить там заимку. Камень стоял на островке, недалеко от слияния рек Западный Буг и Муховец. На пятачке земли, поросшей лесом, кроме полянки и валуна не было ничего. Само Берестье находилось в семи верстах, вниз по течению. Установив маячок и соорудив брезентовый навес перед входом, который после ближайшего снегопада привратится в сугроб ещё раз обошёл остров. Повторный осмотр принёс результат. За камнем, была вырыта землянка, не хуже чем у лесных бандитов. Под землей находился целый дом с бревенчатыми стенами шесть на три метра, снабжённый отверстием для дымохода и потайной дверью. Судя по истлевшей одежде, лоскутами свисающей с костей, лежащими на лавке, последний посетитель здесь был лет десять назад. Предав останки земле, я шмыгнул в дверь перехода, и был в крепости у камня как раз перед началом совещания.

Беньямин только рот раскрыл, выставив золотые зубы на всеобщее обозрение, когда увидел, кто его будет сопровождать. Он ожидал рыцаря из меркурьевского отряда с оруженосцами, ну, может, двух, а тут, целое войско. Да ещё о двух санях с прицепами, запряжёнными тройками лошадей. Евстафий представил нас, уточнив, показывая на меня, с кем необходимо произвести расчёт и удалился, пожелав счастивого пути.

– Я рад, Алексий, что такие славные рыцари будут сопровождать мой скромный обоз. Просьба всего одна, сохраните наши жизни. Всем остальным можно пожертвовать …, ну почти всем. И ещё, трапезу мы принимаем и готовим отдельно от вас. – Иудей опустил голову, ожидая ответа. Приказывать нам он не мог.

– Понимаю. На Руси терпимо относятся к религиозным заветам иноземцев. Есть мы будем отдельно.

– Спасибо, мы отправляемя немедля. – Беньямин поклонился.

– Нет! Пока Трюггви не даст команду, ни одни санки не сдвинутся с места. Это надо уяснить сейчас. Он отвечает за охрану. Все приказы выполняются без расспросов. Кто не согласен, может проваливать. Надеюсь, карту с маршрутом посмотрели?

– Да, да. Посмотрели, всё хорошо. Я понял …, только …. – Богемец хотел было что-то добавить, но видимо передумал.

– Свои пожелания о местах стоянки можешь согласовывать со мной.

– Мы привыкли торговать по пути. – Не выдержал и сказал купец.

– Торгуй. Кто тебе мешает. Но если будет сказано:– В путь! Значит, в путь. И ни каких, пять минуточек.

Беньямин понял смысл латинского слова, малостей позволять не будут, покачал головой, но возражать не стал. В европейских странах, еврей был уважаем лишь в одном случае, когда от него нужны были деньги. Во всех остальных, это был презираемый народ. Перечить – было себе дороже.

Трюггви обошёл караван, расставил своих воинов и дал отмашку рукой возничему первых саней. Поезд тронулся в путь, на запад, где шла война, и человеческая жизнь ничего не стоила.

На вторые сутки мы дошли до Орши. Останавливались два раза днём на приём пищи и на ночь. Заданный темп богемцам не понравился. Кто-то попытался возмутиться, но Беньямин в двух словах объяснил возмутителю спокойствия что можно, а что нельзя, после чего голосов недовольства не было слышно на всём промежутке пути до самого Берестья. А началось всё с того, что за час до обеденной стоянки я сыграл сигнал 'Боевая тревога'.

– Тррр! – Просвистел свисток в течение пяти секунд, не прекращая трели.

Датчанин по этой команде должен был заворачивать первую половину саней полукругом по часовой стрелке, а последние сани спешили соединиться с головными, образуя подобие гуляй-города. Возничие, хоть им и объясняли, как надо действовать – растерялись. Середина поезда смешалась. Санки с воском перевернулись, наскочив полозьями на впередиидущие. Товар вывалился. Возок с Ицхаком вообще рванул вперёд, думая, что напали тати и надо спасаться. Тренировка закончилась полным провалом.

После этого случая, мы отрабатывали слаженность действий ещё несколько раз, пока не добились более-менее чёткости в исполнении. В результате, вместо запланированных сорока пяти вёрст, прошли в тот день всего тридцать. Пришлось сократить время стоянок и нагонять упущенное. Орша осталась за спиной, а вслед за ней и удобный для движения лёд реки Днепр. Участок пути до самой Березины пролегал в основном по лесной дороге, не избалованной укреплёнными городишками и деревнями. За каждым деревом могли поджидать лихие людишки. Впервые мы их увидели на седьмой день пути. Не доезжая тридцати вёрст до городка Борисов. В том месте, которое позднее нарекут Лошницей, Витовту выроют яму, обложат шкурами и устроят постель, сберегая князя от непогоды. Гору, где находилось ложе, так и будут называть Ложницей.

Возле ручья, у подножья горы на нас вышел отряд из семи мужичков, вооружённых дубинками и одним луком, перегораживая дорогу. За деревьями прятались ещё несколько человек, но определить их точное количество не представлялось возможным. Поезд по команде создал гуляй-город, после чего на переговоры выехал Свиртил. Это были его родные места и говор, на котором общались разбойники, только прибавил ему задора.

– Я Свиртил. Кто такие? Жить надоело? – Литвин почти вплотную подъехал к вышедшему вперёд всех мужичку.

– Не Жедевида ли сын? Что-то лицо мне твоё знакомо. – Атаман положил окованную железом палицу на плечо и стал внимательно всматриваться в Свиртила.

– Дядька Прокша, ты? – Литвин соскочил с коня и вцепился в мужичка, чуть не повалив его на снег, обнимая. – Батька где, сёстры где? Я это, Свиртил, Жедевида сын.

По случаю прибытия, убывшего много лет назад в поход сына, в деревеньке готовились устроить праздник. Отец Свиртила был жив, сёстры вышли замуж, заимели деток, но не все. Младшая никак не могла разродиться, и уже второй день лежала в бане под присмотром старух. Её муж Давьят, даже сбегал к старому капищу, навестил волхва и принёс неутешительные известия. Старик ни чем не мог помочь, ибо сам дышал на ладан и вроде даже не слышал, о чём просят. Хромоногая старуха лишь забрала зайца.

Давьят, выйдя из землянки волхва, последним видел его живым. Старик умер во сне, и прислуживавшая ему женщина на костыле уже сожгла тело, когда купеческий поезд въезжал в деревню. На капище её больше ничего не держало. Остаться, было равносильно умереть голодной смертью. Охотиться калеке сложно, врачевать она не умеет, а за просто так, кормить никто не будет. Вот и решила, перед тем, как пойти в городок, попрощаться с матерью. Стать обузой в голодающей семье она бы не смогла.

– Лексей, мне надо осмотреть роженицу. – Пин Янг из обрывков разговоров услышал о проблеме и подошёл ко мне.

– Если сможешь помочь, я тебя отпущу. Прямо отсюда можешь ехать в Китай.

– Я постараюсь, повитухи пусть останутся, мне они не мешают. А домой …, я ещё успею.

Свиртил довёл китайца до бани, а через час уже стал дядей. Давьят чуть ли не на руках носил Пина. Родился первенец и в деревне уже отмечали два события.

Ни один домик не мог вместить сразу такого количества гостей. Рядом с колодцем разложили большой костёр, вокруг огня положили брёвна. Оленя, которого Нюра подстрелила с утра, разделали и насадили на вертел. В сторонке остались только иудеи. До них, дела никому не было, завтра начиналась суббота, а в этот день недели они категорически отказывались тронуться с места. Так и просидели они весь праздник, выслушивая проповеди Ицхака, который раввином не был, но числился в авторитете. Зная язык, на котором шла беседа иудеев, можно было услышать то, после чего посадка на кол, показалась бы самой лёгкой казнью для заговорщиков. Беньямин попытался отговорить сородичей, но вскоре поник головой и замолчал.

Глава деревни, он же по совместительству воевода таможенного поста на дороге, Прокша, примостился на мягких лапах ельника, грыз сухарь, ожидая готовности основного блюда, и вёл задушевную беседу с шурином.

– Сын мой большим человеком стал. Храм в его деревне строят, из камня. Целая сотня воев у него под рукой для охраны. – Хвастался Жедевид, брату своей жены Прокше.

– А одёжу его видел? Весь в паволоке и бархате. Богато живёт, настоящий витязь[59], только вот жены у него нет. С чего бы это? – Отвечал Прокша.

– Была у него невеста, Милка из Заболотья, ты должен помнить. С глазами как озеро. Пропала она. Ушла в лес и не вернулась.

– Ага, помню, зим пять назад. Неужто забыть не смог?

– Думаю, не забыл. На груди у сына талисман её. Раз носит – верит. Может, жива? Беседу прервал Свиртил.

– Бать, я в Заболотье съезжу. Посмотреть хочу, когда ещё в этих местах буду?

– Езжай сынок, Гедко поклон от меня передай. Скажи, что праздник у нас, пусть приезжает.

Шесть вёрст разделяющие деревни, литвин преодолел не останавливаясь. Тайная тропка, ведущая через бурелом, в обход горы и оврага была знакома с детства. Лошадь фыркала, охотно подчиняясь командам наездника, чувствуя, что хозяин здесь дома, а значит, в яму не заведёт и в болоте не окажется.

Назвать деревней три дома, стоящие на крутом пригорке, образуя своим забором защиту от волков со стороны леса было сложно. Но с того момента, как три брата решили отселиться и жить отдельно, хутором это уже не называлось. Гедко был единственным из братьев, вернувшимся из похода на ливонцев. Теперь, ему приходилось содержать три семьи. И если бы не подрастающие сыновья покойного старшего брата и Милка, к которой сватался Свиртил, то было б совсем тяжко. Гордость не позваляла вернуться назад и принять помощь. И как назло, случилось несчастье, племянница пропала, а следом растаяли надежды заполучить крепкие мужские руки в опустевшую деревеньку. Что такое есть досыта, в этих местах уже не помнили. Годы шли, а улучшений так и не намечалось.

Свиртил подъехал к пригорку. В сорока шагах от него знакомые колья покосившегося частокола. Вон у того, расщепленного, Милка оставляла тайный знак – перо ворона. Это означало, что можно увидеться.

– Пять лет прошло, а я всё так же всматриваюсь в эту корягу, в надежде, что пёрышко на месте. – Подумал литвин.

– Стой, где стоишь! А то стрелу пущу! – Раздалось за частоколом.

– Гедко, это я, Свиртил! Опусти лук. Ты из него плохо стрелял, когда ещё все пальцы на левой руке были.

– Свиртил? Ты? А сказывали, что убили тебя смоляне. – Гедко высунулся из-за забора, после чего сдвинул полено, запирающее ворота. – Проходи.

Во дворе трёх домов собрались женщины и двое четырнадцатилетних близнецов с вилами и дубинками в руках. Всадник на коне, да ещё с мечом, в их захолустье, ничего хорошего не сулил. Свиртил привязал коня, расстегнул сумку и стал вынимать гостинцы. Мальчикам досталось по ножу, женщинам отрез тёмно-зелёного бархата, самому хозяину преподнесли ремень с жёлтой бляхой.

