Иван Фирсов

Глава III.МОРСКАЯ ПОЛТАВА

Громовой раскат победных пушечных залпов на берегах Днепра заставил Европу поежиться. Впервые за многие века дал о себе знать Великий Росс.

Едкий пороховой дым этих залпов заставил проте­реть глаза две морские державы, главенствующие в Европе. И Англия, и Франция никак не желали по­явления еще одной соперницы на морских просторах.

Первыми забеспокоились британцы на берегах Альбиона. «Мы не имеем дальнейших подтвержде­ний о битве между шведами и московитами, — писал небезызвестный герцог Мальборо министру Годольфину, — но если только верно, что шведы так реши­тельно разбиты, как о том говорят, то как печально думать, что после постоянных успехов в течение де­сяти лет он в два часа неправильных распоряжений и неудач погубил себя и свою страну».

Вскоре Джон Черчилл потерял былое значение при дворе, но не скрывал своей неприязни к русским.

— Гляди-ка, что отписывает Матвеев из Гааги, — посмеивался Петр, — усмотрел я, что сей дук при сво­ем падении еще скорпионовым хвостом не минул нас язвить…

Опечаленным покидал в дни штурма Выборга Москву другой англичанин, посол Чарльз Витворт. Он уезжал с беспокойством, что Полтава не только ко­нец шведского могущества, а и появление в Европе новой морской державы на Востоке…

Ему откровенно вторил соперник Англии, француз­ский король Людовик XIV: «Царь совершил завоева­ния, которые делают его хозяином Балтийского мо­ря. Оборона завоеванных земель, вследствие их мес­тоположения, настолько легка для Московского го­сударства, что все соседние державы не могли бы принудить возвратить эти земли Швеции. Этот го­сударь обнаруживает свои стремления заботамио подготовке к военному делу и о дисциплине своихвойск, об обучении и просвещении своего народа, о при­влечении иностранных офицеров и всякого рода спо­собных людей. Этот образ действий и увеличение мо­гущества, которое является самым большим в Евро­пе, делают его грозным для его соседей и возбуждаюточень основательную зависть в морских державах.Его земли в изобилии доставляют все, что необходи­мо для мореплавания, его гавани могут вмещатьбольшое количество судов».

Отправляя в Москву своего нового посла де Балю-за, король на словах, как бы сочувственно, понимал устремление Петра I против соперников Франции:

— Мы всячески должны поддерживать царя в его желании, чтобы торговать во всей Европе. Мы знаем, что это против интересов Англии и Голландии, кото­рые желают быть перевозчиком для всех наций и од­ни желают производить мировую торговлю.

Теперь к Петру явился с «повинной» и саксонский правитель Август II. С необычайным почетом встретил он русского царя в конце сентября 1709 года. «В 26 день, не доезжая Торуня за милю, король поль­ский встретил государя на двух маленьких прамах,которые обиты были красным сукном, и как приехалкороль Август к судну государеву, тогда государь его,короля, встретил, и между собою имели поздравле­ния и любительские разговоры о состоянии своегоздравия и случившихся дел».

Царю все же нужны были союзники, и он «про­стил» саксонцу прежнюю измену тайного сговора с Карлом XII. При этом Петр знал истинную цену это­му «союзнику» и припас на конец встречи сюрприз.

— Где же сабля, наш подарок тебе, брат мой? — не без ехидства спросил царь.

Пять лет назад, вступая с ним в союз, в знак особо­го расположения Петр подарил Августу необычную саблю, с рукояткой, усыпанной драгоценными кам­нями.

Услышав вопрос, саксонец в первую минуту сму­тился, покраснел слегка, но быстро нашелся:

— Ваше величество, я позабыл ее в Дрездене…

Петр захохотал, хлопнул в ладоши. На пороге по­явился камердинер и с поклоном передал царю саблю, ту самую, о которой шла речь.

— Ну так вот, — продолжая смеяться, Петр про­тянул саблю Августу, — я дарю тебе новую саблю!

Лицо Августа стало пунцовым. Еще бы! Он-то допод­линно знал, что эту самую саблю он подарил Карлу XII три года назад в знак дружбы, когда заключил с ним, втайне от царя, позорный мир… Не ведал саксонец од­ного, что этот клинок нашли русские гренадеры в бага­же бежавшего из-под Полтавы шведского короля…

Лукавил не только Август. Двойную игру по отно­шению к России вели Англия и Франция.

Отправляя к царю нового английского посла, Джорджа Мекензи, статс-секретарь Генри Сент-Джон внушал ему, что у Швеции уже нет сил на равных противостоять России и поддерживать равновесие на Севере Европы, так необходимое Британии.

По давней традиции, англичане привыкли «тас­кать каштаны из огня» чужими руками.

— Помощь королю Карлу могут оказать лишь его гостеприимные хозяева в Стамбуле, — развивал свои замыслы статс-секретарь, — в наших интересах раз­жигать пожар в тех местах, направляя действия осма­нов против царя Петра.

В том же духе из Версаля часто пичкали депешами французского посла у султана, маркиза Дизальера, который публично хвастал своими интригами, раз­жигая страсти турок против России. Вручая султану послание Людовика XIV, маркиз увещевал за «коро­ля шведского, дабы ему Порта помогала». Действова­ли морские державы осторожно, окольными путями.

Вскоре англичане вручили крупные займы Карлу XII для подкупа турецких сановников, натравливая их против России. В унисон с англичанами «труди­лись» и французы.

Получив письмо из Порты от посла в Турции, царь бранился:

— Слышь-ка, сызнова лукавит Людовик, на сло­вах одно, а по делу другое, — поведал он Апракси­ну, — из Царьграда Толстой доносит, посол француз­ский, будучи в Бендерах, в гостях у Карла, привез ему немалую сумму денег. Мало того, по указу Людовика внушал ему, а потом и Порту убеждал к разрыву с Россией.

Апраксин слушал царя, незаметно вздыхая. В ду­ше холодило, понимал, что дело идет к войне.

—    Чаю, Петр Лексеич, султан заново к нам вло­мится, да не один, а хана крымского пристегнет.

—    Того не миновать, Федя. Азов бельмом у него в глазу сидит. Одначе сие нам не диковинка…

Возвращаясь в Петербург, Апраксин обычно, по заведенной привычке, не заходя домой, заглянул в Военный морской приказ. С тех пор как принял де­ла по новому ведомству, он завел строгий порядок. Все бумаги, от которых частенько зависело своевре­менное исполнение важных дел, в чем он не раз убеж­дался, докладывал ему секретарь канцелярии Андрей Паренаго. Письма подавались в двух папках, казен­ные и личные.

В этот раз, подавая папки, Паренаго, как всегда в таких случаях, сказал доверительно:

— Весточка из Голландии от племянничка.

Своих детей Апраксину Бог не дал, так генерал-ад­мирал нерастраченное душевное тепло питал к своим племянникам. Александра, сына старшего брата Пет­ра, отправил с недорослями за границу, обучаться му­дреному морскому делу. Ревностно следил за его успе­хами, но пока они не радовали.

Недавно Андрей Матвеев, посол в Голландии, по старой дружбе сообщил ему, что волонтеры в Ам­стердаме загуливают, мотают деньги, вскользь упо­мянул про Александра. Сейчас, сообщая, что отправ­ляется в Англию, племянник намекнул на нехватку денег. «Так оно и есть, — вздохнул адмирал, — не иначе промотался». И взялся за перо.

«Как там в Библии сказано? наставь юношу в нача­ле пути, и он не свернет с него до конца дней своих».

Отцу все некогда, а взыскивать надобно.

«Исполни волю монаршую, приложи труд и прак­тикуйся дальше, от Гогланда до Англии практика невелика. Непрестанно ц. в. изволит упоминать,ежели кто из вас не обучится морскому плаванию накораблях, хотя и с пасом приедет, почтен не будет,лучше не ездить. Для Бога прошу, — взывал дядя, — неленостно обучайся, чтобы мы возмогли тебя ви­деть в добром порядке, а не в бесчестии».

После обеда ноги сами собой направились в Адми­ралтейство. У пристани англичанин Ричард Броун прихорашивал линейный корабль.

—    Добрая конструкция, — похвалил корабль Скляев, — не зазорно кое-что перенять.

—    Ты-то его в глаза не захваливай, — посоветовал Апраксин, — он и без похвалы себя превозносит.

—    Есть малость, — усмехнулся Скляев, — но дело он, из прочих иноземцев, знает превосходно.

Вдвоем они прошли вдоль пристани к шняве «Лизетта».

Строил ее Скляев по чертежам Петра и гордился совершенством формы корабля.

— Пожалуй, «Лизетта» обгонит «Мункер». Неде­лю назад пробовали ее вдоль реки, лихо идет на вол­ну, лавирует складно. — Скляев вдруг захохотал. — Надо же такую красавицу чучелом обозвать.

Апраксин тоже от души посмеялся, вспомнив, что царь назвал шняву по имени своей любимой со­бачки, из которой по ее кончине приказал изгото­вить чучело…

Из Адмиралтейства Апраксин на небольшом одно­мачтовом паруснике — верее сходил на верфь в Новую Ладогу, а оттуда в Олонец.

С покрасневшими от бессонницы глазами Гаври­ла Меншиков обустраивал линейный корабль. Помо­гал ему и присматривал управитель верфи Федор Салтыков.

—    Государь уже окрестил его «Пярнов», — сооб­щил он Апраксину.

—    Ведомо мне, не только твой детинец, еще два крестника таких же, на пятьдесят пушек, в Адмиралтействе стоят, «Выборг» и «Рига».

Царь распорядился назвать первые линейные ко­рабли именем крепостей, взятых у шведов в эту кам­панию.

Осенью адмирал крейсировал на новом флагмане «Рига». Эскадра ходила к Выборгу, на меридиане Гогланда шведов не обнаружили.

—    Видать, Ватранг удила закусил, — посмеивал­ся Апраксин, обращаясь к Крюйсу, — на будущее ле­то небось злее станет. Нынче у него последнюю базу в Ревеле отняли.

—    Как ни крути, а ему теперь к нам незаметно не подобраться, — согласился Крюйс, — на Котлине можно присматривать стоянку.

—    Погоди, чай, объявится, о том государь уже хлопочет.

Как обычно, флот ушел на зиму в устье Невы, в ее многочисленные протоки и рукава.

Накануне Рождества у генерал-адмирала Апрак­сина собралась компания: Крюйс, Боцис, брат Петр, Шереметев, приехавший из армии Брюс. Веселье за­теял Федор Матвеевич. Во-первых, праздновали «графское звание» братьев Апраксиных. В этом же го­ду царь пожаловал в графы и старшего Петра. Потом нашелся повод обмыть царские подарки за взятие Вы­борга: шпагу, усыпанную алмазами, и золотой ста­кан. Трижды заставили владельца опорожнить ста­кан с водкой…

Балагурили о разном, но часто заговаривали о предстоящей войне с турками.

—    Слышь-ка, из Стамбула Толстой пишет, Нуман-пашу Карла подкупает, а Карле деньгу французы выдали, — не спеша рассказывал умудренный Шере­метев. — Султан хорохорится, с крымским ханом вместе грозятся напасть в одночасье.

—    Государь-то их не боится, а Карла, видать, по­забыл, кто Полтаву воевал, — мурлыкал запьянев­ший Брюс.

—    Так-то оно так, — согласился Апраксин, — токмо ежели воевать, по-умному надобно.

—    Как же? — заинтересовался Шереметев.

—    А как присоветовал в свое время патриарх Досифей, Борис Петрович. Я-то помню. Воевать турка надобно через Крым. Один рог в наших руках, Таганий. Другой в Очакове, там ты крепостцы недалече воевал, тоже рядом. Рога обломаем, пойдем на хана. Возьмем Крым, кораблики помогут с Азова, — счи­тай, Черное море у нас под пятой.

Шереметев встрепенулся:

—    И то дело говоришь, ан государь по-другому толкует.

—    Как же?

—    Шафирка да Рагузинский, твой приятель, все уши прожужжали ему, надобно, мол, иттить прямо к Царьграду. Там и валашские князья, и Кантемир, славяне под турком, ждут царя не дождутся.

—    Опасно сие, места незнакомые, чем войска кор­мить, далече от баз-то в чужой стороне, — озабоченно потирал подбородок Апраксин.

—    И я к тому же ему молвил. Слухать не желает, ты ево знаешь. Порешил — отрубил.

Крепкий лед сковал Неву и Финский залив в ка­нун нового, 1711 года. Наконец-то бояре и вельможи облегченно вздохнули. По ледяному насту помчались легкие санки и возки на Васильев остров. Прекрати­лась наконец-то маята, установленная царем, пере­правляться через Неву только на лодках.

Сумрачным вечером вернулся Петр из Адмирал­тейства в свой домик на берегу Невы. В небольшой прихожей его ожидал гонец от русского посла в Ос­манской Порте.

Раздеваясь, царь подумал: «Никак, поди, турки мир порушили».

«Наскоро доношу, — видимо, в спешке писал Тол­стой, судя по каракулям, — что турки по многим советам утвердили короля шведского ныне отпус­тить вскоре со многими татары через Польшу…и войну с нами начать нынче через татар, а весноювсеми турецкими силами, понеже во все свое государ­ство указы разослали вчерасъ, чтобы рати все кон­ные и пешие сбирались в Бендеръ как азиатские, такирумелъские, в апреле».

Дочитав письмо, царь вскинул взгляд на гонца, а тот проговорил:

— Их сиятельство, графа Петра Андреевича сул­тан в темницу бросил, в Семибашенный замок, я едва успел ноги унести…

Отпустив гонца, Петр велел послать за Апракси­ным. Полученная «ведомость» его не удивила, он ожидал давно «турское нападение».

Вскоре после Полтавы в подтверждение мира пи­сал дважды султану, но все без ответа. Пришлось тай­но договариваться о союзе с валашским господарем Бранковичем. Обязался перейти под его руку и мол­давский господарь Кантемир. Нынче на южных рубе­жах войска настороже, Шереметеву надобно туда дви­нуть полки из Лифляндии. Карл теперь не в зачет, с ним генерально покончено на материке.

Все эти и другие мысли Петр накоротке изложил Апраксину.

— Не сумлевайся, султана мы одолеем вскорости, гренадеры наши да пушкари поднаторели со шведом. Янычары им не чета.

Настрой царя не передался Апраксину:

— С ханом-то, Петр Лексеич, не так-то просто.

Но Петр не убавил оптимизма:

— Верно говоришь. Ты и станешь супротив хана в Азовском крае и на подступах Крыма. Тебе в прида­чу калмыцкие полки конные примкнут. Наиглав­ное — отвадить турка на море. После Рождества поез­жай в Воронеж, Тавров, спускай по весне на воду все посудины до единой — и к Азову. Выходи в море. Тур­ки наверняка эскадру пришлют к Таганьему Рогу. Надежа на тебя, выдюжишь.

Петр, шагавший из угла в угол комнаты, остано­вился у конторки, набил трубку, раскурил:

— Другая забота меня одолевает, Федя. На Балти­ке нынче против шведа мы не бойцы. Флота у нас нет. — Петр запыхтел трубкой. — Сам видишь, токмо три корабля в линию спустим на воду — «Выборг», «Рига», «Пярнов», вполовину без пушек, матросов более половины нехватка. По сути, сие пустые кузова на воде. А у шведа четыре десятка таковых грозных супротивников. Нам с ними тягаться на море не подсилу, а придет время, сего не миновать. Стокгольм-то за морем, быть может, сей град воевать станем.

Апраксин и сам нет-нет да подумывал, что не век же отсиживаться в устье Невы.

— Так-то оно так, государь, токмо догонять шведа на море споро не получится, каждому кораблю в ли­нию не менее двух-трех годков для строения потреб­но. Бона, «Полтава» второй год на стапеле, а конца-края работам не видать. А экипажи сплотить на воде?

Кампания уйдет.

Петр, слушая Апраксина, почему-то улыбнулся:

— И я о том же толкую, Федя. Надобно, штоб за шведом угнаться, готовые корабли иметь. Того для надумал послать в Европу Салтыкова, торговать у ан­гличан или голландцев суда воинские. Как мыслишь, одолеет он такую ношу?

Лицо генерал-адмирала как бы выразило согла­сие, но брови поднялись, на лбу собрались морщинки.

— У нас, Петр Лексеич, подобных Салтыкову умельцев по пальцам перечесть, Скляев да еще Вере­щагин. Семь годов он в Олонце правит верфью. Под его началом англичане да голландцы. Поди, сот­ню судов в строй поставил. Жаль отпускать. — Апраксин перевел дух. — Да что поделаешь, лучше него для такого дела не сыскать. Умен, дело знает доско­нально да и языками европейскими владеет. Петр положил руку на плечо Апраксину:

— Сам ведаю, первейший он корабельный мастер. Одначе и то время не терпит. Да и верный он делу на­шему, не всякому доверишь. Вели-ка послать кого на Олонец за ним.

Олонецкую верфь на речке Свири меж собой плот­ники величали Лодейным Полем. Такое прозвище по­лучило и небольшое городище, где жили мастера, подмастера, плотники, кузнецы и прочие промыш­ленные люди. За восемь лет уклад жизни здесь усто­ялся. Стапеля не пустовали; спустив судно на воду, следом закладывали то ли фрегат, то ли шняву, а бо­лее всего галеру. Эти легкие на подъем весельные су­да являли грозную силу в финских шхерах. В про­шлом году со стапелей сошел первый на Балтике ли­нейный 50-пушечный корабль. Мастеровые люди тру­дились на верфи с огоньком, благо их управитель, Фе­дор Салтыков, относился к ним заботливо. Жили они в добротных избах, жалованье получали исправно. Особняком поселились иноземцы, но и они не кичи­лись, уважали управителя за знание дела и сметку.

После Рождества ранними сумерками из Петер­бурга примчался на санях посланец от генерал-адми­рала:

— Их сиятельство требуют вас без промедления к себе. Велено без вас не отъезжать.

По дороге Федор размышлял, с чего бы это он сроч­но понадобился в зимнюю пору. Вроде бы на верфи все исправно, все ранее срока вершится. Неужто навет какой? Не Кикина ли, давнего завистника?

Таким же туманным, морозным утром сани оста­новились у дома генерал-адмирала.

Апраксин встретил приветливо, но загадочно улы­бался. Угостив Федора чаем, повез его к царю.

Еще раз расспросив о прошлой поездке Федора за границу, о делах на верфи, Петр без околичностей объявил:

— Поедешь тем же путем по верфям, в Гамбург, Амстердам, Лондон, куда еще сподобишь. Осмот­ришься, суда отберешь исправные, ладной пропор­ции, одначе величиной не менее полсотни пушек или того же порядка. Приторгуйся по цене, отпишешь мне и жди указу. Деньгу получать будешь у Куракина в Гааге. О всем том обустраивай тайно, через подстав­ных лиц, дабы англичане, тем паче шведы прежде

времени не учуяли.

Петр подошел к Салтыкову, прочитал в глазах его некоторую грусть, переменил тон:

— Ведаю, прикипел ты к корабельному строению, да сия порука тебе наиважнейшая для державы. Флот российский становить надобно без промедления, силу на море поднимать.

Федор как-то собрался, перевел дыхание, а царь закончил:

— Дела покуда сдашь Пальчикову. Ступай.

От царя Апраксин повез Салтыкова к себе домой отобедать. Оставшись вдовцом, Апраксин старался в зимнюю пору всегда заполучить к себе гостя, а если можно — не одного. В Петербурге он уже слыл за большого хлебосола и добродушного, гостеприимного вельможу. Частенько у него бывал князь Меншиков, отводил душу за хмельным, не знал удержу.

Во время беседы царя с Салтыковым генерал-ад­мирал вспомнил об отце Федора. Из старинного бояр­ского рода, его отец долго сидел Сибирским воеводой в Тобольске, потом правил Судным и Пушкарским приказом, был на виду у царя. Когда взяли Азов, по сути, Степан Иванович сидел там первым воеводой

и зачинателем судостроительных верфей. В Азове я сошелся Апраксин близко с Салтыковыми, присмо­трелся к смышленому сыну Федору…

За обильной едой, неспешно, Апраксин расспра­шивал своего тезку о делах на верфи в Олонце, особо выпытывал про иноземных мастеров.

— Англицкие мастера все знающие, трудятся на совесть, обжились, с нашими подмастерьями ладят. Токмо Броун заносится порой не по делу.

Апраксин прислушивался, прикидывал, скоро ко­го-то из них будет переводить на главную Адмирал­тейскую верфь в Петербург…

— Нынче весть пришла из Царьграда, султан на нас войной идет, — проговорил разомлевший Апрак­син, — потому вскоре отъеду я к Азову, в места тебе знакомые.

Слегка опешив, Салтыков отложил вилку. В Олонец скупо доходили вести из Петербурга. Все новости он узнавал из «Ведомостей».

Апраксин отпил вина из высокого бокала и про­должал как ни в чем не бывало:

— Ты-то государю, чаю, будешь по делу отписы­вать, а мне не смущайся, выкладывай все начистоту. Еще, будешь в Голландии, присмотри за нашими шко­лярами, средь них и мой племяш Лександра — балует, по слухам… — Апраксин налил бокалы вином: — Ну, тезка, давай на посошок, когда еще свидимся.

Ни генерал-адмирал, ни Салтыков не ведали, что это была их последняя встреча в жизни земной…

Весна шла к концу, Федор уже передал верфь по описи своему напарнику и товарищу Филиппу Паль-чикову, но продолжал каждый день обходить стапе­ля, готовил суда к спуску на воду. В начале июня, по еще не просохшим дорогам верховой привез долго-Жданный указ генерал-губернатора Меншикова явиться в Петербург.

С князем Салтыков не один год общался на вер­фях, иногда с топором тесали дерева бок о бок с царем. После отъезда Петра к армии, на Украину, Александр Данилыч правил в Петербурге всеми делами.

— Нынче получен указ государя, — объявил он Федору, — сбирайся в дорогу. Ехать тебе в Данию, явиться к князю Долгорукову, он все пояснит. Король дацкий сулит суда за полцены у французов. Все выве­дай, отпиши государю. Поедешь для тайности через Ригу, пасс тебе Головкин изготовил на дворянина. Деньгу получи в казначействе на прогон.

Меншиков замолчал, испытующе глядя на Салты­кова, а тот без тени смущения ответил:

— Будя исполнено, ваша светлость. Меншиков кашлянул, улыбнулся. Уважал сведу­щих людей.

— Ты в иноземных делах наторел, но держи там ухо востро, интерес державы блюди.

Перед отъездом Салтыков прощался с Федосеем Скляевым, Наумом Сенявиным:

— Когда теперь судьба сведет.

Наум рассмеялся:

— Не горюй, Федор, мы с Захарием Мишуковым тоже завтра отъезжаем к армии. Государь затребовал. Переправы там многие учинять через реки великие надобно, струги ладить для войск.

Прибыв на верфи в Тавров, Апраксин ужаснулся. Наступила пора половодья, а блоки стапелей с постро­енными кораблями сиротливо торчали на берегу в де­сятках метрах от уреза воды.

— Нынче Дон-батюшка осерчал, не хочет пускать кораблики в море, — разводил руками адмиралтей­ский мастер.

Апраксин чесал затылок: «Чем воевать с турком? Прошлым годом старые кораблики сожгли, а новых не станется».

Как гигантские истуканы, замерли на берегу вось-мидесятипушечные корабли. Жаль было угробленно­го времени, денег и сил.

— Что поделаешь, — насупившись, отводил душу Апраксин в разговоре с Крюйсом, — не все в нашей воле. Хотя государь и гневается на меня, но совесть моя чиста.

Неторопливо прохаживались они вдоль пристани, где ошвартовались две новые шнявы, шесть скампавей. Поодаль, на стремнине, покачивались на якорях два недостроенных линейных корабля.

— Отъеду я в Таганрог, — продолжал Апрак­син, — там кораблики настропалю, к Азову подамся. Кубанские татары, не дай Бог, нахлынут. Впрочем, там комендант надежный, полтавский генерал Келин. Комплектуй кораблики и спускайся к морю.

Не ровен час, турки объявятся.

Две недели Крюйс с капитанами собирал экипажи из рекрутов. Разводили испуганных новобранцев по палубам, боцмана линьками загоняли их на ванты, заставляли карабкаться на салинги и марсы, разбе­гаться по реям. Тряслись руки, дрожали колени. Кто-то падал, зашибался. На якорях, в тихой заводи, кое-что получалось…

Пока держалась вешняя вода, Крюйс повел не­большой отряд к Азову. В июне на рейде Таганрога Апраксин с тоской осматривал суда.

—    Срам какой-то, — бурчал он, — с дюжиной та­ких корабликов только и обороняться от турок, отсто­ять завоеванное.

—    Не плошай, господин адмирал, — успокаивал Крюйс, — у нас в резерве лихие казаки на лодках. Дай мне побольше мушкетов.

Апраксин уехал в Азов, а Крюйс выслал в дозор две бригантины и десяток казацких лодок…

После полудня 2 июля разомлевшего от жары

Крюйса поднял с койки раскат пушечных сигналов с дозорной бригантины. На его палубе стоял прибыв­ший накануне Апраксин.

В гавань неслись казацкие гички, поодаль, не спе­ша, под веслами, с обвисшими парусами, втягивались бригантины. Вдали на взморье, лениво шевеля пару­сами, медленно, один за другим, выплывали турец­кие корабли.

— Тридцать два вымпела. — Апраксин протянул подзорную трубу Крюйсу. — Собрались-таки, окаян­ные, супротив нас. Полторы дюжины линейных ко­раблей и дюжина галер. — Апраксин окинул взгля­дом небосвод: голубая лазурь без единого облачка. — Авось Господь Бог поможет. Ветра покуда не предви­дится.

Две недели безветрия прошли относительно спо­койно. Турки явно не спешили, выжидали, но казаки не выдержали. Заметив как-то утром отбившуюся ту­рецкую фелюгу, бесшумно выскочили из засады в ка­мышах, захватили первую добычу.

Турецкий капудан-паша все же решил проверить русскую оборону. На рассвете его галеры подкрались к внешнему рейду Таганрога. Передвигались ощу­пью, фарватера турки не знали.

Но Апраксин давно наблюдал за каждым шагом неприятеля. Утром посвежело, наконец-то потянуло с верховьев Дона.

— Вызвать командиров, — распорядился Апрак­син.

Прямо на палубе, у трапа, начался короткий совет.

Спустя полчаса навстречу туркам, набирая ход, двинулся пятидесятипушечный корабль под коман­дой Крюйса и с ним три шнявы. Турецкие галеры не стали испытывать судьбу. Развернулись на обратный курс, удрали в море. Отошли к горизонту. Капудан-паша продолжал выжидать, осторожничал. Еще не известно, сколько вымпелов в Азове, — вдруг ударят с тыла. Пока же у него одна цель — попытаться задер­жать русских у Таганрога. Турецкая эскадра подошла ближе к берегу, с кораблей спускали шлюпки, готови­ли десант. Цепко следили за малейшими движениями противника сигнальные матросы, вахтенные офице­ры на русских кораблях. Апраксин предупреждал каждый маневр неприятеля, замаскировал на берегу войска,батареи.

Не успели турки ступить на берег, шквал картечи обрушился на них из укрытых кустарником пушек. Выскочила пехота с примкнутыми штыками, удари­ли лихие казаки.

Поспешили янычары на корабли, оставляя уби­тых. Эскадра турок ушла в море.

Апраксин наблюдал за их маневром, кивнул Крюйсу:

— Бери пять вымпелов и припугни турок. Токмо да­леко не суйся, но дай им знать нашу прежнюю хватку.

Турецкая эскадра, не ввязываясь в бой, ушла дале­ко за горизонт, и неделю турки не приближались к бе­регам.

Неожиданно ранним утром Апраксина разбудила пушечная стрельба. Выскочив на палубу, он нахму­рился. Издали, распустив паруса, приближалась ту­рецкая эскадра. Пушки палили беспрерывно, но ядра не вспенивали воду.

— Холостыми палят, — хмуро проговорил Апрак­син, — не к добру это.

Отделившись от эскадры, в гавань медленно, вы­кинув белый флаг, входила турецкая галера под вым­пелом капудан-паши.