– Я ненадолго. Повидать и обратно. Отец в гости зовёт. Праздник сегодня, у Давьята сын родился.

– За подарки спасибо. Передай отцу, приду. Но я вижу, не ко мне ты приехал, и не приглашение передать. Видать шибко любил, раз тут.

– Твоя правда. Хотел, напоследок посмотреть, где жила, чем дышала. Понимаешь …, после неё, ни на кого смотреть не могу …, и не любил, а люблю. Так вот до сих пор и один.

Мать Милки заплакала. Никто из их семейства, кроме неё не знал тайну. Дочку она опознала спустя год, после пропажи. Жрец старого капища случайно наткнулся на окровавленное тело с почти оторванной ступнёй в лесу. Медведь-людоед, нападающий на человека, всегда завершает начатое. Труп жертвы он старается присыпать землёй, а через несколько дней вернуться к схрону, считая, что так вкуснее. Но в этот раз, боги смилостивились над литвинкой. Старик нашёл едва живую девушку первым, сумел ампутировать спупню, зашить рваную рану на голове и выходить. Возвращаться домой, будучи калекой Милка не стала. Так и осталась прислуживать старику в его землянке, передвигаясь на костыле и кутаясь в лохмотья, заботясь о человеке, спасшем ей жизнь.

Тропинка, ведущая к дому, несла следы только что прошедшей по ней лошади. Конь подкован, следы глубоки, всадник тяжёл.

– Стоп! – Сама себе сказала Милка. – Единственная лошадь в округе у Прокши, но её никогда не подковывали.

Прислонившись к берёзе, девушка стала вслушиваться в шум леса. Если всадник одинокий заплутавший путник, то надо обождать, а если пришёл враг, то помочь она уже ничем не сможет. За забором раздались радостные голоса близнецов. Послышался голос Гедко.

– Не может быть, Свиртил. Это его голос. Он жив, он вернулся. Он приехал за мной. – Милка рванулась к дому и сразу же упала на снег. – Ах!

Привязанная к ноге деревяшка подвела. Девушка лежала ничком, лицом в снегу и ей хотелось завыть волчицей. На секунду она забыла, что искалечена. Ей показалось, что крылья любви, смогут донести до самого близкого человека, но жёсткая корка подмёрзшего снега впилась в губы и, стало нестерпимо больно. Больно за уродство, больно за то, что такая она никому не нужна.

– За что? – Прорычала она в снег. Девушка приподнялась и стала отползать к лесу.

– Поеду я. Сердце щемит. Возьмите оберег, Милка мне тайком передала, вы не знали. – Свиртил запустил руку под бронежилет и вытащил крохотный мешочек на шнурке.

– Оставь. Это на память. Она, оттуда – Гедко показал пальцем на небо – всё видит.

Мать промолчала. Что она могла сказать? Что дочь жива, что она без ноги? Полюбит ли он её такой? Пусть лучше так, зачем ворошить прошлое.

Свиртил поклонился, отвязал поводья, вскочил на коня и тронулся в путь. Лошадка упорно не хотела идти. Еле переставляла ноги, и всё время мотала головой.

– Что ты? Что случилось? Мы едем домой.

Литвин въехал на лесную тропу и слез с лошади. Конь напрочь отказывался подчиняться. Надо было осмотреть копыта, пока ещё светло. Погладив скакуна по шее, Свиртил осмотрел его ноги. Подковы на месте, копыта целы, трещин нет.

– В чём дело? Мало овса сегодня кушал?

Конь покачал головой из стороны в сторону, давая отрицательный ответ. Кормили его хорошо.

– Хррыст. – За спиной раздался треск сломанной ветки.

Литвин отскочил в сторону и выхватил меч. Лошадка кивнула вправо, указывая, откуда был звук. Свиртил и сам заметил что-то тёмное, напоминающее медвежью шкуру, старательно скрывающееся за толстым стволом дерева. Если медведь-шатун, то меч не самое лучшее оружие. Клинок вошёл в ножны. Шаг назад, и через секунду в руках полутораметровая рогатина.

С минуту воин постоял на одном месте, вслушиваясь, когда медведь проявит себя и бросится вперёд. Янтарь в мешочке на груди стал, почему-то тёплым.

– Выходи! Ты не зверь. У меня нет настроения, убивать тебя.

– Не выйду. Ступай своей дорогой. – Чуть слышно раздалось в ответ.

Но даже этих слов Свиртилу стало достаточно. Пять лет он мечтал услышать этот голос. Пять долгих лет он не мог свыкнуться с мыслью, что его любимой нет на этом свете. Этот голос он слышал во сне, слышал, когда был ранен, слышал, когда жизнь не была мила.

– Милка! Свиртил бросил рогатину и побежал.

– Милка!

– Нет Свиртил! Не смотри! Не надо. – Девушка закрыла ладонями лицо и стоя на коленях, заплакала, костыль валялся рядом. – Только не смотри.

Прокша демонстрировал свою палицу Лексею, показывая на зазубрины на железных пластинах, сопровождая каждую из них длинным рассказом где, и при каких обстоятельствах они появились. Даже если поделить рассказ пополам, то выходило, что за всю свою жизнь, Прокша участвовал не менее чем в тридцати схватках, и выходил победителем.

– А вот эта, в прошлую зиму. С Кракова торгаши ехали. Мы деревьями дорогу загородили. Путник проедет, а санки нет. Много не просили, так, по мелочи.

– То есть, за то, что вы расчистите дорогу, просили плату?

– Ага, по монетке с человека.

– И чем закончилось?

– Разобрали мы завал. Сено у нас ещё взяли, пообещали возвращаться этой дорогой. Теперь вот жду. Кто с Кракова едет, по две монетки платить будет. – Прокша улыбнулся.

– А князь в городке? Он что, не знает ничего? – Удивился я.

– Мы подать платим исправно. Три десятка снопов каждый год свозим. В дружину раз в три года одного отправляем. Свиртил, кстати, где он? Как раз из них. Кто, княжью грамоту имеет, тот без помех едет.

Наконец-то всё стало на свои места. На лицо, чистой воды коррупция. Княжьи чиновники рекомендуют приобрести подорожную, а те, кто отказывается – платят тут. Только оплата немного возрастает. За труды, так сказать. Чиновники, в итоге всё равно получают свое, да ещё дают возможность подработать Прокше. Связь, скорее всего, гонцами поддерживают. То-то иудеи на них волком смотрят.

– Свиртил! Свиртил едет! – Раздались голоса.

– Вспомнишь хорошего человека, а он, тут как тут. – Подумал я.

В деревню въезжал всадник, обнявши одной рукой, что-то завёрнутое в его плащ. Что он вёз, было не разглядеть, и я вместе с Прокшей и Жедевитом отправились навстречу.

– Отец! Я нашёл её.

Только на следующее утро, мне удалось переговорить со Свиртилом. Литвин поведал историю, после которой дамские романы о любви отправляются на книжную полку без прочтения.

– Тут Милка не останется. Вся обстановка будет напоминать ей о пережитом горе. Как доедем до Берестья, сделаем ей новую ступню.

– Лексей, спасибо за заботу. Без тебя, я бы в жизнь не нашёл бы её. Клянусь, я отдал бы свою ступню, если б было возможно прирастить к её ноге. Серафим однажды сказал мне, что это мой крест. Вот его я и понесу.

– Я не сказал прирастить. Я сказал, сделаем. Это называется протез. Она сможет ходить и бегать. Если будет надет сапожок, ты даже не заметишь разницы.

Нюра переодела Милку в своё платье. Комплекции у девушек были почти похожи, и чтобы сравняться с женой Гюнтера, литвинке надо было просто хорошо кушать. За субботу, по моему рисунку Трюггви выстругал из полена деревянный сапожок и с помощью ремешков и реечек, Пин Янг зафиксировал его на ноге девушки. Сообщив, что подобное делают у них дома. Отмытая, расчёсанная и в новом платье Милка выглядела красавицей. На следующий день, когда мы тронулись к Борисову, девушки сидели в возке и щебетали, под пристальным присмотром Свиртила. Литвин не отходил ни на шаг от своей возлюбленной, так и ехал рядышком с санками, стараясь всмотреться в запотевшее окошко двери.

В городе задержались на целые сутки. Беньямин продал местному боярину кольчугу, собранную Даниловыми подмастерьями. Оружием интересовались многие. С запада пришли неутешительные вести. Тысячи воинов, под предводительством Байдара, двигаясь вдоль Буга, почти разорили Берестье и скоро выйдут к Кракову. Сандомирцы, вроде, как выслали подмогу городу, но никто не знает, отобьются или нет. Богемцы забеспокоились, стали требовать изменить маршрут движения. Оказаться на разорённых войной землях их не прельщало. Только Ицхак, стоял на своём, советуя соплеменникам сохранять спокойствие.

– Любимые друзья! Война есть величайшее горе и одновременно радость для нас. Какая иудею разница, кто кого побьёт? Победитель будет продавать награбленное. Разве вы не хотите увеличить вес своих кошелей?

– Хотим. – Отвечали в ответ. – Только какой смысл кидаться с головой в пекло?

С такими настроениями мы докатили до Менска. Кто-то поговаривал, что город назвали так оттого, что купцы тут товарами обменивались, но название речки Меня, протекавшей рядом, говорило сама за себя. Минску ещё предстояло отстроиться, а пока, городок можно было обойти пешком и не успеть проголодаться. Богемцы обустроились на постоялом дворе, отправив своих представителей рыскать по торгу в поисках сена для лошадей. Мы же засели в корчме, собирая все возможные новости по крупицам. Народа было немного, и обсуждали в основном лошадь, привезённую для продажи из Пешты, каким-то половцем. В представлениях посетителей корчмы, половецкий конь был огромных размеров. За соседней лавкой, мужичок дважды вставал и показывал рукой рост, от земли до холки. Визуально, скакун был под полтора метра. По рассказу имел тонкие ноги, уши длинные, как у зайца, а глаза раскосые.

– Лексей, пошли, посмотрим. – Предложил Снорька. – Что ж там за гигант такой, интересно ж.

– Какого-нибудь мула привезли на продажу. – Буркнул себе под нос. – Пошли.

Выйдя из заведения, мы вскоре оказались на окраине рынка, где торговали скотом. Торг уже заканчивался, и людей было немного. Расспросив у пробегавшего мимо нас сорванца о коне, ничего не поняли из его объяснений и, пообещав резану, предложили довести до места. Оказалось, что на торг лошадку не приводили. Хозяин берёг скакуна в конюшне, поставив его рядом с козлом, отделив перегородкой, и лишь показывал потенциальным покупателям.

Оценив наш внешний со Снорькой вид, продавец согласился продемонстрировать товар, с условием, что за забор выезжать без залога не позволит.

– Лады. Сабля в залог подойдёт?

– Смотря какая. Конь дорого стоит. – Заинтересовавшись оружием, ответил купец.

– Русский булат. – Сказал я, отстёгивая саблю от пояса. – Смотри.

Продавец не обращая внимания на скромные ножны, вытащил клинок, покрутил перед глазами, постукал ногтем, прислушался к звону стали и, оценив баланс оружия, кивнул головой.