Подобрав полы халата, ловко поднялся по трапу капудан-паша. Лоснившееся от загара лицо турецко­го флагмана сияло открытой улыбкой. Казалось, он спешит кинуться в объятия своего недавнего врага…

«С чего бы это?» — тревожно захолодело вдруг внутри у Апраксина.

— Мой достопочтенный адмирал, — после взаим­ных приветствий начал торопливо гость разговор через толмача. Он вынул сверток бумаги и протянул Апрак­сину. — Только что я получил фирман. Наш султан и ваш царь заключили мир. Война закончена без проли­тия крови. — С лица турка не сходила улыбка, но в гла­зах светилось затаенное торжество. Он вдруг поднял обе руки и обвел ими вокруг, кивнул на побережье, повер­нулся в сторону далекого Азова. — Теперь и навсегда все это принадлежит высокочтимому султану.

Недоумевающий Апраксин развернул лист. Как в тумане вчитывался он в полученное известие: «Воз­вратить туркам Азов, уничтожить крепости в Таган­роге, Каменном затоне, Самаре, уничтожить все ко­рабли флота…»

Подняв голову, смотрел пустым взором мимо улы­бающегося капудан-паши. «Што стряслось-то? Од­ним махом все труды насмарку? Ножом по живому те­лу! Кровушки-то сколько пролито, живота положе­но!» Протянул фирман турку.

— Мне не ведомо сие. Покуда от государя указ не поступит, действий никаких предпринимать не ста-ану. — Кивнул головой, мол, разговор окончен.

Согнав улыбку, так же ловко подхватив полы ха­лата, капудан-паша быстро спустился по трапу, явно недовольный приемом.

Глядя вслед удаляющейся шлюпке, Апраксин вдруг подумал о Петре: «Воевал бы у моря, как Доси-фей завещал, а то ринулся очертя голову в омут. — За­першило в горле, закашлялся. — А ежели сие все правда?..»

На этот раз, обыкновенно осторожный, царь про­махнулся, забыв поговорку «Не ставь неприятеля ов­цою, ставь его волком ».

Битва с турками в излучине Прута могла бы приве­сти и к успеху русских войск. Но, не зная всех сил не­приятеля и опасаясь разгрома, Петр не стал риско­вать, быть может, и сдрейфил. К тому же он больше прислушивался к Шафирову и Екатерине Алексеев­не, чем к генералам…

По мирному договору царское войско покинуло место битвы с оружием, развернутыми знаменами. Под грохот барабанов… Как и водится у азиатов, турки взяли заложников: Шафирова и сына фельд­маршала, генерала Шереметева, чтобы заставить ца­ря до конца выполнить обязательства. Царь, поки­нув армию, отправился с женой в Варшаву, а Апрак­сину послал весточку, где изливал душу: «Хотя яниколи б хотел и вам писать о такой материи, о ко­торой принужден ныне есмь, однако ж, понеже такволя Божия благословила и грехи христианские не допустили… и тако тот смертный пир сам окон­чился, которое хотя и не без печали есть, лишитьсясих мест, где столько труда и убытков положено,но однако ж чаю сим лишением другой стороны ве­ликое подкрепление, которое несравнительною при­былью нам есть».

Письмо несколько успокоило душу: Петр сглажи­вал свои промашки, старался приглушить их делом, вселить надежду в Апраксина.

— Мудро государь рассуждает, — сказал он Крюйсу, — теперича у нас единая забота — шведа по­бить до конца, флот Балтийский крепить. Давай-ка, вице-адмирал, поторапливайся, уводи кораблики, ко­торые можно, да поезжай на эскадру в Петербург.

С болью в сердце уничтожали они корабли — раз­бирали, сжигали, некоторые добротные, как «Преди-стинация», «Ласточка», продавали туркам за десятки тысяч червонцев.

Добротные галеры Крюйс повел по Дону в Черкассы.

После Нового года Апраксин передал туркам Азов, спустя месяц взорвал крепость Таганрог.

На Азовском море прощались с флотом, а на Бал­тике распоряжался шаутбенахт Боцис: отгонял шве­дов от Котлина, прорывал блокаду, снабжал Выборг боевыми припасами и провизией.

Понемногу осваивали новые базы. В Ревеле появи­лись новые купцы из Голландии и Англии. В разгар .лета у входа в Ревельскую бухту показалась странная шхуна. Без флага, осторожно лавируя, приблизилась к берегу, бросила якорь. От борта отвалила шлюпка. Комендант крепости с недоумением рассматривал гребцов: «Какие-то бродяги, в рвани, бородатые». На корме шлюпки, приподнявшись во весь рост, сухо­щавый бородатый старик в полусгнившем кафтане размахивал шапкой, что-то кричал.

Как было коменданту угадать в нем Якова Федорови­ча Долгорукого, одиннадцать лет назад сгинувшего под Нарвой, обманом плененного с другими офицерами?..

Петр следил, чтобы с пленными офицерами обра­щались человечно. Кормили их наравне с солдатами. Использовали на строительных верфях Петербурга. Не раз обращался Петр к королю, предлагал разме­нять пленных. Карл отмалчивался.

Русских пленных поначалу отправили в Швецию. Так было под Нарвой, где Карл обманом пленил семь­сот русских генералов и офицеров. В последующие го­ды Карл приказывал пленных русских убивать сразу, после сражения. Слишком стало накладно отправ­лять их в Швецию. Расправлялись с ними просто: свя­зывали веревками, клали пластами по трое и кололи штыками или палашами. Лично Карл, в свободное от богослужения время, не однажды развлекался таким способом в походах… Благословлял такое изуверство пастор Нордберг…

Пленников, попавших в Швецию, использовали на самых тяжелых работах: на рудниках, шахтах, ле­сосеках, кормили как скотину. Большая часть их по­гибла, выживали немногие. Среди выживших оказал­ся семидесятилетний князь Долгорукий. Когда-то он привез Петру астролябию из Франции, служил верой и правдой царю. Генералом попал в плен. Десять лет томился в неволе, но надежды не терял. Зимой 1711 года сорок четыре таких же пленных работали в лесу на финском берегу около Якобштадта. Еще когда вез­ли морем из Швеции, зародилась мысль о побеге. По­нимал, что сушей не доберешься. А тут прослышали, что русские уже в Ревеле. Зимой уговорил своих това­рищей по несчастью бежать, сам стал вожаком. В ию­не за ними пришла шхуна, чтобы переправить сорока четырех пленников обратно в порт Умео на шведском берегу. На шхуне, как всегда, пленных держали в трюме, не выпуская, но было одно исключение. На­божные шведы разрешили иногда совершать молитву на палубе. Этим и воспользовались пленники.

Князь Долгорукий хоть и стар был годами, но бое­вой дух не поубавился. Распределив всех сорока четы­рех сотоварищей — кому сбить шведов на баке, кому на юте, сам с дюжиной пленников взялся сбить капи­тана.

— Како услышите на молитве «Аминь», тако враз все по местам — шведов крушить, — шептал он чет­верке подручных накануне вечером.

По условному сигналу сбили с ног караульных солдат, кого-то бросили за борт, завладев их оружием, остальных загнали в трюм. Стали к снастям, к пару­сам, к штурвалу. Шкиперу сказали коротко:

— Хочешь жить — веди шхуну в Ревель.

Так море сослужило добрую службу русским моря­кам в лихолетье. А без моря не видать бы им родной земли.

Петр при первой же встрече расцеловал старого верного служаку:

— Знать, силен бойцовский дух у русичей, сколь­ко лет веру не теряли на избавление от неволи…

Последовал указ назначить Долгорукого началь­ником нового военного комиссариата, генерал-кригс-комиссаром и сенатором.

Так уж совпало нечаянно по времени возвращение князя Юрия Долгорукого на родную землю с другим событием, на другом конце моря Балтийского.

Племянник князя Юрия, опять же князь, Василий Лукич Долгоруков, посол российский при короле Да­нии, принимал царского посланца Федора Салтыкова.

Не первый раз вступал на землю островной держа­вы корабельный мастер Салтыков. В прежние вояжи по Европе верфи Дании не привлекали особого его внимания. Первоначально, отправившись с Великим посольством за рубеж, он с другими стольниками тру­дился и осваивал «азы» строения кораблей на верфях Голландии. В Саардаме, Роттердаме, Амстердаме со­оружали тысячи купеческих и военных судов. Они-то и составляли могущество и гордость богатой Голлан­дии. Во вторую поездку он отправился уже заправ­ским корабельным мастером. Да и цели у него были иные. Небольшие верфи Копенгагена, по сравнению с Голландией, выглядели худосочно, не привлекали его внимания ни новизной дела, ни оригинальностью корабельной архитектуры.

Теперь же он вынужденно прибыл в датскую сто­лицу. Так повелел государь — начать свою миссию в Копенгагене.

Однако в столице посла не оказалось. Князь Васи­лий следовал в армии за свитой короля Фредерика IV. Датские полки вступили только что в Померанию и двинулись к шведской крепости Штральзунд.

Нагнав королевскую свиту, Салтыков разыскал посла. Долгоруков хорошо запомнил делового масте­ра еще во время первого визита в Копенгаген. О его приезде он уже знал.

— Прислал мне весточку Александра Данилыч о тебе, — добродушно пояснил он гостю, — выклады­вай, в чем суть да дело государево.

Слушая Салтыкова, он недовольно причмокивал губами:

— Писал-то я государю о судах малых, фрегатах, да поменьше, и все же наведаемся к министру Вебе, что он скажет.

По дороге Долгоруков предупредил Федора:

— Сей министр Вебе, лис хитрый, на словах к нам благоволит, а по делу сторону шведов держит.

В самом деле, словоохотливый, юркий министр с улыбкой выслушал молодого русского гостя, до­вольно бегло говорившего на его родном языке. Зака­тив глаза, он минуту-другую как бы размышлял, а по­том неторопливо пояснил:

— Да-да, я прекрасно помню совет царю его вели­чества нашего короля, но, насколько я знаю, в Дюн­керке вы не сыщите больших, многопушечных кораб­лей, разве что один-два фрегата, я рекомендую вам лучше всего побывать в Голландии.

«Ну, это-то я и без тебя знаю», — с досадой поду­мал Салтыков.

— Я завтра же доложу его величеству о вашем приезде, — щебетал Вебе, — надеюсь, что мы сумеем оказать вам содействие…

Долгоруков был рад приезду редкого гостя из Рос­сии и вечером, за ужином, расспрашивая его о ново­стях в Петербурге, неожиданно проговорил:

— Слушок здесь прошел, будто государь с вой­ском в конфузию попал с турками, на Дунае, хотя все миром кончилось, а цена оному великая. Будто султану вернули все завоеванное в Причерноморье — Азов, Таганий Рог.

Салтыков даже вспотел. «Как так? А флот, «Пре-дистинация», «Ласточка»?»

—    Суда-то воинские, что с ними? — с дрожью в го­лосе спросил он Долгорукова. Перед глазами встали десятки судов, которые он сам облазил, когда десять лет назад гостил у отца, Азовского воеводы.

—    Вроде бы обещание дано султану пожечь все до единого.

Салтыков перевел дух и отпил вина. Долго сидели молча, но Долгоруков вдруг пове­селел:

— Одначе, полагаю, все, што ни делается, к луч­шему. Ныне у государя руки высвободились. Всей си­лой на Карла навалимся. Бона и Фредерик осмелел, про сию конфузию ни слова. Вместе с Августом про­тив шведа выступили наконец. Знать, ведают, наше войско им на подмогу выступит.

Доводы посла подняли настроение Федора. «И в самом деле, замирение с турком против непри­ятеля здесь, на Балтике».

— И твоя польза ныне ко времени, — продолжал князь, — ноша на тебе великая, не знаю, выдюжишь ли? А ты ежели с Фредериком будешь якшаться, имей в виду, он свой интерес имеет. Желал с государя три мильона рехсталеров заполучить за свою подмо­гу. Ан сорвалось, кукиш получит, наш государь ныне в силе.

Фредерик в самом деле принял вскоре Салтыкова, довольно ласково обходился с ним. Свои впечатления Федор изложил в первом донесении царю: «…а коро­левское величество датское велел свой указ послать в Гаагу к министру своему, чтобы он во всем моем де­ле чинил мне всегда крайнее вспоможение».

Распрощавшись с Долгоруковым, он направился в знакомую ему прежде Гаагу, к послу князю Борису Куракину. Следовало определиться с денежными де­лами. Еще в Копенгагене Федор прикинул, что каж­дый корабль обойдется дороговато, около ста тысяч рублей…

В кампанию 1712 года царь впервые не поехал в Воронеж. Теперь делать там ему было нечего. Всех рабочих и мастеровых переводили на северные верфи, в Архангельский. Заводы, мастерские, кузни, весь де-ланный лес перевозили туда же. Разбирали суда на стапелях…

Каждое утро Апраксин затемно приходил на Ад­миралтейскую верфь и редко успевал опередить ца­ря. На стапеле сверкала свежевыкрашенными борта­ми «Полтава», и царь, забываясь в работе, готовил корабль к спуску. В этот год летние месяцы Петр про­водил у моря и на кораблях. Видимо, хотел заглу­шить неприятные воспоминания прошлого года на сухопутье.

Вечером делился планами с Апраксиным, подо­звал его к карте:

— Нынче у нас одна дорога к морю, ее будем мос­тить. Шведа нам не одолеть, покуда наше войско на его землю не ступит. Без флота сие немыслимо… Швед покуда нас мощнее, в эту кампанию соберем си­лы, корабли спустим со стапелей. Салтыков обещал

прислать купленные. Для шхер построим сотни две скампавей. — Петр провел рукой по карте. — Попы­таешь осенью оттеснить шведа от Выборга. На буду­щий год двинем берегом к Аландам, а там до Карла Рукой подать.

Морщинки на лбу царя разгладились:

— Финляндия нынче что титька для Швеции — не токмо мясом, а и лесом питается. Ежели летом выйдем до Або, шведская шея легче гнуться станет.

Апраксин слушал, удивленно покачивал головой: «Ну и Петр Лексеич, будто рукой сняло печаль с души».

—   Сие ладно, господин шаутбенахт.

—   То не все, генерал-адмирал. Принимай под свою руку Эстляндию, Ингерманландию и Карелию. Командовать будешь всем флотом Балтики и вой­ском…

Едва сошел лед, не дожидаясь готовности эскадры Крюйса, Петр с Апраксиным ушел на «Лизетте» к Выборгу, проверил состояние крепости, вернулся к Котлину. Ошвартовались на шлюпке к новой при­стани, вокруг торчали сваи, строили гавань.

—   Из губерний в этом году три тыщи человек сю­да придут, фортеции и жилье строить, — сказал Петр.

—   Кому жилье-то? — спросил Апраксин.

—   Для жителей города, — усмехнулся Петр. — Будя, Федор, сюда, окромя работных людей, селить шляхту, людей купеческих да ремесленных. Флоту базы надобны, гавань, верфи.

—   Крюйсу время в море отправляться, — докла­дывал планы Апраксин. — Нынче думаю ему с эска­дрой определить крейсирование на меридиане Вы­борга и далее к Ревелю. Пора обезопасить наши ком­муникации.

—   Добро, — согласился Петр, — командуй, распо­ряжайся самостоятельно, но дозоры выставляй бес­прерывно. Из Стамбула доносят, опять Карл науськи­вает на нас султана. Не исключено, диверсию морем учинят. Я в Адмиралтействе, на «Полтаве», буду, — ежели что, дай знать немедля…

Только-только турки подписали мирное соглаше­ние с русскими, в их лагере появился взбешенный шведский король.

Узнав в Бендерах о тяжелом положении армии ца­ря, он вскочил на коня и гнал его почти сутки, но, увы, опоздал.

— Немедля порви договор с царем, — наступал он на Мехмет-пашу, — дай мне войско, я приведу его к тебе с веревкой на шее.

Ироническая улыбка блуждала на лице визиря. Он слушал, прищурив глаза, — уже привык к безу­держным выходкам своего невольного гостя, нахлеб­ника без войска…

— Ты уже отведал русской каши и ежели хочешь, то атакуй их своими людьми, а мира мы не нарушим.

С тех пор Карл не прекращал усилий вновь напра­вить турок на Россию. В этом году его поддержала Франция. И не словами, а субсидией в один миллион ливров.

Деньги… деньги… деньги. Только с их магической силой связывал теперь свои надежды на будущее ког­да-то грозный полководец. Подкупить падких на под­ношения турецких министров и вновь натравить яны­чар на царя… А пока король верит в стойкость своих генералов Стенбока и Крассау. У них в Померании 15 тысяч войск, скоро флот перебросит подмогу в 10 тысяч рекрутов из Швеции. Они надежно прикры­вают метрополию от датчан на юге, со стороны проли­вов. Все генералы и адмиралы выполняют только приказы короля. Он не теряет надежды свести счеты с Августом, а там с Божьей помощью и поквитаться с царем. Важно не упустить время и оградить коро­левство от русских на востоке, в Финляндии. Срочные депеши направлены генералу Либекеру и генерал-ад­миралу Вахтмейстеру.

Как обычно, королевская Адмиралтейств-колле-гия собралась в полном состраве, когда поступили ко­ролевские приказы. За последние годы, после отъезда короля, меж адмиралами все чаще возникали распри. В основном флагманы не могли поделить между собой верховенство.

Вот и сейчас, собравшись вместе, адмиралы Ан-керштерн и Ватранг искоса поглядывают друг на дру­га, пыжутся вице-адмиралы Лилье и Шеблад, вытя­гивают шеи шаутбенахты Таубе и Эреншильд, не от­стает от них и его наследник, старший сынок, недавно произведенный в контр-адмиралы.

Генерал-адмиралу уже за семьдесят. Он давно не выходит в море, но тянет лямку и не желает уступать свое кресло кому-либо, хотя ни для кого не секрет: и Анкерштерн, и Ватранг давно примеряют на свои плечи эполеты генерал-адмирала.

— Его величество, наш славный король, — трес­кучим голосом начал заседание Ганс Вахтмейстер, — предписывает нам исполнить на предстоящую кампа­нию две важные позиции. Первая из них — не допус­тить датский флот к нашим берегам и пробиться

с подкреплением к генералу Крассау.

Генерал-адмирал взял небольшую паузу. Давно скрупулезно собирает он сведения от шкиперов купе­ческих судов, иноземцев, побывавших в России, о своем сопернике, появившемся на востоке. Делает выводы из докладов Анкерштерна и Шеблада, капи­танов.

Никогда прежде не служивший моряком, русский генерал-адмирал Апраксин год от года теснит швед­ские эскадры на море и полки на суше. Неплохой воя­ка у русских голландец Корнелий Крюйс, да и венеци­анец Боцис не дает покоя в шхерах. Всем верховодит у московитов царь, и Апраксину втайне завидует Вахтмейстер. В отличие от короля, русский царь, по слухам, знает истинную цену морской силе…

— Все вы помните наши неудачи на востоке… — В горле запершило, и Вахтмейстер отпил глоток теп­лого глинтвейна, который адъютант всегда держал наготове. — Выборг, Нарва, Ревель, Рига — потерян­ные для нас базы, но остается еще Гельсингфорс. Мы должны стоять там до конца. Иначе московиты, не дай Бог, вырвутся из залива и овладеют Аландами. А там рукой подать до Стокгольма.

Флагман шведского флота не ошибался. Русский царь давно твердо уяснил значение для державы во­енной силы не только на суше, но и на морских ру­бежах.

Последние редкие льдинки плыли вниз по Неве, а царь вызвал Наума Сенявина:

— Готовь «Самсона», сходим за Котлин, пошукаем шведа.

На взморье эскадра Крюйса ушла далеко на запад, на горизонте паруса сливались с грядой курчавых об­лаков.

—    Нынче шведа не видать, — доложил Апрак­син, — ежели так пойдет, к осени пустим Боциса, пу­скай их пошпыняет, каперов разгонит.

—    Через неделю приходи к Питербурху, «Полта­ву» будем сталкивать на воду.

Разомлевший от весеннего солнца адмирал рас­плылся в улыбке, — жди опять Бахусовых забав.

В день спуска «Полтавы» работы в Адмиралтейст­ве приостановились.

На «Полтаве» обычно трудились две-три сотни плот­ников. Сегодня они пришли одетые по-праздничному, привели жен и детей. Как-никак, и для них это торже­ство, каждый внес свою лепту в сооружение судна.

На всех эллингах пестрели флажки, «Полтава» украсилась сигнальными флагами по всему фальш­борту.

Еще раз прошелся по всем эллингам слегка блед­ный Скляев с приказчиками и десятниками, цепким взглядом ощупывая весь стапель. Проверил готов­ность салазок, убраны ли все лишние бортовые подпо­ры, на месте ли топоры, кувалды, деревянный муш-

кель с длинной рукояткой — огромный молот для вы­бивания клина из-под кормового среза киля. Окинул еще раз смазанный салом слип, наклонный дощатый настил под килем, уходящий далеко в воду.

В солнечный полдень 15 июня Петр с Апракси­ным, Меншиковым, офицерами, корабелами поднял­ся на верхний дек «Полтавы», прикрепил к фалам на корме Андреевский флаг. Заглянул в кают-компа­нию. Вокруг длинного, от борта к борту, стола с белой скатертью сновали вестовые матросы, денщики, рас­ставляли приборы, штофы с вином и водкой, закус­ками.

Все направились вниз, а Петр похлопал Скляева по плечу:

— Все обойдется, Федосейка, не впервой. Штур­вал одерживай, чтобы руль не забросило, вовремя якоря отдай.

На верхней палубе остался Скляев с палубной ко­мандой такелажников, боцманом и матросами. Все произошло быстро, четко. Осмотревшись, Апраксин перекрестился и крикнул в рупор:

— С Богом! Руби канаты! Бей подпоры!

Почти враз раздался характерный треск, упали разрубленные канаты. В тот же миг полетели подпо­ры, а Петр взмахнул мушкелем и выбил основной клин из-под киля.

Махина на стапелях заметно вздрогнула, чуть кач­нувшись, нехотя, дюйм за дюймом, двинулась к урезу воды, задымился слип…

Загрохотали пушки, загремели барабаны, заигра­ла музыка, матросы закричали «ура!».

Разрезая килем невскую воду, плюхнулась грома­дина разрисованной кормой. Запенились волны, за­крутились водяные вихри. Нева нахлынула на берег. С бака полетели в воду два огромных якоря, натяну­лись, будто вожжи, два огромных каната, удерживающие вздыбившуюся махину. На кормовом флагшто­ке затрепетал на ветру Андреевский стяг. А на берегу перекатывался по праздничной толпе радостный крик.

К борту подошла верейка — большая прогулочная лодка Петра. На палубу поднялась с Петром вся сви­та, начались торжества на корабле и на берегу…

Первый тост держал Петр:

— Первенцу нашему линейного флота Балтийско­го семь футов под килем и ветра полного парусы!

На другой день пришло письмо из Лондона. Сал­тыков купил первые три пятидесятипушечные кораб­ля и повел их в Копенгаген.

—    Ко времени. Молодец, Федор, даром хлеб неест, — обрадовался царь: весомая прибавка для нача­ла. — Бона Головкину повестили послы наши, Лон­дон да Голландия собираются послать эскадры на по­мощь шведам, дабы датчан принудить.

—    Пошто им неймется? — спросил Апраксин.

—    Каждый государь свой интерес имеет, — ус­мехнулся Петр. — Англичане не хотят пускать нико­го на Балтийское море, акромя шведов. Сие понятно. Так вона король Фридрих и тот голос поднимает, же­лает нам худа. Князь Куракин ведомости прислал, мол, прусский двор паче всех противным был нашему интересу.

—    Все они косятся на Москву.

Петр задумался, но Апраксин осторожно напомнил:

—    Так кого же за кораблями салтыковскими от­рядим?

—    Вестимо, Наума, самый лихой и знающий ка­питан. Боциса пора бы отправлять в море, да и Крюйсу проветрить паруса не мешает.

—    На неделе Боцис пойдет в шхеры, вдоль фин­ского берега розыск устроит шведам. Крюйса пошлю в дозор нынче.

— Добро. Нынче я отъеду с Меншиковым к вой­скам в Померанию. Не позабудь готовить припасы на тот год.

Петр окинул взглядом стапеля, — везде торчали ребра шпангоутов. На крайнем свободном стапеле, где стояла «Полтава», расчищали место для закладки но­вого корабля.

— Чуть не позабыл, передай Науму, пущай сбира­ется в путь. Со мной поедет в Померанию, а оттуда прямиком к Салтыкову.

В далекую Померанию царь спешил на выручку к своим союзникам — датчанам и саксонцам. Фреде­рик и Август сговорились дать бой шведскому корпу­су генерала Стенбока, не дожидаясь русских полков, «ибо хотели одни славу одержать». И жестоко про­махнулись. Стенбок разбил их в пух и прах.

— Сколь курьеров посылал к Фредерику — обо­ждать наше войско, не ввязываться со Стенбоком, — возмущался Петр, — ан спесь заела, вот и намяли им бока. Слава Богу, што не всех побили.

Дело затянулось к зиме, кампания не удалась. Царь отослал Сенявина:

— Поезжай-ка в Копенгаген к Салтыкову, он тебя небось заждался. Накажи ему поспешать. В будущую кампанию шведа потесним на море.

Совсем недалеко, четыре сотни верст напрямую, в Копенгагене, встретились давние приятели Федор Салтыков и Наум Сенявин.

На рейде Копенгагена покачивались на легкой волне три первенца, купленных Салтыковым в Ан­глии.

Федор на правах хозяина повел Наума сначала на 50-пушечный, двухпалубный «Святой Антоний». Се­нявин едва поспевал за Федором, быстро семенившим по верхней палубе.

—    Не ведаешь, сколь мороки с купцами испытать довелось, — на ходу рассказывал Салтыков, — каж­дый денежный интерес имеет, обмануть норовит ток­мо. А мне-то мало, что весь кузов обшарить от киля до верхней палубы надобно, все высмотреть, крепость проверить, нет ли где гнилости и течи. — Федор мах­нул рукой. — Ты сам же понимаешь, корабль три го­да сооружают сотни людей, а мне несподручно враз все обозреть. А еще государь велит, дабы пропорции соблюдать ему погожие да штоб кораблики резвы бы­ли на ходу. А рази сие усмотришь, ежели деньги про­плачены. — Федор досадно поморщился.

—    В самом деле, ты, Федор, мастак, а одному-то такое невмочь.

—    Вот-вот, — засмеялся видимо польщенный Салтыков, — теперь ты доглядывай, што я недосмот­рел. С экипажем столкуйся, особливо с капитанами. Тебе с ними в схватку на море вступать.

—    Верно сказываешь, — проведя рукой по шер­шавой, с облупившейся краской мачте, согласился Сенявин, — тута работ на месяц.

—    Правильно, — в тон ему ответил Федор, — но токмо на одно судно, а их еще два, — кивнул он в сто­рону стоявших рядом на якорях «Рандольфа» и «Эсперанса» и показал на открытые орудийные порты. — Не позабудь пушки оглядеть, а мне, брат, днями в Лондон отъезжать. Там еще пяток корабликрв при­смотрел. Кто за ними-то притопает?

—    Слыхал от Апраксина, будто братца моего, Ивана, снарядят.

—    Ежели никого не пришлют, с англичанами от­правлю…

По пути в Лондон Салтыков заехал в Гаагу к по­слу, князю Борису Куракину. Почти одногодки, они пока не расходились во взглядах на затеянное царем Дело по покупке кораблей.

Вместе они «волонтерами» отправились за грани­цу с Великим посольством царя в 1697 году. Там пути их разошлись. Куракин поехал в Венецию, Салты­ков — в Голландию.

Оба они выделялись из среды близких «дружков» царя, Меншикова, Скляева, Кикина и прочих «подло­го» звания, своей боярской родословной.

— Покуда, Федор Степанович, государь исправно переводит деньги для оплаты моих векселей.

Куракин знал, что, выполняя царские наказы, Салтыков мечется туда-сюда, покупает суда во фран­цузском Дюнкерке, Гамбурге, Амстердаме. В послед­нее время он обосновался в Англии, убедился, что на лондонских верфях строят добротно и расчетливо по « пропорциям ».