– Годится. Кота только не спугните. Таким покупателям всегда рады.

В конюшне стоял настоящий ахалтекинец, практически без гривы. Спутать с другой породой лошадей его практически невозможно.

– Видите, как шерсть блестит? Словно золото. – Хвастался купец. – Со мной рос, спал рядом, из рук кормил.

Продавец напомнил мне одного знакомого, родом из Атамурата. Есть такой городок на берегу Амударьи. Если сбрить жиденькую бородку, и коротко подстричь, то купец будет вылитой его копией.

– А ты ведь не из Пешты. Туркмен?

– Что?

– Арсакид. Какой же ты половец? Сколько за коня просишь?

– Из Саксина я. Да какая теперь разница. – Продавец опустил голову. – Три пуда серебра. Торговаться не буду, это не мерин.

– Сколько!? – Удивлённо переспросил Снорри.

– Согласен не торговаться, если поедешь с нами до Берестья. Столько серебра тут нет ни у кого. В залог могу отдать доспехи.

– Серебро нужно сейчас.Фридрих Бабенберг держит в плену моего сына. Отдавать ему коня я не хочу, эта мразь испортит породу, а издеваться над ним …, рука не поднимается.

– Ты получишь три пуда в Берестье и ешё столько же, если переедешь жить в Смоленск, где сможешь разводить этих лошадей.

– Странные вы какие-то. Думаете, мне не предлагали подобное? Что я буду делать в лесах, когда им нужен простор. У меня остался ещё один жеребец и три кобылицы. Жеребёнка зарезал сын, когда понял, что Бабенберг собрался его обмануть.

– Тебя как звать, уважаемый?

– Тарлан.

– Вот что, беркут. Никто тебя обманывать не будет. Просто прокатись с нами и всё. Уверен, что Фридриха в Пеште[60] ты уже не застанешь.

В итоге непродолжительных переговорв купец согласился принять оплату в Берестье. Пуд серебра, а остальное атласом и бархатом по оптовой цене венецианских ткачей. Тарлан попал в ситуацию, которую можно было сравнить с автомобильным дилером, окажись тот где-нибудь в Джанкое, при попытке продать эксклюзивный автомобиль. Что попроще, наверно бы купили, а это …, могло только красоваться за стеклом в витрине магазина. Ахалтекинца укрыли попоной, козла, отпугивающего ласку, привязали на верёвку, ну а кот …, пушистый зверёк перебрался в перемётную сумку, которую туркмен повесил через плечо.

Первого марта караван выехал из Минска. В последний день зимы подморозило и все радовались этому событию. Месить грязь не придётся, а следовательно, и до Березины доберёмся на день-два раньше намеченного срока. Пара купцов из Моравии, без какой-либо договорённости с нами пристроились вслед и замыкали колонну, радуясь попутчикам. Вечером, на стояке, Войцех, так он представился, подарил Трюггви шкурку куницы. После чего, норвежец перестал косо смотреть в его сторону и останавливаться позади нашего поезда, давая понять, что попутчикам места нет. Второго купца звали Николай. Моравцы останавливались в трёхстах шагах от нашей стоянки, а вскоре и вовсе присоединились, благодаря Пин Янгу. Китаец нашёл общие интересы с Николаем, подолгу болтал с ним, а потом даже нарисовал тому примитивную карту своего путешествия из Китая на Русь. В таком составе мы и вышли к Берестью.

Вопреки полученной информации, городок разграблен не был. Княжеский замок стоял на острове целёхоньким, в предместье кипела жизнь, а жители поведали, что проходили русы, взяв откуп продовольствием.

– Вот с такими мечами были. – Местный смерд показал на фальшион Трюггви. – И шелом такой же.

Под описание вооружения подходил отряд Рысёнка. Именно такой амуницией я его снабдил, но численность воинов была под тысячу, а боярин уходил всего с тремя сотнями.

– И куда направились ратники? – Спросил я.

– А кто его знает, сено уволокли, корову с козами хотели забрать, да только мы люди знающие, сразу всё спрятали. Чай не первый год живём. Князь наш, тому боярину родичем дальним приходится, вот и договорилсь миром.

Зажиточный смерд в конец запутал меня. Единственный боярин, имеющий родственные связи с литвинами у Рысёнка был Тороп. Но насколько далеко простираются эти связи, можно было только предполагать. Оставив ночевать караван в усадьбе приютившего нас смерда, мы разделились. Трюггви и Воинот остался с богемцами, а я, Снорри, Гюнтер и Свиртил вместе с дамами поехали на север, вдоль Западного Буга, захватив с собой трёх лошадей. Берестеньский смерд дал в помощь трёх сыновей. Мальчишки полдороги молчали, а когда узнали, что в конце небольшого путешествия их ждут новые сапоги, вывели нас кратчайшим путём до острова, обойдя болото. В семь вечера мы были на месте.

Пробравшись через берёзовую рощу, подсвечивая фонариком, я вышел к камню. Снорька остался на берегу острова, разжигая костёр. Как только языки пламени заплясали над дровами, оставшийся отряд перешёл реку по льду. Берестеньцы остались на реке, боясь ступить на землю.

– Чего испугались? Я думала вы храбрецы, али зверя лесного боитесь? – Пошутила над мальчиками Нюра, ловко слезая с коня.

– Зверя мы не боимся, у Кругляка нож есть. Капище там старое. Людям хода нет. Мы лучше на том берегу побудем. – ответил старший из сыновей смерда.

– Снорька! Идите на мой голос! Тут поляна, подсоби шатёр поставить. – Раздалось из глубины рощи.

– Волхва разбудили. Теперь хода домой нет. – Пробурчал Кругляк.

– Ха! То не волхв древний, а дядя Лексей зовёт. Только попробуйте драпануть.

Глаза Нюры сверкнули дьявольским блеском. Огонь отражался в её зрачках, меклькая искорками. Мальчишки припухли, испугавшись не то Нюры, не то слухов, ходивших об островке, а может, просто стало стыдно, что девушка оказалась смелее их. Вскоре Кругляк сделал решительный шаг вперёд, а за ним последовали братья.

На полянке поставили две палатки для семейных, одну для Снорьки и мальчишек и одну для меня. Напоив лошадей и наскоро перекусив, мы улеглись спать. Ночью берестеньские мальчишки попытались сбежать. Дождавшись, когда Снорри уснёт, ребята тихонечько выползли из шатра, и уже было подошли к лошадям, как наткнулись на Нюру с Гюнтером.

Штауфен нёс караул, прислонившись спиной к берёзе, и казалось, что немец дремлет. За пять минут до побега, Пахомовне приспичило прогуляться. Отойдя шагов на двадцать от костра, Нюра сделала своё дело и решила скоротать часок возле своего мужа.

– Новые сапожки не жмут?

Беглецы замерли и воровато оглянулись. Выданные перед отбоем обновки были немного велики, так сказать, на вырост, что послужило шутливому замечанию Свиртила, но сейчас, было не до шуток. За спиной ухмыляющейся девушки стоял хмурый воин, направивший самострел прямо на них.

– Мы это …, лошадок проверить. – Ответил Кругляк, подбивший братьев на бегство.

– Ага …, лошадок. А то, я решила, что за мной подглядывать вздумали. А ну, живо спать! Кому сказано.

Мальчишки метнулись в палатку, разбудили Снорьку, получили заслуженного леща и вскоре всё стихло.

Непутёвых беглецов я разбудил раньше всех. Невыспывшиеся берестяне зло поглядывали друг на дружку, расчищая дорогу от поляны к реке с помощью двуручной пилы и топора. Нюра колдовала над огромной сковородой, готовя омлет из двадцати яиц, не забывая проверять готовность каши. Гюнтер отсыпался, а Свиртил ласково поглаживал по голове литвинку, смотря на шипящий в снегу горшок.

– Ой! Горячо. – Запищала Милка.

Культя ноги погрузилась в остывающий воск. Необходимо было сделать макет изувеченной части тела, дабы потом, подобрать нужный протез.

– Терпи. Без этого никак – утешал я девушку.

Когда отпечаток был готов, мне оставалось только передать его в центр реабилитации. Спустя две недели Борис Борисович отправил посылку из Москвы, в которой лежало чудо технологий моего времени. Милка впервые, за пять лет смогла подпрыгнуть.

Из Берестья мы двинулись в сторону Люблина. На Буге начался ледоход буквально за нами следом. Дорога раскисла, так что, двадцать пять вёрст в день считалось хорошей скоростью. Ещё неделя пути и сани нужно будет менять на телеги. С нашим транспортом проблем не было, снять полозья и вставить оси с колёсами в специальныне отверстия, дело нескольких часов, а вот богемцам придётся покупать новый транспорт. Зато теперь у нас была своя маленькая пекарня на колёсах. Милка выпекала потрясающе вкусные булочки и хрустящие корочкой хлебцы, в виде кирпичиков. Полевая кухня вызвала удивлённые взгляды всего каравана, и лишь Пин Янг, уже знакомый с подобным предметом, ловко отвинтив зажимы крышки термоса, посмотрел внутрь, где-то постукал и с довольным видом, с высока поглядывал на глазеющих купцов.

С каждым днём становилось теплее, а нам всё чаще стали встречаться по дороге вереницы голодных людей, спешащих на восток, подальше от войны, где строилась новоя столица Галицко-Волынского княжества Холм. Нюра иногда подкармливала, втихаря от Гюнтера, детей, но всем помочь была не в силах. Во время полуденной остановки какая-то женщина всучила Пахомовне годовалого ребёнка и попыталась убежать. Как выяснилось, из-за голода у молодой матери пропало молоко. Младенец погибал. Несчастная попыталась договориться с Ицхаком, но тот прогнал её, чуть не ударив палкой. И тут, она увидела в караване женщин. Это был последний шанс.

Не успев дослушать рассказ бедолаги до конца, Нюра вскочила на лошадь и помчалась по дороге, догоняя беженцев, прошедших возле нас полчаса назад. За тележкой переселенцев плелись привязанные козы, и девушка это запомнила. Воинот припустил за ней, боясь оставлять госпожу одной. Ничего не понявший Гюнтер держал в руках младенца, оставленного женой, хлопая глазами.

– Ты куда? – Промолвил Штауфен.

– Я скоро! Быстро нагнав беженцев, Пахомовна перегородила им дорогу.

– Кто хозяин козы?

Люди молчали. За нарядно одетой девушкой приближался воин, в полном доспехе и ничего хорошего это не сулило.

– Мои козы. – Беженец выпустил оглобли тележки из рук, поклонился и, не поднимая головы, добавил: – Госпожа, не отнимайте. У нас больше ничего нет.

– Тут гривна! – Нюра достала из кошеля серебряный прутик и бросила к ногам мужичка. – Ты сможешь купить корову-трёхлетку. Козу я забираю.

Из чего я сделал соску, через которую кормили малыша, лучше не говорить. Другого подходящего материала под рукой не было. Шло восемнадцатое марта, и где-то под Хмельником, сандомирский кастелян Якуб Ратиборович пытался перегородить путь на Краков летучему отряду Кайду.