Об этом же напомнил ему и Куракин перед отъездом:

— Днями получил от государя письмецо, — посол достал из шкатулки вчетверо сложенный лист, — для вас, пишет государь, купить корабли пять или боль­ше, а по конечной нужде три от шестидесяти до соро­ка осьми пушек, чтоб были доброй пропорции. Верев­ки и паруса каковы есть и запасных не надобно, ибо дома дешевле оное найдем. — Куракин отложил пись­мо и поднял глаза: — Государь, как всегда, о копейке печется…

В Лондоне Салтыков еще раньше сговорился о по­купке пяти кораблей. Теперь следовало проверить все тщательно и лишь потом оформлять купчую. С утра до вечера досматривал — как всегда, на совесть — один корабль за другим. Поздним вечером возвращаясь в свою скромную каморку, Федор при свече принимал­ся за другую, по его мнению, весьма важную работу.

Пятнадцать лет назад, впервые очутившись в Ев­ропе, Федор с изумлением взирал на жизнь и быт в Голландии. Все там отличалось от устоев жизни на его родине. Присматриваясь, он с горечью подмечал добротность и аккуратность в работе на верфях, поря­док и уютность в домиках простых плотников и куз­нецов, отлаженное времяпрепровождение, меру в пи­тие, обходительность горожан друг с другом. Но кое в чем уже тогда Федор оказался на высоте.

Как-то царь познакомил его с бургомистром Ам­стердама Николаем Витсеном. Тот занимался геогра­фией. Заметив пристрастие Салтыкова к наукам, по­казал Федору свое сочинение «Северная и Восточная Татария», как называли тогда в Европе Сибирь. Уви­дев карту, Салтыков заспорил с Витсеном:

— Сия карта не есть истинная, у вас не можно до­браться морем по северу от Енисея и Лены до Амура и Епона с Китаем. А сие совсем не так.

Витсен в недоумении посмотрел на Салтыкова:

— Позвольте, но я составил карту по документам из России. Откуда вам известно другое?

Салтыков сразу же ответил:

— Много лет проживал я в Тобольске с батюшкой. Зрил там немало доношений казаков наших Дежнева да Атласова, которые хаживали морем вокруг Свято­го Носа на Чукотке из Колымы к Анадырю.

Салтыков уверенно провел пальцем по карте, где Витсен изобразил сплошной материк, соединенный с Америкой.

— В том месте нет перешейка, а есть море-океан, но льды великие…

Еще в то время Салтыкова мучила обида за неуст­ройство жизни на родине. Насмотрелся сын воеводы и в Москве, и в Тобольске, и в других местах на лихо­имство и казнокрадство разных чинов, беспробудное пьянство и забитость «подлого» звания людей, произ­вол и беззаконие правителей больших и малых.

Теперь, в Лондоне, долгими вечерами и ночами просиживал он, собираясь с мыслями, излагал свое видение для обновления жизни в России.

Накануне нового, 1713 года решился поделиться своими замыслами с царем:

«При сем доношу вашему величеству, — писал он, сообщая о покупке кораблей, — между повелитель­ными вашими указы, в свободное время, будучи здесь, прилежно потщился выбрать из правления уставов здешнего английского государства и прочих европей­ских, которое приличествует токмо самодержавию, а не так, как республикам или парламенту, по кото­рому учинить в ваших государствованиях в прибы­лях, как внутренних, так и внешних, вновь доходы великие, которые еще у нас неведомые, а людям ни малой тягости не будет; такожде всенародное обу­чение во всяких свободных науках и во всяких худо­жествах может исправиться и сравнятися в крат­кое время со всеми лучшими европейскими государст-вы, по образу, как и здесь сочиняется ныне, и ежели в. в-во изволите ко мне премилостивый свой указ при­слать при подписании вашей властной монаршей ру­ки, чтоб оное прислать, я немедленно сие учиню пунктами со всякою аккуратностью и демонстраци-ею и пришлю с нарочным курьером».

Канцелярией у Салтыкова с недавних пор заведы-вал секретарь Василий Шапкин. Его рекомендовал Федору сам Алексей Макаров, кабинет-секретарь царя Петра, которому Василий приходился племянником. Весьма прилежный и аккуратный, окончивший в свое время Навигацкую школу, он вел переписку с много­численными коммерсантами, предлагавшими на про­дажу военные суда. Салтыков доверял ему оформлять и денежные документы. Кроме всего прочего, Василий обладал убористым каллиграфическим почерком. Все взгляды и размышления пропозиций, как называл их Федор, секретарь заносил в особую тетрадь.

День за днем трудился Салтыков, кратко излагая свое видение издалека многих сторон жизни в России, которые знал не понаслышке, а главное, предлагал верные, на его взгляд, меры по переустройству.

Были здесь и рассуждения о духовных, воинских, гражданских чинах, о мастеровых людях, боярских сынах и крестьянах, о школах и обучении простого народа.

Частенько Шапкин не понимал суть рассуждений Федора, все же допытывался, для чего все это.

— А того для, Василий, — обычно пояснял Сал­тыков, — што народ наш российский такие же чувст­ва и рассуждения имеет, как и прочие европейские народы, токмо его потребно обучать и к верному пути направить.

Особо Салтыков выделял давнюю задумку об осво­ении сибирских земель, где он прожил почти десять лет. Так он и озаглавил свои позиции «О Сибири», в которых предлагал царю:

«Первое.

Велеть построить корабли на Енисейском устьеи на иных реках, понеже оной реки устье позади Ледови­того моря, и в Сибири от Енисейского устья до Китая все надлежит вашему владению оной морской берег.

Второе.

И теми кораблями, где возможно, кругом сибир­ского берега велеть проведать, не возможно ли найти каких островов, которыми бы мочно овладеть под ва­ше владение.

Третье.

А ежели таких островов и не сыщется, мочно натаких кораблях купечествовать в Китай и в другиеостровы, такожде и в Европу мочно отпускать от­туда леса, машты и доски, смолу и тар, понеже там изобилство великое лесов, а здесь, в Европе, зело в том великая нужда и дороговизна, и в том будет в государстве прибыль великая; а лесов там, в Сиби­ри, великое множество…»

Минул всего месяц с небольшим, как, на диво, царь прислал ответ на высказанные Салтыковым рас­суждения.

Воскресным утром Шапкин сходил на почту и вер­нулся с сияющей физиономией:

— Из Петербурга весточка, сударь, никак из кан­целярии государя.

Салтыков вскочил с постели, распечатал конверт.

— Верный у тебя глаз, — засмеялся он, пробежав первые строчки. — Послушай, письмо-то без шифра. «Права, о которых вы писали, что вы выбрали из ус­тавов аглицких и прочих европских, которые йадлежит, кроме республик, пришлите к нам».

Улыбка не сходила с лица Федора. Закончив чи­тать, он положил письмо на стол:

— Ну, Василий, точи перья. Его величество, госу­дарь наш, благоволит к нам. Медлить не станем, все усердно исполним на пользу державе нашей.

Пятнадцать лет прошло, как приехал в Россию Корнелий Крюйс. Немалые деньги и чин вице-адми­рала пожаловал ему государь. Видимо, и то и другое прельстило голландца.

За минувшие годы он исправно правил службу, выполнял добросовестно поручения царя. Выделялся из среды иноземцев крутым нравом, горячностью, считал себя самым большим знатоком морского дела. На этой почве спорил со своим земляком шаутбенах-том Яном Резом, даже пришлось разрешать спор на шпагах. Слава Богу, тогда оказался рядом Федор Ап­раксин, разнял их… С появлением в России шаутбе-нахта Ивана Боциса, флагмана галерной эскадры, Крюйс частенько вступал с ним в перепалку. За время войны со шведами Крюйс умело противостоял непри­ятелю на подступах к Котлину, но до сей поры Крюйс не вступал в боевое соприкосновение с неприятелем под парусами один на один. Только в таком поединке и есть возможность проявить себя и определить ис­тинную степень мастерства и стойкость характера. Теперь это время для Крюйса приспело…

Проводив царя в Померанию, Апраксин распоря­дился Крюйсу выходить в крейсерство.

— Пора нашей эскадроне отсиживаться у Котлина. Чаю, у тебя нынче на ходу три корабля линейных, три фрегата да две шнявы. Возьмешь в придачу себе отряд скампавей Боциса.

Слушая генерал-адмирала, Крюйс недовольно со­пел. Не питал он приязни к Боцису. Больно заносчив и всегда свое особое мнение имеет…

— Я-то нынче в Выборг отправлюсь, пойдем с пол­ками берегом на вест. Попытаем шведа теснить, как получится, — пояснил Апраксин.

К вечеру 23 июля эскадра маневрировала к западу от Котлина, на флагмане с салинга закричали сиг­нальные матросы:

— На весте три паруса!

У Толбухиной косы в кильватерном строю шли три шведских корабля. Вице-адмирал Лилье послал их в дозор.

Не долго думая, Крюйс прибавил парусов и по­шел навстречу шведам. Сумерки сгущались, темнота заволокла горизонт. Крюйс приказал эскадре стать на якоря: точных карт нет, недолго и на мель напо­роться.

На рассвете оказалось, что и шведы отстаивались на якорях и начали ставить паруса. Видимо, и непри­ятель опасался сесть на камни.

Крюйс отрядил в погоню за ними два корабля и шняву, но скоро заштилело и пришлось буксиро­вать эскадру скампавеями отряда Боциса. Неболь­шие, два-три десятка метров длины, с дюжиной-пол-торы пары весел, эти юркие, быстроходные суда были гордостью царя. По его задумке лучший корабельный мастер Федосей Скляев сподобил эти необычные ма­лые галеры для действий в шхерах.

«Уразумей, — пояснил царь Скляеву, — ты-то в Венеции бригантины великие строил. Нам же по­требно в шхерах, меж камней, маневр иметь, потому скумекай по чертежам малую бригантину на новый манер».

Новоманерные бригантины, кроме гребцов, прини­мали полторы сотни солдат для абордажа или действий на берегу. В носу ощетинились одна-две небольшие пушки. С легкой руки далматинца Боциса, их прозва­ли на итальянский лад скампавеями — быстро исчезающими. При попутном ветре они поднимали паруса.

Стоя на корме флагманской скампавеи, цепким взглядом следил Иван Боцис за равнением буксируе­мых кораблей. Вскидывал подзорную трубу, огляды­вал горизонт, не появились ли шведы. Переводил взгляд на старшего флагмана Крюйса. Вице-адмирал Крюйс во время буксировки пригласил к себе капита­нов. «Небось рассиживают сейчас с Крюйсом, из бока­лов вино попивают», — сердито подумал Боцис.

И в самом деле, в эти самые минуты «адмирал, обе­дая у себя с некоторыми из капитанов, пил уже на «доброе счастье» рейнвейн». Но мореходы штофы опорожнить не успели, ветер засвежел, и наши суда, бросив буксиры, начали ставить паруса и отстали от шведов.

Волна развелась, забелели барашки, в откинутые пушечные порты залетали брызги.

Крюйс, лениво оглядывая нестройную колонну эс­кадры, подумал, что шведов не догнать.

— Поднять белый флаг! — бодро скомандовал ка­питану.

Тот недоумевал: «Сие значит прекратить погоню». Эскадра легла в дрейф, а шведы, заметив оплошность русских, нагло приблизились на два пушечных выст­рела.

Видимо, Крюйса задело, и он, побагровев, решил­ся на атаку.

— Поднять красный флаг!

Теперь шведы, не будь дураком, повернули на об­ратный курс и, имея превосходство в скорости, нача­ли отрываться от русской эскадры…

Командир шведского отряда самодовольно улы­бался. Он выполнил задание вице-адмирала Лилье, высчитал все суда русских, оценил их боевые возмож­ности.

Наблюдая издали за маневрами эскадры, Боцис чертыхался вслух:

— Эти бездари под командой Крюйса позорят рус­ский флаг!

Эскадра вернулась на Котлинский рейд, а Боцису скучать не довелось. Апраксин на исходе лета высту­пил из Выборга с Ингерманландским корпусом в Финляндию.

Тем временем Боцис лихим маневром прорвал бло­каду шведской эскадры, прошелся вдоль южного бере­га залива и скрытно от неприятеля повернул на север, в финские шхеры. Русских не ожидали, и Боцис захва­тил с ходу 25-пушечную шняву, «Крефт», несколько 4-пушечных ботов. Две недели хозяйничал Боцис в шхерах, подвозил войскам боеприпасы, продовольст­вие. На суше русские теснили шведов. Отступая за реч­ку Коска, шведы сожгли все мосты. Пока Апраксин раздумывал, наступила осень, пошли дожди. «Видимо, в эту кампанию нам не стоит особо рисковать, — размы­шлял Апраксин, — фронт для атаки велик, реку с ходу не перепрыгнешь, да и у Боциса силенок маловато».

Войска ушли на зимние квартиры в Выборг, фло­тилия Боциса разоружилась в Галерной гавани Пе­тербурга.

Генерал-адмирал Вахтмейстер с бодрым настрое­нием выступал в королевском Совете. Моряки были в минувшей кампании на высоте. «Шведы стали гос­подами на море, и датский флот не так действует про­тив шведов, как про него сказывали, ибо ныне транс­порт шведский пропустили в 10 000 человек», — огорчался русекий царь.

Шведы высадили десант, и датчане отступили.

— Наш славный вице-адмирал Лилье, — хвастли­во докладывал Вахтмейстер, — закупорил русскую эскадру Крюйса в устье Невы, а потому и войска Ап­раксина не посмели наступать в Финляндии.

Царь вернулся из Померании в конце зимы. Вы­слушав Апраксина, нервно пожевал верхней губой, подергал усики. Генерал-адмирал за четверть века с лишком хорошо познал привычки своего сродствен­ника по младшей сестре. «Быть грозе».

Но Петр неожиданно ухмыльнулся, узнав, что три корабля, купленные Салтыковым, уже в Ревеле.

Вдруг вспомнив о чем-то, он порылся в конторке, вынул тетрадку.

—    Салтыков письмо дослал. Головастый мужик, не только о корабликах печется, о державе заботу имеет. Слушай. Пропозиции его выбраны из управле­ния разных уставов аглицких, французских, герман­ских и прочих европейских, которые приличествуют нашему самодержавию. И он то описует, что на поль­зу можно употребить нашей державе.

—    О чем же?

—    Разные здесь прожекты — по економии, ремес­лам ихних народов. Но не о том я. — Петр перелистал письмо. — Бона главка так и называется — «О Сиби­ри». «Велеть построить корабли на Енисейском ус­тье и на иных реках… и теми кораблями кругом си­

бирского берега велеть проведать, не возможно ли найти каких островов, которыми бы мочно овладеть под ваше владение… мочно на таких кораблях -купечествовать в Китай и в другие островы, також-деив Европу мочно отпускать оттуда леса, машты, и доски, смолу…» Што скажешь?

Апраксин слушал внимательно, покачал головой:

—    Мысли мудрые, но не ко времени.

—    Салтыков поперед нас глядит. Я и то, грешным делом, не раз мнил, а ну как через Сибирь к океану проехать? Наши-то казаки хаживали до Японского моря.

Апраксин поневоле учился загадывать наперед у младшего по возрасту царя, которого опекал с четы­рех лет от роду.

—    Нынче-то, Петр Лексеич, время приспело, ско­ро ледоход.

—    И то верно. Сзывай генералов и флагманов. По­толкуем…

Успех кампании 1713 года прямиком зависел от действий флота. Апраксин, Крюйс, Боцис склонились над картой.

— Генеральная задача, — Петр размашисто про­вел рукой по карте, — вышибить шведов из Финлян­дии, она есть матка Карла. Выйдем к Аландам, там до Стокгольма доберемся. Приспела нам пора шведу по­казать флот русский. Гляди, адмирал, — царь пома­нил Апраксина, — с галерным флотом и войском пой­дешь вдоль берега, штурмуешь Гельсингфорс, далее к Гангуту и Або. Всюду галерам и бригантинам десан­тировать пехоту морскую, подвозить припасы и про­виант. Когда будешь с войском, Боциса флагманом ос­тавишь.

Адмиралы слушали, вникали, запоминали. А Петр, кивнув Крюйсу, продолжал:

— Тебе с корабельной эскадрой занять позицию на меридиане Гельсингфорса, прикроешь нас на бере­гу от шведской эскадры. Действуй без мешкоты, гони неприятеля, силы у вас равные. — Петр лукаво улыб­нулся, глянул на Боциса. — Слыхал я, в прошлую кампанию ты сплоховал, упустил шведа.

Крюйс скривил тонкие губы, сверкнул глазами:

—    То есть навет, государь, невежество и глупость.

—    Будя, Крюйс, не забижайся, — примирительно сказал Петр, — при случае потолкуем за рюмкой.

Никто не предполагал, что разбираться придется по-иному…

В конце апреля Петербург пришел в движение. Го­товились к выходу 200 галер, скампавей, бригантин, шестнадцать тысяч войск.

Апраксин старался поспеть всюду, присмотреть за флотом, проверить войска, наладить работу на верфях в Адмиралтействе, наведаться на Котлин. Урывками за­езжал в канцелярию. Чиновники редко принимали при­казы на слух, им подай бумагу. Личную почту секретарь докладывал без промедления. Пришло письмо от пле­мянника. Распечатывая конверт, Апраксин почему-то вспомнил о старшем брате. «Опять вдовцом остался бе­долага, да и детки без матки. Год назад скончалась вто­рая жена Петра, княгиня Куракина, восемнадцати лет от роду, скоропостижно, при родах. «Хоть дитя не по­мерло», — вздохнул Федор Матвеевич, читая письмо…

В первых числах мая галерный флот в двести вым­пелов под флагом генерал-адмирала Апраксина под­нял якоря. Авангардом головной колонны командо­вал контр-адмирал Петр Михайлов, как велел имено­вать себя Петр, а арьергардом так же контр-адмирал Иван Боцис.

Первый бросок десант произвел в Гельсингфорс, овладел им, но вскоре пришлось отступить. Шведы всю зиму готовились к бою, и русских встретил ярост­ный шквал огня. Но бригадир Чернышев с ходу бро­сил в атаку морскую пехоту, шведы не выдержали и отошли.

Петр заскучал на берегу, его тянуло на корабли:

— Управляйся, Федор, с войсками, штурмуй Гельсингфорс, я на эскадру, до Котлина подамся.

Очистив от неприятеля тыл и овладев Борго, Ап­раксин вновь подтянул войска к Гельсингфорсу, а Бо-цис двинулся по морю к шхерам. На следующий день с юга, от острова Го гланд, донеслась канонада.

— Никак Крюйс со шведами столкнулся, — потя­гивая трубочку, усмехнулся Боцис, — не дает ему Лилье дрыхнуть…

Шведа заставили-таки откатиться на запад, без боя сдать Гельсингфорс. Флот получил надежную базу на финском берегу.

Крюйс, не желая расстаться со своей размеренной, спокойной жизнью, упорно отваживал царя от учас­тия в морской кампании, ссылаясь на опасность.

Петр оскорбился.

— Восемнадцать лет, — ответил он Крюйсу, — как служу державе, и в скольких баталиях, акциях был, николи не отлучался, азардировал повсюду. Од­нако ж, поскольку ты не хочешь, Бог с тобой. Чтоб не быть причиной к нерадению, оставляю тебя. У меня дел невпроворот, но гляди, наши бригантины и вой­ска бьются в Финляндии. Там эскадра вице-адмирала Лилье. Иди в море, ищи и тереби шведов, не допускай их к берегу.

Крюйс облегченно вздохнул. А зря Петр целиком доверился Крюйсу, но перед отъездом ему сказал:

— Мотри, сие первое нам испытание, не сплошай, круши шведа.

У трапа встретился с командиром линейного ко­рабля «Рандольф» капитаном-поручиком Наумом Сенявиным. За эти дни Петр побывал на трех кораб­лях, которые Наум привел месяц назад из Ревеля. Пятидесятипушечные английские корабли на вид выглядели добротно. Только экипажи на них были неполными. Не хватало марсовых и шкотовых мат­росов и канониров. Да и те, что были, наполовину пришли недавно из рекрутов. Петр подробно расспра­шивал Сенявина о мореходности «покупных» кораб­лей, обошел вместе с Наумом все палубы, заглянул в трюм — там было сухо.

— Слава Богу, течи нет.

Теперь, прощаясь с Сенявиным, он спросил:

—    Ну, как корабль, господин капитан-поручик?

—    Добрый, господин контр-адмирал, токмо к вет­ру приводится не сразу, вразвалку. А так пушки гав­кают исправно.

Петр рассмеялся:

— Сие генеральное. Смотри не подкачай…

Отправляя эскадру Крюйса, царь радовался и тре­вожился. Начинается битва со шведом на море. При­ближается решающая схватка. Кто одолеет, тот и хо­зяин на Балтике, тому и виктория…

Наконец-то к западу от Котлина реют десятки вымпелов на русских кораблях линейных, фрегатах, шнявах. В строю добрая сотня скампавей и бригантин для действий в шхерах. Где-то на переходе из Копен­гагена еще купленные Салтыковым корабли. А шве­ды уже пронюхали о покупках, не перехватили бы их в пути…

Начавшаяся кампания без успеха на море немыс­лима, корабликов прибавляется, из Архангельского летось должны три корабля отправить, а матросов и офицеров нехватка великая… Надобно губернатора вразумить и все растолковать.

«Письмо твое, — размашисто выводил буквы Петр, — писанное февраля от 12 дня, до нас дошло,в котором пишешь, что 3 корабля отделаны и на во­ду спущены будут в июле месяце, а матросов у нас нет, — того для к сороку человекам, которые к вамуже отправлены, наймите еще у города Архангельского с чужестранных кораблей 2-х боцманов, 4-х под-боцманов, 2-х констапелей, 2-х подконстапелей, 2-хштурманов, 2-х подштюрманов, да русских взятьв матросы с качей, также с лодей, морянок и каре­лок, выбрать добрых и молодых на корабль по 200 че­ловек. И когда помянутые корабли на воду спущены будут, чтобы оные корабли поспели зимовать в буду­щую зиму а Датскую Норвегию близ Катагат, а ког­да будут в Зунде, то б, не останавливаясь у Копенга­гена, прямо пошли к Ревелю и, чтоб было тайно, для того дай им два указа, запечатав: первый — чтоим иттитъ в Норвегию, чтоб распечатали противКолы, другой — что из Норвегии иттить к Ревелю, чтоб распечатали, пришед в Норвегию, в последнихчислах генваря. Также и у офицеров и у протчих, коивновь приняты будут, возьми присягу в их службеи верности обыкновенную. И чтоб в будущем февралеили по нужде в марте в первых числах 1714 года мог­ли оные корабли поспеть к Ревелю…»

Отправив с нарочным письмо в Архангельск, вице-губернатору Курбатову, царь далеко за полночь, благо белые ночи, слал указы Куракину в Гаагу о покупке кораблей. Долгорукову в Копенгаген: «Шведы прове­дали о покупках кораблей. Старайся их задержать и идти им только зимой». Долгоруков указ получил поздновато, корабли уже вышли в море. Один корабль в пути шведы перехватили и пленили.

Не терял царь надежды привлечь к морскому делу непутевого сына Алексея, которого не без умысла «оженил» в прошлом году на принцессе Софье-Шар­лотте. «Ехать тебе в Новгородский уезд, где рубят ле­са для постройки скампавей, чтобы к сентябрю были напилованы дерева для 50 скампавей».

Распоряжаясь по флотским делам, царь каждый день невольно уносился мыслями на запад: «Как там дела у Крюйса»?

Капитан-поручик Наум Сенявин, командир «Ран­дольфа», заимел твердую привычку скрупулезно вести журнал, отражать все, что происходит на море. «9 ию­ля эскадра вступила под паруса. Впереди, в расстоянии около мили, крейсировали фрегаты «Самсон», «Святой Петр», «Святой Павел» и «Наталия». Прочим судам хотя и был назначен строй в линию, но от неловкости ли, небрежности ли линия не соблюдалась, и все шли как попало. Крейсера имели довольно четкую инструк­цию, но прочие командиры — никакой. Только Крюйс постоянно говаривал своим подчиненным, чтобы при встрече с неприятелем пороху напрасно не тратили. Та­кие наставления он подтверждал и на обеде у себя пред отправлением в море. «Когда с неприятелем сойдутся, чтобы без церемонии нелицемерно бой чинили, и как скоро время усмотрят, абордировать».

В полдень 10 июля крейсера пушкой известили флагмана: «Вижу неприятеля». Тут бы атаковать шведов, но Крюйс почему-то лег в дрейф, вызвал младших флагманов, капитанов-командиров Шель-тинга и Рейса. Посоветовавшись немудрено, решили:

— Гнаться за неприятелем до ночи, а потом идти в Ревель, если других известий о неприятеле не будет.

Ночи стояли светлые, эскадра со шведами сблизи­лась на дистанцию огня, но ветер стих, двинулся ту­ман. Крюйс не подавал никакой команды…

Наум Сенявин целый день метался по шканцам с борта на борт, не мог разгадать намерение флагмана. «Чего он канителится, не дает сигнал к атаке?» Когда опустился туман, Наум распорядился спустить шлюпки, начал буксироваться. «Шведы где-то рядом, упустить их нельзя». За два месяца много сил прило­жил Наум, чтобы наладить сложный механизм кора­бельной команды. Ведь от каждого матроса часто за­висит судьба всего корабля, а экипаж без малого три сотни человек.

С рассветом туман рассеялся, взошло солнце, и прямо по курсу открылся неприятель. С флагман­ского корабля донесся пушечный выстрел. Сенявин вскинул подзорную трубу. Все три флагмана подняли красные флаги, сигнал «Погоня»… «Слава Богу, на­конец-то гнать неприятеля».

— Отрепетовать красный флаг! — скомандовал он. — Барабаны наверх дробь!

Матросы отдраивали артиллерийские порты, от­кидывали найтовы у пушек, из крюйт-камеры тащи­ли картузы, снаряды… Передние корабли «Выборг» и «Полтава» вот-вот догонят шведов, но те внезапно отвернули «все вдруг» влево… «С чего бы это? — по­думал не спускавший глаз с неприятельских кораб­лей Сенявин. — Неспроста это, ведь уходят от своего берега. Неужели банка?»

— Лево руля! — крикнул Сенявин рулевому. — Держать два румба32 левее по компасу!

Через несколько минут корабли шведов повернули на прежний галс.

— Так и есть! — невольно вскрикнул Сенявин.

Впереди идущий «Выборг» вздрогнул и остановил­ся как вкопанный. Верхушку паруса по инерции по­несло вперед, так что отломилась фор-брам-стеньга. Следом за ним и «Рига», флагман, вдруг тоже лихора­дочно начал убирать паруса и приткнулся на мель. Неприятельские корабли на отходе дали залп. Одно ядро угодило в «Ригу», попало в крюйт-камеру, отту­да повалило облако пороховой пыли, по палубе в па­нике заметались фигурки. Красный флаг атаки нео­жиданно спустили.

— Э, черт, — выругался в сердцах Сенявин, вгля­дываясь вперед. Отдал приказание прибавить парусов и устремился на шведов.

Цепочку событий четко прописал капитан-пору­чик Сенявин: «Как я вышеупомянутый флаг увидел,тогда со своим кораблем, как возможно, трудился, чтоб мне встать в свое место по данному мне указу от г. вице-адмирала, и был в готовности для аборда­жа к неприятелю. Только ожидал… сигнала…

В 8-м часу капитан-командор Шелтинг стал намель и красный флаг спустил, и паруса связал… Тотчас г. вице-адмирал стал… по левую сторону подле ка­питан-командора и красный флаг спустил… Мое еще мнение было, что неприятель от нас еще не освобо­дился, потому мы еще… красный флаг имели.

В 9-м часу капитан-командор Рейс от неприяте­ля назад поворотил и мимо нас пошел, потому и мывсе… последовали…»

Капитан-командор Рейс тоже вдруг спустил крас­ный флаг и начал ворочать на обратный курс. «Что за чертовщина, — продолжал недоумевать Сенявин, — Рейс должен взять на себя команду, ежели Крюйс струсил, а он тоже улепетывает от шведа». Когда «Ан­тоний» поравнялся с «Рандольфом» Сенявина, Рейс прокричал, что атака отменяется, и, размахивая ру­ками, показал на «Ригу».

Строй кораблей смешался, один «Рандольф» про­должал погоню, но теперь это становилось рискован­ным…

До поздней ночи возились с тремя потерпевшими кораблями: «Ригу» стащили с мели, «Выборг» сел плотно, начался шторм, и к вечеру он переломился. В пределах видимости появилась шведская эскадра «и на радостях палила из пушек».