В это время, через разрушенный монголами ещё в феврале Сандомир, проходила колонна русских войск. Более двух тысяч лошадей несли на себе вьюки, тащили за собой волокуши и скрепящие разномастные телеги, реквизированные на правах войны. Двигались быстро, как при воровском набеге. Только в этот раз, не обкраденные хозяева, шли по пятам, стремясь наказать за уведённое добро. Рысёнок всё ещё помнил разговор с Ярославом.

– Смотри боярин, не опаздай к намеченному сроку. Лют союзник наш. Не выполнил наказ – смерть. Никто не поможет, никто не будет слушать объяснений, никто не посмотрит что родовит. Может, так и надо воевать?

Тогда Рысёнок поговорил с князем по-душам. Велики были заслуги его рода перед Русской землёй. Помнил это Ярослав, потому сам и провожал боярина, отдав ему всех свободных лошадей, снабдив опытными проводниками. Девять сотен душ сопровождали продовольственный обоз. Со смолянами получалось ровно тысяча двести человек.

За дни перехода Тороп изменился. Пропала спесь и высокомерие, необдуманные слова больше не вырывались из уст, исчезло лизоблюдство и желание угодить начальству. Тороп становился мужчиной. Однажды вечером, на стоянке в шатре, боярин поведал Рысёнку, как извёл Савелия.

– С той поры камень неподъёмный на моей душе висит. В церковь ходил, исповедовался. Не помогло. Постриг хочу принять, дай Бог, отмолю грех.

– Грех и по-другому отмолить можно. Отчизне службу снести, кровью своей отмыть. – Давал совет Рысёнок. Как-никак, а с отцом Торопа, они сражались вместе, плечом к плечу.

– Не хватит руды моей. Подло я поступил.

После той ночи, Рысёнок стал доверять Торопу ответственные задания. И тот его не подводил. В Берестье, боярин за один день сумел договориться с местным князем и пополнил обоз необходимым сеном. Следуя в авангарде, умудрялся подготовить ночную стоянку и обеспечить охрану. Казалось, что Тороп практически не спит, проверяет караулы и всегда первым оказывается в нужных местах. О лучшем заместителе, Рысёнок мог и не мечтать.

Город пришлось обойти. Сотни незахороненных трупов, сваленных в ров перед сгоревшими городскими стенами, после растаявшего снега собрали возле себя всех падальщиков из окрестных лесов. Стая ворон кружила над братской могилой, периодически приземляясь, присоединяясь к пиршеству и, вскоре вновь взмывалась в небо, наполняя пространство режущим слух криком и хлопаньем крыльев. Стоял жуткий смрад.

В двух верстах от разрушенной столицы Сандомирского княжества русская рать впервые, за три дня встретила местных жителей. Чудом уцелевший священник собрал возле себя три десятка детей, оборудовал несколько землянок и пытался сделать запруду на Висле, в том месте, где находился старый брод. Получалось плохо, вбитые в дно колья с самодельными сетями, из переплетённых веток, разлившияся река сносила течением.

– Отец Юзеф! Бегите, они снова пришли! – Закричал мальчишка на берегу, предупреждая стоящего по пояс в ледяной воде мужчину.

Священник приподнял голову, посмотрел на кричащего мальчика, затем обернулся в сторону другого берега.

– Господь, смилуйся, сохрани нас. Если не меня, то хотя бы убереги детей малых. – Прошептал Юзеф.

Бежать было поздно. Тройка всадников уже подошла к броду, и расстояние, разделявшее их, не превышало двадцати аршин. Лошадь нагонит его ещё до того, когда он выйдет из реки.

– Бог в помощь! Мальцов убери, затопчем. – Раздалась русская речь.

– Спасибо.

Слово благодарности само вылетело из уст священника. Он поймал себя на мысли, что не почувствовал угрозы. От говорившего с ним воина веяло какой-то теплотой, радушием и одновременно строгостью, а самое главное, это была славянская речь.

– Егорка, скачи к Рысёнку. Предай боярину, что брод найден.

От тройки русов отделился всадник и сразу пустил свою лошадь галопом в сторону, откуда они появились. Юзеф оставил в покое размываемую запруду и стал быстро тянуть на себя перемёт с крючками. Потерять драгоценную снасть было равносильно голодной смерти. Вскоре стали слышны голоса и ржание коней движущегося обоза. Колёса телег окончательно похоронили весь дневной труд маленьких сандомирцев по созданию плотины.

Перейдя Вислу, Рысёнок сделал привал. Появилась возможность напоить коней и стадо быков. На берегу задымили костры, застучали десятки топоров, а запах готовящейся каши заставил выползти из землянок голодных сандомирцев. Дети сначала стояли в стороне, а затем, по двое, по трое стали подходить к кострам с огромными казанами, глазами пожирая разварившуюся крупу, иногда поглядывая на священника, разговаривашего с русским воеводой.

– Как звать тебя?

– Юзеф Войтыла.

– Давно здесь?

– Со Сретения господнего[61] на восьмой день.

– Как же вы выжили? Ни единой души в округе нет, – удивлённо спросил Рысёнок.

Войтыла промолчал. Что он мог ответить? Как отлавливал плачущих детей, спасая их души, не давая есть мёртвых, как собирал обгоревшее зерно, как нашёл в лесу задранную волками лошадь и сумел отбиться от разжиревшего на человечине волка?

– Детей накормим. Два пуда овса оставлю тебе, более не могу. Уходили бы вы отсюда.

– Куда? Кругом война. Меня убьют, а малышей обратят в рабов. Нет, лучше уж здесь. Зиму пережили, а дальше …, Господь поможет. Прислал же он вас к нам.

– На всё воля Господа. У Торопа в сотне лошадь охромела, добить жалко, а тебе …, в общем, в самый раз.

К вечеру, возле брода появился небольшой деревянный барак. Наскоро сложенный из брёвен сруб не имел полноценной крыши и дверей, напоминал башню, но в нём можно было жить. Со временем, дети насобирают мох и законопатят щели, из камня сложат очаг, а Юзеф Войтыла установит крест и будет всю оставшуюся жизнь вспоминать русских войнов, накормивших в трудную годину его паству.

Второго апреля Рысёнок вывел обоз к Одеру, пройдя всю Мазовию меньше чем за месяц. За всё время перехода, рать два раза вступала в боевые столкновения. Один раз на разъезд напала какая-то банда местного князька, но заметив подходящее подкрепление, быстро ретировалась в лес, а во второй, биться пришлось с мародёрами союзника. Боярин не испытывал дружеских чувств ни к мазовцам ни к силезцам, для него они были чужаками, но так получалось, что в русской рати местные почему-то видели в них единственную защиту от степняков.

Деревня Бенджин, что на реке Чёрная Пшемпша ещё не была городом, уголь копать не додумались, но дорога от Кракова на Вроцлав проходила как раз возле неё. Туда и зарулила полусотня кочевников ободрать солому с крыш. Завидя дозорных, степняки пустили пару стрел в их сторону и с гиканьем понеслись в деревню, думая, что бенджинцы приютили парочку ратников из Кракова.

За холмом, ведущим к реке, Рысёнок обосновал лагерь, отправив пастись животину на сочные луга, и чтобы обнаружить обоз, надо было пройти сквозь населённый пункт, обогнуть холм, миновать рощицу из трёх дубов, и только потом выйти на русов. Тороп как раз втолковывал старосте, что грабежа не будет, надо лишь немного поделиться имеющимся продовольствием и не противиться вечером ухаживаниям ратников за деревенскими девицами, как над его головой просвистела стрела, чиркнув по каске.

– Совсем ополоумели? Что за …, в избу, живо!

Тороп оттолкнул от себя старосту, а сам бросился в другую сторону, к своему коню, попадая под правую руку от несущегося на него кочевника. Наконечник копья угодил почти ему под лопатку, но не хватило пару сантиметров, дабы напоить его кровью. От удара в спину боярин упал на землю, и перекувыркнулся через руку, как в детстве, когда играл на сеновале. Тело рефлекторно выполнило движение, повторить которое, Тороп бы не согласился и за стадо баранов.

Степняк уже не обращал внимания на акробатические приёмы воина, рука, сжимавшая древко, ощутила толчок и сразу же отпрянула назад. Удар был рассчитан на ранение и кочевник ни ошибся бы, будь на Торопе простая кольчуга. Второй жертвой стал убегающий староста. Ловкости у старика не было, и после толчка Торопа, бенджинец растянулся на траве, а при попытке подняться был оглушён древком копья. Полусотня мародёров втекала в деревню, двигаясь с трёх сторон, трезубцем.

Боярин оказался один в полном окружении. Дозорные, под страхом порки, по его личному указу, не вступали в столкновения.

– Ваше дело смотреть и вовремя донести то, что увидели. – Вспомнил Тороп свои слова.

Значит, совсем скоро тут окажется три десятка охранения и кое-кому не поздоровится. Атаковавший его степняк оставил боярина за спиной и треснув, как дубиной, своим копьём по шапке старосте, поскакал дальше. Ещё пятеро кочевников были в сорока шагах от него, двигаясь рысью. Двое из них держали луки, ожидая, пока чудом уцелевший от удара копья воин, попытается вскочить в седло, дабы подбить на лету, как пухлую утку. Нагрудные доски бриганты из чудесной стали, держали выстрел половецкого лука отца с двадцати аршин. Проверять крепость спины, Торопу как-то не пришло в голову. И так продул тогда на спор Рысёнку, бочонок пива.

– Не дождётесь. Если суждено сегодня умереть, то не так.

Лошадь, с закреплённым на боку щитом стояла на расстоянии вытянутой руки. И вместо того, что бы вцепиться в шею коня и попытаться уже на ходу влезть в седло, боярин одновременно выхватил фальшион с кортиком и, вращая клинок восьмёркой, побежал навстречу степнякам.

– За мной! Уррраа! – Боевой клич вырвался из горла.

Так кричали победившие на смоленском турнире воины. Торопу клич понравился, слишком созвучно было со словом Рай, он даже пару раз, втихаря от всех, потренировался в лесу, а теперь, гортанный звук рычал и звенел, сея страх в неприятеле.

Голос – мощная штука. Торопу и микрофон не нужен был, дабы перекричать дюжину современных певцов. Лошадки мародёров дёрнулись, и стрелы полетели немного выше, попав точно под траекторию движения меча. Со стороны это выглядело фантастически. Сбитые стрелы, обломками отлетели в стороны, ближайший к боярину стрелок лишился руки, так и не успевши дотянуться до колчана. Второму повезло немного больше. Кортик проткнул ногу вместе с костью, оставляя глубокую рану в боку лошади. Степняк, ехавший за стрелками, ткнул копьём и царапнул по спине товарища, нагнувшегося влево, пытавшегося ладонями зажать рану на ноге.

Тороп в это время наносил страшный рубящий удар по ноздрям лошади четвёртого, пропуская кривую саблю, опускающуюся на его голову. Ни момента замаха, ни самого удара Тороп не видел. Вложив все свои силы в один стремительный бросок, боярин надеялся только на скорость и крепость новых досехов.Последний из пятёрки кочевник, не растерялся в отличие от своих воинов. Бросил бесполезное копьё и обнажил оружие ближнего боя. Удар пришёлся по макушке. Лезвие облизало бармицу, треснуло по бронированному плечу, срезая кусок зелёного брезента.

– Собака! Получи! – Боярин стерпел боль в плече и вонзил фальшион прямо в открытое брюхо сабельщику.

Десять секунд, и от пятёрки остались только двое. Верный конь Торопа поспешив на призыв хозяина, сшиб изувеченную лошадку четвёртого степняка вместе с седоком. Останавившись справа от кормильца, жеребец лягнул задними копытами, поднимающегося с земли врага. Полная победа. Везунчик, подранивший своего товарища, бросился вперёд, подальше от смерти. Безрукий стрелок уже валялся на траве, а второго, чьи вопли всполошили весь отряд мародёров, уносила лошадь.

Тороп даже не стал садиться в седло. Везение не может длиться вечно. В десяти шагах дом старосты, старик лежит на земле, вытянув руку, указывая прямо на раскрытую дверь, из которой выглядывает голова его внука.

– Помоги! – Крикнул Тороп мальчику.

Боярин подхватил старосту за пояс и быстро поволок его в дом. Выбежавший навстречу пострелёнок кое-как подсобил занести деда, а когда в дверь втиснулась лошадь, то мальчишку вырвало. Копыта коня были в крови, а к подкове задней ноги прицепился фрагмент человеческого лица.

– Дверь подоприте! Живее! – Распорядился Тороп. – Чуток всего продержаться.

Озверевшие степняки собрались возле избы старосты и уже были готовы подпалить её, как со стороны холма, набирая скорость, двинулась русская дружина. Два заградительных отряда обошли деревню, отрезая возможное отступление кочевникам.

Закон степи прост: – Пустил стрелу – врг. Рысёнок не раз воевал за степняков, бился и против них, был даже на Калке, а потому, на восторженные крики: – Ярослав! Ярослав! – Внимания не обратил, отдав команду на полное уничтожение.

Тороп вышел из убежища, только после того, как услышал голос воеводы. Почти полчаса он удерживал дверь, превратившуюся в решето. Мародёры хотели взять его живым, обещали помиловать, наградить и даже сделать своим командиром взамен убитого. Когда сладкие слова закончились, в ход пошли обещанные угрозы. Сначала разворотили окошко, сорвав с него промасленную тряпку. Попытавшийся влезть внутрь, так и остался торчать, выставив зад на улицу. Затем попытались выбить дверь с разбега. После неудачи, какой-то умник подсказал, что надо зацепить парочкой крючьев за доску и дёрнуть лошадьми. Мол, раз в ту сторону – никак, то в эту пойдёт стопудово. Побежали искать крючья, кто-то под шумок, под видом поиска, стал разорять соседние домишки. Пока шёл поиск, два добровольца рубили дубовую дверь топорами, а время шло.

Отряд мародёров вырезали весь, до единого человека. Оставшись без полусотника, степняки не смогли дать достойного отпора, пытались удрать и на выходе из деревни угодили под русские стрелы. Рысёнок потерял только девять лошадей, а семь ратников получили ранения, без угрозы для жизни.

– Тороп! Да выходи уже, не ломать же дверь.

– Только попробуйте, всех порешу! – Раздалось изнутри дома.

-Боярин, это я, Рысёнок.

Дверь отворилась, шатнулась и рухнула на землю. Из прохода высунулся окровавленный меч, а за ним Тороп вместе со старостой.

– Айй! – Раздался визг из соседнего дома.

Вскоре к воеводе вывели уцелевшего степняка, без штанов и с разбитой в кровь головой. Завидив Торопа, кочевник попытался вырваться из цепких рук бенджинцев, но только усугубил своё положение. Следовавшая за селянами женщина, державшая в одной руке ухватку для горшков, а второй прижимая к себе дочку в разорванном платье, врезала по причинному месту степняка деревяшкой, а потом ещё и добавила. Выжившим оказался везунчик из пятёрки, на которую напал Тороп в самом начале боя.

– Ссильничать хотел. Еле от баб отбили. – Поведал бенджинец, державший скулящего мародёра за волосы.

– Янек!

– Да княже. – Староста поклонился.

– Воин с девками не воюет. Он ваш. – Рысёнок вскочил в седло. – Оружие собрать, мёртвых похронить. Тороп, за харч договорился?

– Эээ …, почти.

– Конечно, договорились, – подал голос Янек, – собрать только не успели, к закату, всё что надо – будет.

Перемётные сумки степняков были забиты всевозможным добром. Особую ценность представляли собой шесть искусно сделанных луков и почти семь десятков лошадей, которых могли опознать союзники. От табуна надо было срочно избавиться. Через два дня Рысёнок должен был выйти на соединение с ордой Байдара в районе Ополья и следовать на Бреславль. Вечером, когда русское войско празднавало победу, воевода вызвал к себе Торопа и, закрывшись в шатре, развернул при свете свечей большую карту.

– Лексей, в разговоре перед походом, когда передавал карты, обмолвился, что Бреславль устоит. Мы обойдём город с юга и выйдем вот сюда. – Рысёнок ткнул пальцем в нарисованную башенку с флажком, над которой было написано Легница.

– А как он мог знать, что город не возьмут?

– Спроси лучше, откуда он знал, что Краков падёт, да ешё то, что городской кремль продержится.

– И откуда?

– Ермоген не простой епископ. Дар у него от Бога, людей одним прикосновением исцеляет, видит то, что простым людям не подвластно. Он Лексею и рассказал.

Тороп задумался. Смоленский епископ и вправду был необычным человеком. Ему одному, из далёкой Никеи, слали сотни икон и благовония, в храмах появились святые писания в таких количествах, словно тысячи писцов, денно и нощно только и занимались тем, что скрипели перьями, выводя буковки. Освящённые Ермогеном доспехи не пробивала стрела, меч разрубал любое железо. А молчун-звонарь, внезапно заговоривший, да и сотни других случаев…

– Обойдём, а что дальше?

– Битва будет. Но не это главное. На помощьк Генриху спешит Вацлав, король Богемии. Он не успевает к девятому чилсу в Легницу. Надо внушить шестипалому, что единственный для него выход, это атаковать Орду согласно этого плана. – Рысёнок достал ещё одну карту, на которой были нарисованы красные и синие прямоугольники.

– Как же за седьмицу успеть-то? От Пшемши до Легницы триста вёрст.

– А спешить и не придётся. Мы аккурат восьмого числа возле реки Нисса будем, пять десятков вёрст в день одолеем.

До двух ночи бояре совещались в шатре. Рысёнок поведал, что будет момент, на который Генрих обязательно обратит внимание. Вроде, как камень из кладки церкви Богородицы, вылетит под ноги проходящего войска. А уж после этого случия, сомнений у короля остаться не должно.

– А как я обратно выберусь? – Уже перед сном поинтересовался Тороп.

– Вижу только два способа, но оба слишком рискованные. Из под Легницы, я без тебя не уйду. Потребуется, город на копьё возьму. Верь мне, вытащу тебя. И ещё, правдивость твоих слов проверить захотят, истязать будут. Вот снадобье, боль уталяющее. – Рысёнок достал свёрток с таблетками и передал Торопу. – День продержишься, а дальше …, упрашивай Господа, молись.

К вечеру четвёртого апреля, русский обоз встретил разъезд кочевников. Передав Байдару продовольствие и тайный знак, полученный от Ярослава, Рысёнок поинтересовался дальнейшей судьбой похода.

– Вовремя ты явился русс, да только поздно уже. Вчера гонец от Бату прибыл, семь дней нам на Легницу дано. Это время под моей рукой будешь, славой себя покроешь, а дальше, к себе поскачешь.

– Седьмицу так седьмицу. – Рысёнок пожал плечами. – Место в войске обозначить бы.

– Мне доложили, что хилая рать у тебя. Вооружены плохо, доспехов практически нет. Так ли это?

– Так. Сотня дружины, остальные обозники. Что приказали, то и выполнил. – Слукавил воевода.

– То да. Договаривались на обоз. Только за спинами вам сидеть не придётся. У меня воюют все. Постой …, ты сказал сотня, что, две потерял пока шёл? – Байдар привстал с войлока, пытаясь заглянуть в глаза Рысёнку.

– Я не у себя дома, а в походе. И ты мне не князь, дабы спрос с меня иметь.

– Да ну?

– У себя в степи будешь нукать, – боярин расстегнул сумку и выставил напоказ, прямо перед самым носом Байдара серебряную пайзу, – ты такой же тысяцкий, как и я.

Байдар прикусил губу. Большая пайза Угедея[62], штампик поставленный стальной печатью он разглядел хорошо. Рысёнок был вправе подчиняться только приказам Орду.

– Мы идём на Легницу, с восходом выступаем. Твои …, идут за нами. Не проспи, тысяцкий. – Байдар криво улыбнулся.

Рысёнок вышел из походной юрты с одним желанием: – помыться в бане. Словно на клубке змей посидел и, казалось, что несколько тварей заползли под кольчугу, прячутся в сапогах, а самая мерзкая проникла под шапку и желает вползти в ухо. Общего языка с монголом боярин не нашёл.

Шестого апреля, русско-монгольская рать уже двигалась вместе. Шли не колонной, как привык Рысёнок, а веером. Поучиться было чему. Отданный приказ не переспрашивался, не уточнялся, а только исполнялся. Если при выполнении распоряжения проявлена смекалка, и всё сделано в срок, то сразу награда. А если инициатива только ухудшила существующее положение, то моментальная смерть, и хорошо, если только провинившигося. На глазах боярина казнили сразу трёх из десятка степняков, что проморгали силезких разведчиков. В принципе, действия десятника можно было понять. Хотел взять живыми противника, дабы допросить. Но, вышло так, что два разведчика, перейдя по только им, известному броду, сумели расстрелять из луков, плывущих через речку монгол. Десятника, за преступную инициативу, лишили жизни показательно и жестоко, сломав спину. А оставшихся, за то, что не смогли отговорить командира, просто придушили. У Рысёнка сложилось впечатление, что казнь продемонстрировали специально для него.

Понравилась и система передачи приказов, флажками. С этим боярин уже был знаком, когда листал картинки у Лексея в крепости, сам ею пользовался, но не ожидал увидеть у монгол. Сотники, переодически подавали команды, перестраивая свои войска, когда им взбредёт в голову, отрабатывая чёткость в выполнении, а завидев команду тысяцкого, подчинялись и дублировали приказ.

– Сколько идут – столько и тренируются, – отметил про себя Рысёнок.

Пять с половиной тысяч кочевников, при поддержке тысячи руссов, утром восьмого чилса были в восьми верстах от Легницы. Лагерь расположился на большой равнине, возле реки, с густым лесом, закрывающий частично правый фланг и тыл. Слева, вязкое болото с полузатопленными землянками, не то рудокопов, не то ещё кого-нибудь. Русским как раз отвели место рядом с болотом, где у подножья небольшого холма било три ключа, чему Рысёнок только обрадывался. Всё сходилось точно по его плану, даже расположение тысяч. Покидая совещание, воевода через каждый шаг молил бога за здоровье Ермогена, предвидевшего весь ход кампании.