На рассвете, когда сняли всех людей, «Выборг» за­палили и он сгорел. Эскадра Крюйса не солоно хлебав­ши направилась в Ревель.

В первом же боевом столкновении со шведами Крюйс сплоховал.

Запоздалые донесения о неудаче эскадры Крюйса привели Петра в гнев:

— Как же так постыдно опростоволосились? Ток­мо «Выборг» в строй вошел, и погубили корабль о пя­тидесяти пушках?!

Петр не стал ожидать возвращения эскадры, на быстроходном «Мункере» пошел в шхеры догонять эскадру Боциса. Флагман по-хозяйски осваивал но­вую гавань Гельсингфорса. .

Бухта Петру понравилась:

—    Здесь будем галеры, скампавеи и бригантины на зиму ставить, — распорядился он Апраксину. — Неча их в Питербурх гонять. Шведы далеко ушли?

—    Маячат временами у горизонта, — усмехнулся Апраксин. — Проведали мы от рыбаков, что вице-ад­мирал Лилье стоит с кораблями на якорях у Гангута. Крепко уцепились, видимо.

Петр посмотрел на карту:

— Далее шведам отступать невмочь. Последний рубеж. За ним землица шведская.

Флот и войска выступили из Гельсингфорса одно­временно. За пехоту Апраксин был уверен.

— Князь Михаил Голицын науку шведа гнать зе­ло усвоил. С моряками в согласии, друг дружку выру­чают, — похвалил он генерала.

Флот наступал по шхерам, поддерживая пехоту. Голицын двинулся на запад к Або, Апраксин повел корпус севернее, к берегам Ботнического залива. На суше шведы сопротивлялись вяло, всюду отступа­ли. Через три недели наши войска вышли к Ботнике, прочно закрепились на всем побережье от Або до Ва­зы. Надежно снабжать их можно было только морем.

По сути, Або, на западном берегу Ботники «кня­жества Финского город», войска взяли без боя.

Стоя на скалистом берегу, Апраксин полной гру­дью вдыхал живительный морской ветерок. Где-то за горизонтом Аландские острова, а там и Стокгольм.

Получив эстафету о взятии Або, Петр радовался:

— Нынче уже языки взятые развязались. В Сток­гольме животы подтягивают, матка им мяса не шлет. Жаль, одначе, дорог туда по суше нет, а морем галеры застопорились у Ганге.

У оконечности полуострова плотной цепочкой вы­строилась поперек шведская эскадра. Всего десяток кораблей, но каких — более шестисот пушек, отлично сплаванные экипажи. Дважды пытались прорваться галеры — сплошная стена огня преградила путь.

В последние недели Боцис занедужил, галерной эскадрой командовал его помощник, земляк и това­рищ, капитан-командор Матвей Змаевич.

Ему-то Петр распорядился:

— Силы неравные, на абордаж их не возьмешь, неча людей понапрасну губить.

Змаевич нарисовал схему построения шведской эс­кадры, но Петр решил все увидеть своими глазами:

—    Подбери мне молодцов хватких, пойду на шлюпке вечером шхерами к шведам.

—    Господин контр-адмирал, я отвечаю за вашу жизнь, сие риск небезопасный, — нахмурился Зма­евич.

—    Волков бояться — в лес не ходить. Исполняй, как сказано.

В вечерних сумерках шлюпка ушла в шхеры. Об­мотанные тряпьем весла беззвучно опускались в воду. Спустя два часа послышались пушечные выстрелы. Змаевич выслал по тревоге галеру, но все обошлось. К полудню шлюпка возвратилась.

— Все высмотрел, теперь со шведами разговари­вать можно, — улыбался довольный Петр.

Из письма Петра адмиралу Апраксину из Тверми-не, подле Гангута: «По отъезде от вашей милости я был блиско шведской эскадры и сколько всего в сие короткое время осмотрел, тут невозможно, кажется, ныне проехать, ибо близ материка, когда поехала наша шлюпка, то по оной стреляли и тотчас 2 корабля на парусах к нам пошли и, не дошед, паки поверну­лись; узкое место и мелкое. Место, где корабли непри­ятельские стоят, тесно, и весьма им в будущий год возбранить в сем месте мочно (что далее сего места, то не знаю), ибо зело внутрь земли есть и негде моря видеть, как у Борго, но еще проливы. Стоит непри­ятель зело осторожно, однако ж для него и зело опас­но, для того что зело уско место, где стоит, а особливо в нынешния темныя ночи и утренние туманы; жаль, что время пропущено без опыту брандеров. Скампа-вея «С. Александра».

Все разглядел у шведов зоркий глаз контр-адми­рала, и не только разглядел, но и определил себе за­дачу на следующую кампанию. Место для шведов весьма неудобное… Но все-таки акватория-то незна­комая, а ну там сплошь камни под водой? Кого-то смышленого отрядить надобно, разведать, когда Ли-лье уберется восвояси, непременно схватки со шве- дами на море в этом месте не миновать в следующей кампании.

Остановил свой выбор на капитан-поручике Лихо-дееве, объяснил:

—    Дождешься адмирала Апраксина и действуй по инструкции.

—    «Сыскав морские боты, осмотреть места, — читал Лиходеев полученный указ, — как около Твере-минде, где неприятельский флот стоит, осенью и зи­мой осмотреть все удобные места и Гангут. Сделать промеры, карты с глубиною и шириною проходов при­слать в Питербурх в первых числах февраля…»

На зиму галерный флот и войска ушли на зимние квартиры в Гельсингфорс. В передовых базах Або и Вазе оставили надежное прикрытие.

Корабельный флот возвратился к Петербургу. Предстояло разобраться, что к чему и почему…

В отличие от своих предшественников, Петр завел определенный порядок рассмотрения действий лю­дей, причинивших ущерб державе.

Он не упускал случившееся из поля своего зрения, пока все не прояснялось, а виновные не получали по заслугам.

В прошлую кампанию погиб на море новый пяти-десятипушечный корабль. Стоит он больших денег, ущерб явный, да при этом еще упустили неприятеля.

Дело шло к зиме, все флагманы и капитаны собра­лись в Петербурге.

«Общественное мнение сильно обвиняло Крюйса,и государь был глубоко огорчен неудачею. Назначен­ный по этому делу суд состоял из следующих чинов:лейтенанты Мишуков и Зотов, капитан-лейте­нант Беринг, капитаны Нельсон, Кроненбург, Змае-вич и Сивере, капитан-командор князь Меншиков,корабельный контр-адмирал Петр Михайлов и пре­зидент генерал-адмирал граф Апраксин.

По делу привлекались вице-адмирал Крюйс, капи­тан-командор Рейс, капитан-командор Шелтинг,капитан Дегрюйтер.

В ходе расследования выяснилось, что Крюйсу до­полнительно вменяется в вину, «что не чинил пого­ни за неприятелем», еще в прошлую кампанию, 1712года, «когда адмирал, обедая у себя с некоторыми изкапитанов, пил уже «на доброе счастье» рейнвейн».

Однако по порядку следствие установило: шаут-бенахт Боцис доказывал, что неприятельские суда могли бы быть догнаны, если бы Крюйс раньше по­слал за буксирами, не прекращал погоню во втором часу и не стал на якорь перед вечером. Крюйс оправ­дывался, что иначе он не мог поступить, ссылаясь на указ, повелевавший не атаковать на известие, что у неприятеля были значительные силы. Некото­рые обстоятельства оправдывают Крюйса, другие

обвиняют; в показаниях много недомолвок и проти­воречий.

По второму делу: «Горячо и гордо оправдывался Крюйс. Он укорял своих подчиненных в невыполненииих долга, доказывал, что Шелтинг мог бы сойтисьс неприятелем еще прежде постановления корабля на камень, что крейсера, бывшие впереди, отстали и ка­питан Дегрюйтер поворотил еще во время погони, до­казывая параграфами законов и примерами, что, с од­ной стороны, он должен был спустить красный по­гонный флаг, с другой — прочие не должны были при­нять это за сигнал отступления, уверял, что у негоне было времени пересесть на другое судно, и на про­тивное этому замечание капитана Рами отвечал, что морское искусство «выше его ума» и «что он, луч­ше зная рейтарскую, нежели матросскую, службу, может быть, думает, что кораблем управляют, как лошадью». Но и обвинения против него были сильны. Особенно восставал капитан-командор Шелтинг, на­зывая Крюйса «глупцом», позорящим всех иностран­цев в России; настоящим виновником такой богатой потери, которую имели не только в трех видимых не­приятельских кораблях, но и в других, которыми бы­ло бы возможно овладеть, даже прибегая к клевете, напоминая о каком-то галиоте с солью, приведенном из Ревеля в Кронштадт для продажи…»

Апеллировал Крюйс и к Петру, оправдывался, ко­зыряя примерами морской истории, которую знал не­плохо. Петр собственноручно, не без юмора писал яз­вительные ответы.

Крюйс лавировал: «Адмирал Овдам, будучи в дат­ском флоте, против шведов в баталии, от пороху ко­рабль разорвало». В ответ Петр усмехался: «Дворя­нин Микита Долгой, ехав Окою, имел бочонок поро­ху, который взорвало. Ему ноги переломило, и мно­гих обожгло».

Крюйс приводил пример: «Адмирал граф Крус, на большом шведском корабле, именованном «Три короны», который был против датских, також поро­хом подорвало».

Петр иронизировал: «Окольничий Засекин сви­ным ухом подавился».

Крюйс оправдывался: «Адмирал Шофель потерял свой корабль на одном камне».

На это Петр ухмылялся: «Ивана Ивановича Бутур­лина палаты задавили».

Крюйс доказывал: «Адмирал Коломбург, через че­тыре года, только малое время отлучался от своея ко­рабля, но оный от пороху разорван был».

Петр парировал: «Год тому назад, как делали фей­ерверк на Москве, только я вышел, подорвало и под­полковника Страсбурга, Франца Тиммермана и про­чих сожгло; о чем многие помнят».

Крюйс убеждал: «Адмирал Рюйтер сказывал, да­бы морские люди были опасны, что они не так далеки от смерти, как доска от корабля толщину имеет».

В ответ Петр подтрунивал: «Неопасение человеку везде вредит».

Крюйс трусил: «Адмирал Тромп сказал: счастье и несчастье в баталии многажды состоит в одной пульке».

Но Петр стыдил: «Бояться пульки — не иди в сол­даты, или кому деньги дороже чести, тот оставь службу».

Крюйс лукавил: «Ежели Вашего Царского Вели­чества флот (чего Боже спаси) будет осажден от не­приятели или от непогоды, какое препятствие учи­нится».

Петр попрекал: «Азардировать ни велят, ни сове­туют, а деньги брать и не служить стыдно».

Полемическая схватка контр-адмирала с вице-ад­миралом нарушила субординацию. Крюйс явно потерпел поражение. Между тем суд определил вину Крюйса по первому делу. «Понеже в прошлом 1712 го­ду 24 июля во время бывшей за неприятелем погонигосподин вице-адмирал зело оплошно поступил, пер­вое: указ о бригантинах дал, а для буксированияскампавеями ничего шаутбенахту не сказал… Вто­рое: что удержал крейсера без причины, ибо сам по­слал к оным бригантины для помочи абордирования, а потом, медля два часа, паки красный флаг поднял… и тем временем несколько крейсеров увалили назад, а неприятель получил свободу… Третье: не чинил по­гони за неприятелем и такими худыми поступками неприятельские корабли упустил»…

По первому делу судьи также определили вину всех обвиняемых. «Вице-адмирал многажды в своихочистительных письмах писал, что он ничего поморскому обычаю не пренебрег, но все чинил, как ис­кусный морской человек… но оный во многом явилсянеисполнителен своей должности: не надлежалобыло, чтоб ордера давать за рюмками… Второе, бу­дучи в погоне за неприятелем… на консилии пись­менной о погоне и повороте написано было, чтобы гнать до вечера и поворотить к Ревелю, и важное слово «абордирование» не упомянуто; ниже то на­писано, чтоб всяк, как возможно, неприятеля ата­ковал. Третье: видел господин вице-адмирал, что офицеры долгое время в бою и не абордируют (и ви­дел, что позитив-ордера нет)… то для чего не делал сигнала, хотя и чрезвычайно? Четвертое: когда сел его корабль на мель, то для чего не перешел на другой корабль…»

Бесспорно была доказана вина и остальных подсу­димых. Меру наказания судьи определили самую же­стокую. «Вице-адмирала Корнелия Крюйса за его пре­ступления в неисполнении своей должности… нака­зать смертью.

Капитан-командора Шелтинга, который досто­ин был жестокого наказания, но понеже на то орде­ра не имел, того ради от жестокого наказания из­бавляется, но осуждается быть в молодших капи­танах.

Капитан-командора Рейса за неисполнение егодолжности… расстрелять. Капитана Дегрюйтера занезнание его дела выбить из сей земли абшиту.

При Петербурге. В 22 день января 1714 года».

В тот же день, 22 января, поутру, привели перед собранием судей всех обвиняемых, за караулом, и сентенция прочтена им публично. Затем объявлена монаршая милость: Крюйса «взять чин», послать в Тобольск; Рейса привязать с завязанными глазами к позорному столбу и приготовить к расстрелянию, а потом сослать в Сибирь; с Шелтингом и Дегрюйте-ром велено было «поступать по приговору».

Петр смягчил кару первым двум обвиняемым.

После суда имел долгий разговор с Апраксиным.

— Суд сей должен не токмо наказать обвиняе­мых, но и другим иноземным служакам быть для ост­растки. — Петр перевел дух: — Флот у России, Федор, образовался, но худо, распорядиться им некому, нет достатка командиров и флагманов. — Вдруг вспом­нил:— Досада великая: выследили-таки шведы, пле­нили «Болинбрук». Команда там аглицкие да гол­ландцы. Тыщи по ветру пускаем.

Отпуская Апраксина, царь распорядился собрать военный совет:

— Вишь, год кончается, надобно не мешкать. Со­бирай генералов и флагманов.