За болотцем раскинулся берёзовый лес, прорастающий чуть ли не до города, изобилующий полянками и ручьями. С одной из таких полянок и выехали две сотни, отправленные сопровождать Торопа. Осторожно, стараясь не издавать лишнего шума, всадники переместились на равнину и, двигаясь по краю леса, вышли к своим.

– Воевода! Тороповские сотни тут. – Сообщил дежурный десятник.

– Сотников ко мне, землянки разобрали?

– Так это …, не знаю, – дежурный замялся, – сейчас узнаю.

Десятника как ветром сдуло. За день до этого, Рысёнок собрал всех командиров, где рассказал о системе наказаний, принятой в монгольской армии. А так как в наличии принцип единоначалия, то и кара за проступки, что в русском, что в монгольском войске становится одинаковой. Но больше всего, боярину захотелось утереть нос заносчивому Байдару. И первая возможность появилась при постановке лагеря.

Русскую тысячу умышленно выдвинули вперёд. Если что, первый удар ляжет именно на неё, так размышлял Байдар, советуя Орду. Не знал он, что к девятому числу, монгольской коннице придётся выдвигаться вперёд, оставляя союзников почти в тылу. И вместо планируемой осады, будет сражение.

От обоза остались одни телеги. Уцелело штук пятьдесят, самых крепких. В основном тех, что были взяты ещё в Смоленске. Ими закрыли фронт и тыл. В лесу нарубили берёзок, толщиной с ногу человека и стали вязать ежи, закрыв правый фланг и частично левый, где болото можно было обойти. В этот момент и вызвали Рысёнка на новый совет, где боярин узнал последние данные разведки, удивившись лишь, что про богемский отряд Вацлава, монголы ни сном, ни духом.

– У меня немного другие свединия. Король Вацлав с пятью тысячами в двух переходах от Легницы.

– Ты кое-что не знаешь. – Орду покачал головой из стороны в сторону, как китайская игрушка. – Вацлав не дойдёт до города. Но то, что ты поделился своими знаниями, заслуживает особого внимания.

– Так понимаю, что союзники помогают друг другу, а значит и тайн быть не должно. – Рысёнок выдержал паузу. – Нас завтра атакуют.

– Кхе, кххе! – Байдар подавился кумысом. – Их всего пять тысяч. Генрих, в детстве, с лошади вниз головой не падал?

– Гхы! Гхы! Гхы! – Заржали от шутки нойоны монгол.

– Ага, значит, всю правду вы мне говорить не хотите, воля ваша …, и я вам ничего более не скажу. – Подумал Рысёнок.

– Сегодня отдыхаем, а завтра захватим этот город. Тебе рус, предоставляется почётное право первым войти в Легницу.

Боярин больше не слушал Орду. В случае штурма, союзники бросали русское войско на убой, как стадо быков. Если Вацлав не пойдёт на соединение с силезцами, значит, ему что-то пообещали. То, от чего он не смог отказаться, либо желал заполучить, скорее всего, мирный договор. Демонстрация же богемцами военной силы, не более чем бряцанье оружием. Генрих заведомо был обречён, ещё до начала сражения, проиграв битву на политическом поле. Рысёнок никогда не слышал о монгольских посольствах ни в Моравии, ни в Силезии, не тем более в Богемии. Но успех тайных послов кочевников был налицо.

Совещание закончилось через два часа скромной трапезой. Кусок не лез в горло, а от запаха кислого кумыса просто воротило, но приходилось терпеть. В это время, в подвале церкви, Торопа заставляли клясться на кресте, держа его ноги, обутые в узкие мокрые сапоги над огнём. Боль была нестерпима, скукожившаяся от жара кожа обуви, стискивала ступни как тиски. Очень хотелось пить. Ковшик с водой стоял перед носом, но после каждого ответа, который боярин повторял уже в десятый раз, как заученную молитву, палач только отодвигал его чуть в сторону.

– Плохо говоришь …, врёшь. Я своё дело знаю, вижу, когда правду глаголят. Давай ещё раз попробуем. Зачем тебя послали к Генриху?

– Сколько раз мне надо повторить, дабы мне поверили? Как только начнётся бой, мои сотни ударят в тыл. Неужто я бы ни нашёл, кого послать к вам, если бы лжу хотел донести? Господи! Укрепи, дай мне силы.

– Ну что Игнаци, разговорил его? – В пыточную вошёл Качинский.

– Упёрся гад, – на ухо сообщил палач, – ничего не понимаю, не может человек моих сапожек вынести. Если дальше продолжить, без ног останется.

– Заканчивай, Генрих принял решение. Повезло псу русскому. Ничего, побьём степняков, мы с братцем Смоленск навестим.

Последних слов Тороп не расслышал. Сознание покинуло храброго боярина. Он даже не почувствовал как вспороли шнуровку на пыточных сапогах, как окатили водой. В голове лишь промелькнула картинка, где Тороп, будучи юношей, прогуливался босиком по утренней росе, и ничего прекраснее охлаждающей влаги, в жизни не существовало. Навстречу шёл отец, за ним дед и дальние родичи, которых боярин не помнил, но что-то общее, родственное соединяло их.

– Молодец сынок, ты выполнил свой долг. А теперь …, иди обратно, мы гордимся тобой.

Пелена тумана заструилась по земле змейкой, стала подниматься к небу, скрывая предков от Торопа. Снова захотелось пить, а резкая боль в ногах заставила открыть глаза. Боярин лежал на лавке, лучик солнца пробивался через бойницу окна, освещая сложенные аккуратной кучкой одежду и доспехи. Сумка с болеутоляющим снадобьем лежала в самом низу. Ступить на распухшие ноги было невозможно. Тороп свесился с лавки, и на животе пополз к своим вещам.

Утром девятого апеля, объединённое войско короля Генриха покидало Легницу. Казалось, что Силезия выставила всех своих воинов на решающую битву с кочевниками. Город наполнился лязгом железа, топотом ног, копыт и звуком, издаваемым тысячами людей. В церкви Богородицы зазвонил колокол, как раз, когда возле неё проезжала свита Генриха. Король уставился на стену ограды, внимательно следя за камнями кладки. Вчера вечером, здесь состоялась служба. Священники приняли богатые дары и обещали молиться до тех пор, пока не известят о победе.

– Похоже, смолянину со страха привидился сон, – подумал Генрих, – стена как стояла, так и стоит.

Внезапно на вершине ограды образовалось облачко пыли и верхний булыжник, лишившись связующего раствора, с треском вывалился на крышу навеса, под которым собрались провожающие армию горожане.

– Бах! – Камень отскочил от крыши и рикошетом полетел прямо в голову короля.

Ах! – Раздался восхищённый голос горожан, видивших, как Генрих ловко увернулся от булыжника. – Слава Генриху! Слава нашему князю!

Толпа взревела. Под копыта эскорта полетели цветы. А в это время, Андрейка прятал под рясу маленький самострел. Выстрел удался на славу, крохотная пулька попала точно в цель. Переодетый тевтонский монахом смолянин поправил капюшон и отошёл от окошка. Теперь надо было разыскать келью, в которой прятали Торопа, и по возможности вытащить боярина, пока все были заняты проводами войска. В Легницу съехались священники, чуть ли не со всей Силезии. Оно и понятно, уцелевших от нашествия городов осталось совсем немного. А имеющих крепкие стены – всего три. Хорошо, что в перемётной сумке кочевника, которого Андрейка зарубил под Бенджином, оказалась ряса. Иначе, не смог бы он пробраться в церковь, прикинувшись монахом, давшим обет молчания.

Возле пристройки, слева от ротонды церкви, у двери стоял часовой, отгоняя роющихся вокруг его головы мух. Смолянину уже два раза указывали на выход, когда он пытался проникнуть внутрь, объясняя жестами, что у него, где-то там, лежат его вещи, и их надо забрать. Не помогла и маленькая серебряная монетка. Стражник попался слишком честный. Отчаявшись, Андрейка присел на лежавшее у стены бревно. Удавить караульного возле церкви у смолянина не поднималась рука.

Силезкая армия разбилась на четыре отряда. Воеводой левой руки был назначен опольский князь Мечислав, которого все звали Мешко. Он, в свою очередь разделил полк на две части, отдав Поппо из Остерны его тевтонцев и отряд арбалетчиков. В центре разместились ополченцы, прибывшие в город со всех концов Силезии. Ударной группой стали горняки Золотой горы, вооружённые ростовыми щитами и копьями. Почти все имели шлемы и неплохой доспех. Предводительствовал ими сын моравского маркграфа, Болеслав. Полком правой руки, состоящий из краковских и опольских рыцарей, командовал брат покойного краковского воеводы Владимира, Сулислав. Резерв из шестисот всадников остался при Генрихе. В него входила знать Вроцлава, Легницы и наёмные рыцари из Англии. Вся армия насчитывала чуть более пяти тысяч человек.

Орду доложили о приготовлениях противника ещё утром, когда Генрих только выводил войска из города. Хан уже знал, что смоленский воевода огородил свой лагерь деревянными ежами, полночи копал хитрые ямы, заполняя их какой-то гнилью, закрывая ловушки слоем дёрна. Тогда он только посмеялся, но теперь оценил мудрость Рысёнка, предвидевшего ход событий. Собрав в своей юрте всех темников, Орду отдавал приказы.

– Байдар, когда центр станет отступать, проведёшь отвлекающую атаку на фланг, а основными силами обойди силезцев и ударь в тыл.

– Будет исполнено Орду-Ежен. – Тысяцкий кивнул головой.

– Рысёнок, ты прикрываешь левое крыло, центр выдвинется вперёд на два полёта стрелы. Запомни, для меня не будет разницы, бегущие русы или наступающие силезцы. В этом случае, и те и другие для меня враги. Когда нойоны покинули юрту, внутри остался Орду с Байдаром.

– Краковцы разгромят обозников, оттеснят их к болоту, потеряют треть кавалерии и как раз выйдут на меня. Пока Генрих не пошлёт свой последний резерв в бой, не атакуй. Выжидай, тереби их фланг, можешь потерять всю лёгкую конницу, но сохрани тяжёлую, пастухов в степи много, наберём ещё.

– Ты попросил остаться только поэтому?

– Нет. С рассветом прибыл мой шпион. Конрад Мазовецкий, как и было договорено, через пару дней войдёт в Краков. Завтра Вацлав поворачивает на Лужицы, а тебе придётся идти на Майсен. Это то, что касается похода…

– Давай, о другом, поговорим после боя, а то, плохая примета, загадывать на будущее.

Байдару не нравилось, когда Орду затевал с ним тайные беседы, в которых, по его предположениям, после смерти Угедея, среди правящей верхушки начнётся резня за власть.

– Да, конечно, – Орду прикрыл глаза, – тебя ждут твои воины.

Полог юрты закрылся за Байдаром, а Орду продолжал сидеть на войлоке, размышляя над предложением Бату, захватить власть в свои руки и основать в кипчакских степях новую империю. Все, с кем он начинал вести задушевный разговор, почуяв его направление, старались перевести беседу в другое русло. Положиться можно было только на верных аланов, под командованием Ильи, что составляли большую часть его двухтысячного войска.

Кочевники выдвинулись навстречу армии Генриха, строя свои отряды в форме изогнутого лука, приготовленного к стрельбе. Ставка Орду, подобно оперению стрелы расположилась позади линии фронта, выставив, перед собой полторы тысячи аланской конницы и пять сотен кешиктенов. Джунгар, левое крыло войска, оставался неподвижен, в виде изготовившегося к обороне обоза с тысячей русов под командованием Рысёнка. Бараунгар, правое крыло, Байдар отвёл почти к самой речке Нисса, построев свою тысячу в пять рядов. Хол, центр войска, состоял из двух тысяч всадников лёгкой конницы и пятисот средней, образуя многорядовую линию протяжённостью почти с версту. По плану Орду, они должны были вступить в бой, постепенно начать отход, изматывая и заманивая противника, сокращая линию фронта, после чего обратиться в бегство, подставляя преследователей под удар аланской конницы, которая должна опрокинуть расстроенные ряды Генриха. Силезкий князь наверняка бросит свой резерв на спасение центра, и тогда, Байдар ударит с тыла, оставляя узкий коридор для отхода, бегущего с поля боя противника. Лёгкая конница в это время закончит переформирование и станет преследовать драпающих до полного уничтожения.

Битву начал Болеслав, но не так, как планировал Орду. Не дойдя двухсот шагов до противника, силезцы остановились. За плотным строем щитоносцев прятались арбалетчики. Первая шеренга присела, над головами высунулись арбалеты и, по громкой команде: – Бей! – Болты выкосили лошадей первой линии, внеся сумятицу в левой части монгольского центра.

– Щитами прикрылись. – Скомандовал Пётр Куша, когда в небо взметнулась тысяча стрел со стороны кочевников.

Ответный залп практически не принёс никаких результатов. Силезцы стояли и не двигались вперёд, как это было во всех битвах, через которые прошли степняки. Ровный строй щитов украсился древками впившихся в них стрел, вместо раненых и убитых встали щитоносцы третьей шеренги, а полторы сотни арбалетчиков сделали ещё один выстрел, поражая коней левого фланга. После пятого, по счёту залпа, Болеслав дал команду двигаться вперёд, устремившись со своей дружиной на поредевшие шеренги кочевников, сосредоточив таранный удар в том месте, где степняки не успели перестроиться, начиная отход. В этот момент Мешко, двигавшийся в сторону тысячи Байдара, резко развернул своё войско влево, оставляя тевтонцев прикрывать фланг и, атаковал степняков. В середине силезкого войска образовался прорыв, но вместо того, чтобы воспользоваться этой ситуацией, кочевники стали отходить согласно заранее разработанного плана. И получилось так, как говорил Тороп, когда беседовал с Генрихом. Линия фронта монгол при умышленном отступлении не сократилась, а распалась на три части. Манёвр притворного бегства провалился. Четвертая часть хола кочевников осталась без лошадей, вступив в рукопашную с горняками Золотой горы. Краковцы пошли вперёд одновременно с Мечиславом, в итоге выровнив линию фронта.

Сулислав в это время остановился перед бревенчатыми ежами, за которыми были видны составленные один к одному телеги руссов. Обойти обороняющихся со стороны топкого болота было бессмысленно. Атаковать в лоб стену из повозок – глупо, оставалось принять левее.

– Если бы подхалимы Качинские не пытали смоленского боярина, то сейчас бы, у нас был союзник. – Глоговский воевода Клеменс зло сплюнул на землю, поправляя щит на левой руке, куда вонзилась стрела, прилетевшая со стороны русского обоза.

– Поздно, Генрих верит своим прихлебателям больше чем нам. Эти подонки только и умеют прятаться за спины своих оруженосцев. Вперёд! Отомстим за Краков! – Сулислав пришпорил коня, оставляя справа от себя берёзовые ежи.

Впереди из земли струился дымок, но краковцы не предали этому значения, посчитав, что рядом с болотом торф иногда способен на подобную пакость. А когда большая часть отряда Сулислава преодолела торфяное поле, со стороны русского обоза, по настильной траектории полетели странные шары, извергающие из себя едкий дым.

Два десятка смолян по команде Егорки натягивали большие рогатки, выстреливая по краковцам дымовыми шашками. Лошадь одного из Качинских наступила на еле заметную кочку и, под копытами скакуна раздался хлопок. Конь от испуга дёрнулся, столкнулся с соседней лошадью и сбросил седока. Качинский шмякнулся на землю так, что лязгнули зубы. Рядом с ним, из земли повалил густой белый дым.

– Проклятье! Это проделки дьявола. – Выругался Качинский.

Струящийся из-под дёрна дымок стал набирать силу. Слабый ветерок нехотя относил его в сторону Легницы, но дышать уже было нечем.

Рыцари Болеслава прошли сквозь пастухов-кочевников как нож через холодец. Степняки прыснули в разные стороны раскрывая в центре проход и попали под жёсткий удар полуторатысячного отряда Мешко с левой стороны. Опольский князь разделил отряд на две части, выставив перед Байдаром почти двести тяжеловооружённых пехотинцев, ощетинившихся копьями, прикрыв их лёгкой конницей и отрядом рыцарей Помпо де Гостерно, а сам с тысячей, двинулся вперёд, как и было условленно. Болеслав, вместо того, чтобы пройти по центру, как расчитывал Орду, завернул вправо и стал избивать лёгкую конницу монгольского войска. Приказа отступать не было и кочевники летели на землю как сочный клевер под умелой рукой косаря.

Генрих пошёл по центру. Ударить всем вместе, захватить инициативу и навязать противнику свой бой, как советовал Тороп.

– Эх, зря пытали боярина. Сейчас бы храбрый рыцарь пригодился на поле. – Думал про себя Генрих.

Пока всё получалось и без неоценимой помощи перебежчика. Сумислав почти подошёл вплотную к русским обозникам, сейчас сомнёт их и выйдет в тыл степнякам, перекрывая возможный удар Орду.

Байдар выслушав посыльного, отдал приказ об атаке тевтонского заслона. Сотня конных лучников устремилась к пехотинцам, осыпая их стрелами без какого-либо видимого результата. Немцы выстроили черепаху, прикрывшись щитами. Как только монголы организовали хоровод, с двух сторон к ним устремились конные кнехты. Бросок лёгкой кавалерии был настолько стремителен, что стрелки не упели рассеяться и отойти. Спаслись не более двадцати человек, отходя в беспорядке, пытаясь вывести кнехтов к основным силам. В ответ на уловку убегающих, Помпо приказал отступить и перестроиться. И вовремя. Байдар видя, что затея провалилась, повёл тяжёлую кавалерию в атаку, обходя строй пехоты, намереваясь ударить с тыла. Навстречу атакующей лавы степняков в бой бросилась рыцарская конница, с одновременным наступлением пехоты. Короткая сшибка и, конница Байдара завернула коней, оставляя поле боя за Помпо. Наступил паритет. Немцы потеряли половину, а от монгольского бараунгара осталось шесть сотен.

Армия Генриха ввела в бой все свои силы, создав численный перевес в центре и, прорывалась к ставке Орду. Болеслав потерял практически всю пехоту, состоявшую из горняков Золотой горы, но упорно продвигался вперёд. За спиной уже был виден стяг Генриха, спешащий на помощь со своей дружиной и наёмными рыцарями, как верная лошадь пала. Отступавшие кочевники развернули коней и осыпали стрелами силезкую рать.

– Biegajcie! – Кричал Рысёнок во всё горло.

Едкий дым от тлеющих гнилых брёвен, с разобранной накануне землянки, сдобренной горчичными зёрнами, торфом, сырыми опилками и политых какой-то гадостью застилал поле позади польской рати. Сумлислав оказался в котле. Дышать было нечем, видимости никакой. Справа, на фланге, где смешались ополченцы, сдиравших с себя исподнее и прислонявшие тряпки ко ртам, дабы было возможно глотнуть очищенного от смрадного дыма воздуха, валились от вонзавшихся в незащищённые бока стрел. Связанные в ежи брёвна не пускали коней к стрелкам. Впереди удирающие во всю прыть степняки, а за ними уже грозно стучит барабан.

– Это ловушка! – Пронеслось в голове Сумислава.

– Biegajcie! – Крик раздался почти рядом.

Толстенький шляхтич, завернул коня и помчался влево, где ещё был свободный проход. Братец-близнец припустил за ним.

– Качинский, пёсий выкормыш! Будь проклят твой род. Все вперёд! Поднажмём, Генрих прорвал центр!

Но команда Сулислава запоздала. Качинские повели поредевшую тысячу прямо под удар Орду. Два свежих мингана степняков вмяли в грязь драпающих силезцев. Чаша весов польского войска стала терять гирьки удачи. А прорвись Сумислав немного вперёд, и Орду пришлось бы сдерживать двойной удар. Рыцари Генриха довершили начатое Болеславом и вместо беззащитных спин кочевников и последнего резерва встретились с отсупающим в полной панике правым флангом своей армии. Ряды смешались, сбились в кучу. Центр стал напоминать базар, где каждый идёт в свою сторону. Немцы Поппо стали организованно отходить, но не назад, а влево. Растягивая фронт, опасаясь повторной атаки Байдара.

Огромный красный стяг на высоченном древке с изображением лика Иисуса, привязанный за спину Егорки гордо реял над полем битвы. Боярин Рысёнок извлёк свой рог, поцеловал и что есть силы, дунул в него.

– Ррруумм! – Пронесся над Добрым полем сигнал Смоленского княжества.

Полк левой руки, брошенный, как расчитывал Байдар, под главный удар, не только выстоял, а сумел победить. Две с половиной сотни закованных в броню Смоленских дружинников пошли в атаку. Обойдя дымовую завесу, стальной кулак вклинился в тыл рыцарям Генриха.

– Урра! – Егорка орал и скакал за Рысёнком, вкладывая в петлю рогатки небольшой свёрток, плотно перетянутый синей лентой.

Английские рыцари, поставленные в арьергард, стали разворачиваться и изобразили некое подобие строя. Оруженосцы создали вторую линию, но контратаковать островитяне уже не поспевали. Русские были в пятидесяти шагах и наконечники их копий готовы были вонзиться в свои жертвы. Егорка на ходу запускал самодельные взрывпакеты прямо в центр изготовившихся к обороне рыцарей. Облака сизого дыма и грязно-сиреневые пятна стали украшениями на многих щитах, напрочь замазывая цветные рисунки гербов. Лошди поднимались на дыбы, сбрасывали седоков и старались умчаться в сторону. Оглушённые люди теряли ориентацию в пространстве, хватались за уши и пытались что-то кричать друг другу, поминая нечистую силу. Сами смоляне не успели испугаться, Егорка ещё в Копшивнице хулиганил, оставляя следы своего безобразия на бревенчатой стене избы местного старосты.Скакавший впереди Рысёнок был настолько увлечён атакой, что прижал голову к груди и не заметил яркой вспышки, разлившей мёртвенно-белый свет за плотным первым рядом англичан. Это был последний пакет. Эффект превзошёл все ожидания. Люди и лошади, смотревшие на свет, на минуту ослепли, а когда смоляне прорывали строй в центре, сопротивления не оказали.

– Смоленск, бей! – Боярин продырявил английского рыцаря, выбив того из седла и лишился копья. Следующего противника Рысёнок сшиб на землю ударом щита, выхватил меч и зарубил ещё одного, пытавшегося атаковать сбоку Егорку.

– Хоругвь береги! Куда прёшь?

– Так я это …, за тобой, боярин. – Испуганно пробормотал Егор и сбил своей палицей полосатое копьё, спасая шею коня воеводы.

Смоляне ещё рубили третью линию, а Рысёнок уже готовился выводить из боя свои сотни. Минуты замешательства прошли, резерв Генриха состоял сплошь из профессиональных вояк и сопротивление они оказали ожесточённое. Всё чаще стали падать с коней дружинники. Но это была уже агония силезкого войска. Аланская конница давила по всему центру, а братья Качинские уже были возле Мешко, крича, что всё пропало, Шепёлко убит и надо отступать.

Левый фланг силезкого войска встал. Сил продолжать наступление не было. И вроде, приказ об отходе не прозвучал, но голос Качинского Мечислав слышал отчётливо.

– Отходим! Стефан, вы с Анджеем прикрывайте. Передайте приказ, идём в Легницу, не бежим, держать строй!

Два рыцаря выдвинулись немного вперёд, увлекая за собой своих оруженоцев. Кочевники дали им пять минут передыха, сбились в стаю и атаковали, осыпая стрелами. Заслон выдержал первый натиск, с огромными потерями сумел отбить повторную атаку, но третьей не пережил. Стефан из Вежбной сломал свой меч, израненный конь, лежал рядом. Из оставшихся сил он бросился на добивающего его оруженосца степняка, стащил того с седла и свернул врагу шею. В этот момент на его шлем обрушился страшный удар боевого кистеня. Шишак слетел с головы, в глазах вспыхнул свет, а копьё, украшенное бунчуком из волос, вонзилось прямо в спину, раздирая старую кольчугу. Подоспевший на помощь своему отцу Анджей не успел буквально на одно мгновенье. Меч срубил голову убийце Стефана, но было уже поздно. Кочевники окружили храбреца. Два рыцаря, отец и сын легли на поле брани рядом, почти обнявшись.

Сулислав, воевода глоговский Клеменс, Конрад Конрадович и Ян Иванович прорывались к Генриху, раскидав аланцев, когда стяг князя пал.

– Если выживу, собственными руками разорву Качинских. Трусы! Как земля таких носит? Ян, умри, но спаси Генриха. – Сулислав развернул коня и, один, поскакал на на аланцев, увлекая за собой товарищей.

Конечно, безумная атака не смогла остановить напора кочевников, но у князя появилась возможность бежать. И если бы не две сотни смолян, отрезавших путь к отступлению, то так наверное бы и было. Генрих пересел на свежую лошадь, поданную ему его слугой Ростиславом, и следовал за Яном, прорубавшим дорогу среди степняков. Впереди развивался стяг смоленского княжества.

– Направо! Там не пробиться. За мной! – Крикнул Иванович, давая шпоры верному коню.

Золочёные доспехи Генриха были слишком привлекательной мишенью. Проскакав за Яном не более пятидесяти шагов, князь почувствовал, что лошадь шатается и вот-вот упадёт. Две стрелы застряли в крупе, а на шее коня затянулась предательская петля аркана. Ян уходил вперёд, Ростислав за ним и надежды на спасение не было. Генрих зарубил аланского сотника, убил двух десятников, но и сам, получив удар копья под правую мышку свлился на землю.

Ян обернулся назад, услышав многоголосый рёв сквозь шум битвы. Аланцы радовались смерти предводителя силезкого войска. Голова короля была водружена на длинное копьё и возвышалась над рядами кочевников. Рядом с Ивановичем остановился Лукман, два его оруженосца поддерживали истекающего кровью рыцаря и, смотря на голову поверженного монарха, плакали.

– Надо отбить. – Прорычал Ян, собираясь повернуть коня назад.

– Стой! – Ростислав преградил дорогу. – Ты ранен, Генриху уже не помочь, но в Легнице княжна, кто защитит её?

– Он прав Ян, – поддержал Ростислава Лукман, – почти все рыцари пали, город без защиты.

Пятёрка всадников поскакала дальше. Уже в версте от Легницы, на них напал десяток из передового отряда степняков, разбитых Болеславом. Пастухи мстили за свой пережитый страх, отлавливали бегущих, рубили, отрезали уши и искали новые жертвы. Тут Ян Иванович отвёл душу. За деда, погибшего в Сандомире, за Конрада, за друзей. Из десятка живым остался только один. Связанный и перекинутый через седло, кочевник въехал в город, где был разорван на куски горожанами, когда была досмотрена его сумка с трофеями.

С Доброго поля вернулось не больше тысячи. Братьев Качинских среди них не было. Испугавшись, что город падёт, бояре драпанули в Лужицы, а оттуда в Богемию.

Ян в присутствии Ростислава известил Ядвигу о гибели мужа. Шестидесятисемилетняя княжна, мать семерых детей, выслушала рыцаря и попросила: – Ян Иванович, Генриха надо похоронить. Привезите тело. Ростислав знает, как его опознать.

– Будет исполнено.

– Скажи мне, почему нас разбили?

– Предательство, моя госпожа. К нам прискакал смоленский боярин Тороп, привёл с собой табун лошадей. Рассказал об измене Вацлава. Предложил свою помощь, с ним было две сотни рыцарей. – Ян запнулся, вспоминая закованных в сталь воинов, преградивших путь к отступлению Генриха.

– Продолжай, – сквозь слёзы приказала Ядвига.

– Братья Качинские заточили боярина, стали его пытать, покалечили и не выпустили из города. В результате смоляне сражались против нас. Но это ещё не всё.

– Эти Качинские зимой убили послов, когда те приехали к мужу. Господи, сколько беды они принесли моему народу?

– Я не знал. Так вот, в самый разгар боя они посеяли панику, обманули Мечислава и скрылись.

– Освободи смолянина. Ступай Ян Иванович, мне надо побыть одной.

В это время Рысёнок осматривал обезглавленное тело Генриха. Полураздетый, весь истыканный копьями труп еле отыскал Егорка. Аланцы содрали золочёный доспех, сапоги и даже нательную рубаху.

– Шесть пальцев на левой руке. Это он. Смойте кровь и заверните в холстину князя.

– А класть куда? – Поинтересовался Егорка.

– На телегу мою, где шатёр походный лежал.

Смоляне потеряли в сражении шестьдесят человек. Около сотни были ранены. Обозники почти не пострадали, три десятка ходили с повязками, а пяток лежал на телегах. Хоронить возле болота павших воевода не разрешил.

На следующий день, степняки окружили Легницу, послали вперёд пленных, в надежде вскочить в город на плечах бегущих силезцев и потерпели неудачу. Почти четыре сотни успели проскочить в открытые ворота, когда Мешко заподозрил неладное. Вперемежку с спасающимися людьми бежали переодетые кочевники. Они единственные были вооружены, прятались за спины и подталкивали остальных.

– Закрывай ворота! – Скомандовал Мечислав, и тихо добавил: – Простите.

После этого, отряд аланцев подъехал к городу. Показывая голову князя, потребовали сдачи. В ответ полетели стрелы. Неуспевших вбежать в город силезцев казнили прямо на глазах защитников. Предместья запылали огнём. Пожар не прекращался до самой ночи. В самом городе стоял жуткий вой. Многие жёны лишились мужей, а матери сыновей. Великая скорбь окутала силезию.

Орду вызвал Рысёнка перед самым рассветом. Боярин еле поднялся. От постоянного запаха гари болела голова, глаза слезились. Русский отряд поставили в самом центре, и непонятно кому, больше навредил устроенный монголами пожар. Осаждённые пели боевую песню, а осаждающим нечем было дышать.

– Мы уходим, а ты остаёшься. Город твой, можешь, камня на камне не оставить, срыть с землёй. Мой тебе совет, сделай всё быстро. Трупы врагов здорово пахнут только первые два дня. – Орду доедал холодную козлятину, запивал кислым молоком и на ужасную вонь, вообще не обращал внимания.

– Что-нибудь ещё?

– Я уже отправил послание Ярославу. Тобой очень довольны. У тебя есть сын?

– Есть.

– Пусть приедет ко мне в степь, ему там понравится.

– Ага, – про себя сказал Рысёнок, – Он приедет, да только тебе не понравится.

На третий день после битвы на Добром поле, кочевники покинули русскую рать, разделившись на два отряда. Байдар с тысячей войнов пошёл в сторону Майсена, а Орду поворачивал на юг, на соединение с основными силами Бату. Рысёнку оставили продовольствия на три дня, кучу тяжёлого хлама, в виде поломанного оружия и хромого верблюда, на котором перемещался сдвоенный барабан. Союзников уже не было видно, а из кремля Легницы выехали три всадника. Ян Иванович с Ростиславом и Андрейкой ехали к русским на переговоры. То, что Орду отошёл, силезцы не знали. Ехали на поклон, прося о перемирии и ещё одной просьбе.

Боярин принял послов в большой армейской палатке. На двадцатипяти квадратных метрах, примыкая к брезенту, были выставлены сундуки зелёного цвета, обитые железной фурнитурой. На них и усадили Ян Ивановича с Ростиславом. Андрейка в это время что-то нашептал на ухо Рысёнку и скрылся. Разговор начал Ростислав, протягивая грамоту с королевской печатью.

– Княжна Ядвига просит о перемирии на три дня. Надо отпеть павших и предать их земле по нашему христианскому завету.

– Не возражаю. Надо поторопиться.

– Вторая просьба личного характера …, мы узнали голову нашего князя. Где тело?

– Где Тороп? – Вопросом на вопрос ответил Рысёнок.

– В церкви …, отдыхает. – Ответил Ян.

– Тело Генриха лежит в сундуке, в теньке, у шатра. Приведите боярина – получите сундук.

– Будет ли позволено взглянуть?

– Конечно, Егорка! – Через проём палатки показался воин, – Проводи гостя до сундука, пусть посмотрит.

Ростиславу достаточно было взглянуть на тело одним глазом, дабы опознать бывшего монарха. Приближённые в то время мылись в одной бане с королём, и за десять лет, которые Ростислав прослужил при дворе, многие приметы помнил, не говоря об основной. Руки усопшего были сложены на груди, левая ладонь поверх правой, а под ними лежало распятие.

Торопа привезли спустя час. Босого, и не очень довольного. Ядвига думала, что отправляет боярина на верную смерть, но желания властителей никогда не учитывают судьбы людей. Княжна, пережившая двух мужей, планировала отмолить все грехи незадолго до своей кончины. Время, как она считала, ещё было, и волновали её только государственные дела.

По прошествии трёх дней русская рать, получив выкуп, отошла от Легницы. Полк двигался к деревне Срода, оттуда вдоль Одера до Вроцлава, и миновав Бжег с Опольем к середине апреля должен был оказаться под Краковым. Как пришли, так и уходили. Тысяча гривен золотом, под пристальным присмотром Торопа тряслась в телеге, похрустывая тяжелыми крупинками в маленьких мешочках.