На совете Петр был краток:

— Нынче Финское княжество под нашей пятой, а генеральная задумка на швецком берегу. До них мо­рем плыть, а флот Карла ныне силен, преграда нам. — Петр остановился на мгновение. — Жаль, генерал-адмирал, осенью брандеров не было под рукой в Твере-мине. Лилье кучей стоял у Гангута, спалить их эскад­ру было в самый раз.

Апраксин добродушно заметил:

— Тепереча, государь, и наш флот силу набирает,

— Верно, генерал-адмирал, — ухмыльнулся царь, — в Ревеле скоро линейных кораблей десяток наберется, Салтыков грозится еще прислать. — С ли­ца Петра исчезла ухмылка. — На доброй половине су­дов недобор экипажей великий, паруса ставить неко­му, пушки ворочаться без канониров не станут.

Петр зашагал по комнате, посасывая потухшую трубку:

— Нам-то флот на ходу завтра потребен, кланять­ся будем помощи королю дацкому…

Выслушав Апраксина, Голицына, реплики осталь­ных, царь высказал главное:

— Стержень для всего нашего флота — галерные эскадры. Здесь мы превосходим шведа. Покуда оные дремлют, в зиму галерные суда надраить, солдат к абордажному бою настропалить, гребцов подобрать проворных.

Глубокой осенью Долгоруков получил предписа­ние от царя договориться с королем о присылке вес­ной в Финский залив датской эскадры. К берегам Швеции «через Аландсгаф, где никоими мерами от больших пройти невозможно, ибо на многие мили чисто, нигде островов нет, а мы большими корабля­ми не сильны, только имеем 11 линейных кораблей, и из тех иные по нужде годятся, понеже имеют мень­ше 50 пушек…» — так прописал Петр задание послу в Дании.

Долгоруков не мешкая начал переговоры, но вско­ре понял, что без денег не обойтись.

Датский канцлер довольно прозрачно намекнул:

— Без субсидии России мы не сможем вооружить флот, для этого необходимо полмиллиона ефимок, провиант, парусина, пенька и порох.

«Сколь мерзко, нагло канцлер говорит, — сообра­жал посол, — государь немало этих ефимок королю выдал, а толку мало».

Царь тоже возмутился и передал Гавриле Голо­вкину:

— Не помышляет ли Фредерик с нас деньгу взять, а потом мир с Карлом учинить?

В Копенгаген Петр сообщил, что субсидию Фреде­рик получит по прибытии датского флота в воды Фин­ского залива.

Поджав губы, канцлер передал ответ Фредерика:

— Его величество послать флот не может. А на что деньги будут издержаны, его величество ответ дер­жать не будет…

Итак, помощь союзника растаяла как дым. Види­мо, осталась надежда только на свои силы.

. Но Долгоруков и Куракин сообщают о смуте в шведском королевстве. В сенате поговаривают о за­мирении с царем. А нешто? Прибалтика и Финляндия покорены, море отвоевано у шведов. Правда, аглицкие и голландские купцы остерегаются торговать че­рез Балтику. Ан мы их заставим. Пускай столкнутся мордами аглицкие и голландские со шведскими, авось поумнеют. Перестанут шуры-муры за моей спи­ной водить.

Немного погодя вызвал канцлера Гаврилу Голов­кина:

— Сочиняй указ купцам нашим: «Отныне повеле­ваем лес и всякие поделки из оного, пеньку, смолу и прочие для корабельного строения изделия из Ар­хангельского порта не возить, а токмо торговать из Лифляндии или Питербурха».

Головкин собрался уходить, но царь его остановил:

— Другой задел поразмысли. Надобно универсал наш через послов иноземных переслать к шведскому сенату. Брат Карл до сей поры замирения не желает, так мы поведаем шведскому люду о наших стремле­ниях.

После Рождества воззвание разослали русским послам. Вскоре «Универсал ко всей Свейской зем­ле» через купцов и верных людей появился в Сток­гольме.

Царь, «объявляя всю правду и несклонность коро­ля к миру, призывает всех жителей королевства шведского выказать свою склонность к прекраще­нию войны и, не теряя времени, понудить свое прави­тельство к скорейшему заключению мира. Ежели же оное наше великое доброжелательство презрено бу­дет и от того зло королевству шведскому от прибли­жающегося воинского пламени произойдет, то сим объявлением перед Богом и светом будем оправданы».

Призыв русского царя, казалось, попал на благо­датную почву.

В прошлые времена в столицу Швеции нет-нет да и залетали грустные вести о поражении королевской армии в России. Толковали на рынках торговцы, мас­теровые в цехах, роптали втихомолку работные люди и окрестные крестьяне. Горбились и затягивали пояса купцы, росли налоги и поборы. Сиротели поля, ко­роль требовал новых рекрутов, пустела казна, пла­мень войны не затухал. И все же дворянство и купече­ство пока твердо держали сторону короля. Как так, десять лет кровопролития — и отдать навсегда России лучшие земли за морем?

Но в эту зиму на улицах Стокгольма появились бе­женцы с Аландских островов. Они сеяли панику, сво­ими ушами слышали пушечную пальбу с финского бе­рега, там в Або обосновались русские гренадеры. Столичные бюргеры пугливо втягивали головы в мехо­вые воротники, — до островов-то рукой подать.

Воспрянули и в королевском Совете противники войны, сторонники Арведа Горна:

— Пора искать замирение с царем Петром. Иначе придут русские, и тогда всему конец. Король, видимо не осознает всей пагубности затянувшейся войны, к тому же и сам царь призывает к миру.

Здравые мысли советников отвергала Ульрика-Элеонора. Мстительная по натуре, она не скрывала, что презирает и ненавидит русских, и полностью разделяла чувства своего брата. Эти пришельцы с востока должны быть наказаны в полной мере и отомщены.

С годами Ульрика вошла в роль регентши, зная, что без ее согласия советники не могут что-либо пред­принять. Потому она уверенно ответила Горну:

— В такое дело нельзя вступать без королевской воли.

Ульрика довольно часто прибегала к советам посла королевы Анны. Англичанин всегда льстил ей, одоб­рял ее твердость по отношению к русским:

— Ваша сестра, королева Анна, восхищается ва­шей мудростью.

В душе Ульрика завидовала именитой «сестре» и втайне мысленно не однажды примеряла королев­скую корону к своей головке…

Однако же главный королевский советник Горн воспротивился мнению регентши и вместе со своими единомышленниками созвал съезд государственных чинов, дабы обговорить ситуацию в стране.

Ульрика тоже не дремала, сообщила брату о про­делках королевского Совета.

Чиновные люди все же съехались в столицу, но, оказалось, напрасно. Королевский Совет получил указ Карла: «Запретить собираться государственным чинам, а ежели они прибыли, немедленно распустить съезд».

Вместо «Универсала» русского царя Арвед Горн в гробовой тишине объявил королевский указ…

Сильна еще была у шведов вера в божественное предназначение короля, а потому и безропотно подчи­нились они королевской воле…

Если чиновная братия проявляла иногда колеба­ния, пользуясь долголетним отсутствием короля, то военачальники беспрекословно выполняли его приказы.

В минувшую кампанию король остался доволен своими адмиралами. Королевский флот запер рус­ских в Финском заливе, надежно держит в своих руках коммуникации с важной крепостью на мате­рике, Штральзундом, пленил линейный корабль, купленный русскими в Англии. Мало-помалу ко­роль начинает ценить важность господства на море и возрастающее влияние королевского флота на ход войны…

Обо всем этом неторопливо держал речь перед флагманами в Адмиралтейств-коллегий адмирал Гус­тав Ватранг.

Второй месяц не покидает постель престарелый Ганс Вахтмейстер.

Видимо, дни его сочтены. Его величество назначил Ватранга старшим флагманом.

— Нам не следует упиваться успехами, — разме­ренно, взвешивая каждое слово, поглядывая на адми­ралов, излагал свои соображения на предстоящую кампанию Ватранг. — Наши офицеры и матросы пре­восходно действуют против извечного неприятеля, неуклюжих датчан.

Говоря так, Ватранг не мог знать негласного ука­зания датского короля — беречь корабли, не вступать в серьезную схватку со шведами.

— На востоке русские тоже не отваживаются ме­ряться с нами силой на море.

Флагманы как бы очнулись от дремоты, повесе­лели.

Довольный Ватранг осторожно заметил:

— Все же признаемся, что царь Петр преуспел в одном. Он сумел построить не одну сотню галер и ча­стенько господствует в прибрежных шхерах, где мы бессильны проявить свою мощь.

«Пожалуй, достаточно утомлять коллег, пора оп­ределить основные цели на предстоящую кампанию». Ватранг встал и повернулся к большой карте, разве­шанной на стене.

— Мы должны упредить неприятеля, занять вы­годные позиции, прежде чем там объявятся рус­ские. — Указка скользнула к северу. — Шаутбенахт Таубе с шхерботами, которых у нас, признаемся, ма­ловато, прикроет Аланды от возможных десантов

противника. — Ватранг перевел указку к востоку. —

— Царь Петр наверняка предпримет попытку вывес­ти галеры флотилий в Ботнику, к Або и Вазе. Ваша роль, — Ватранг перевел взгляд на вице-адмирала Лилье, — запереть русских в Твермине и уничтожить все галеры и бригантины. В этом вам будет содейство­вать кораблями шаутбенахт Эреншильд.

Ватранг оперся на указку. Судя по довольным улыбкам флагманов, они поняли его замысел.

— Я сам поведу нашу армаду, мы исполним наш долг перед его величеством и Швецией.

Пятнадцатый год равнины Севера Европы почти беспрерывно окутывал пороховой дым, гремели рас­каты оружейных залпов и пушечных дуэлей. На по­лях России, Речи Посполитой, Померании и Силезии сходились в штыковых схватках когда-то непобеди­мая шведская армия и ее противники по Северному союзу. Союзники России терпели от войск Карла XII одни поражения.

В боях с русскими в первые годы борьба шла с пе­ременным успехом. Но чаша военной удачи неуклон­но склонялась в пользу армии Петра I.

Полтава окончательно доказала превосходство русских войск над шведами. По сути, исход многолет­ней борьбы на суше для Карла XII был предрешен.

Что бы ни твердили присные Карла в оправдание сокрушительного его поражения, в схватке лицом к лицу властелинов двух держав победу одержал царь Петр.

И все же до сих пор оставалось в тени войны проти­востояние воюющих сторон на морских рубежах. Как и пятнадцать лет назад, на Балтике доминировал ко­ролевский флот Швеции. По своей мощи он превосхо­дил своего противника Данию. Но если другие сопер­ники в начале войны совсем не имели там каких-либо флотов, то теперь шведские адмиралы почувствовали реальную угрозу своему безраздельному превосходст­ву на Балтике.

Несмотря на явное превосходство неприятеля на море, за все минувшие годы русские моряки не усту­пили шведу ни пяди завоеванной в боях прибрежной полосы. Неотступно оттесняя противника вдоль бере­говой черты Финского залива, нарождающийся рус­ский флот постепенно становился твердой ногой в но­вых базах: Выборге, Гельсингфорсе, Нарве, Ревеле, Риге. Десятой навигацией открывали торговлю в но­вых русских портах купеческие суда Англии, Фран­ции, Голландии, Гамбурга, Данцига. Морской путь самый быстрый и дешевый для товаров. Расчет и ком­мерческая выгода извечно довлеют над миром.

Собственно, замыслы Петра I осуществились. Но успех, как воды морской пучины, находился в весьма зыбком состоянии. Закрепить добытое кровью можно только миром. А неприятель его не хочет…

Каждую навигацию продолжались схватки, гре­мели орудийные залпы, шведы то и дело захватывали купеческие суда, следовавшие в Россию.

Петр знал о намерении короля продолжать борьбу до победного конца: «Пусть хоть вся Швеция пропа­дет, а миру не бывать».

Но и Петр давно уяснил, что «ныне вся сила шве­дов во флоте состоит».

Сокрушить сразу эту силу, подобно сражению на суше, невозможно. Для этого нужен мощный флот, которого нет. Значит, надобно исподволь, довольству­ясь необходимым на сегодня успехом, рушить по час­тям противника. По плечу ли такие «малые» викто­рии русским морякам?

Два десятилетия минуло с той поры, как Россия вышла к морским рубежам на юге. Там без морской силы турков было не одолеть.

Жаль, что довелось без боя вернуть неприятелю то, что было завоевано кровью. Промахнулся царь на суше, расплачиваться довелось морем.

За одного битого двух небитых дают. Сторожко, опи­раясь на возрастающую морскую мощь, русские моря­ки готовятся к первой решающей схватке на море…

Февральские метели укрыли сплошь ледяной пан­цирь Финского залива. Петр велел Апраксину созвать флагманов:

— Покличь и генералов — Голицына, Бутурлина и Вейде. Речь будет об абордажных схватках. — Петр на мгновение остановился: — Нехай Змаевич распо­рядится быть там и всем бригадирам галерным.

Моряки прибыли первыми. Ввалились гуськом, вразвалку, топали в прихожей, отряхивали снег с бот­фортов. Сначала в дверях появились капитан-коман­доры Вейбронт и Шелтинг и его напарник датчанин Петр Сивере, теперь, после изгнания Крюйса, стар­шие флагманы на корабельном парусном флоте. За ними показался Змаевич, недавно проводивший в последний путь своего товарища, графа Боциса. В кильватер Змаевичу потянулись его подопечные по галерному флоту, бригадиры Волков и Лефорт. Не­много погодя явились генералы Голицын, Бутурлин и Вейде, уселись впереди всех.

Встречая прибывших, генерал-адмирал, как обыч­но, добродушно улыбался. За долгие годы со многими из них бился он бок о бок с неприятелем — с турками и шведами. Нет крепче дружбы, чем воинское братст­во, закаленное в походах и боях.

По заведенному царем обычаю, присутствующие задымили трубками, начали перебрасываться приба­утками. Когда же распахнулась боковая дверь и по­явился царь, все мигом вскочили, второпях тушили зелье в трубках.

Петр, окинув всех взглядом, потянул носом, каш­лянул:

— Начадили, да ладно, сам грешен.

Разговор завел издалека. Вспомнил консилиум прошлой осенью.

— Нынче повестил нам Долгоруков, подмоги от датского короля не предвидится. Ему токмо ефимки надобны. Одна надежа в море на наши эскадры. Гля­дишь, еще пяток купленных судов приволокет Наум Сенявин по весне из Копенгагена. Одначе там люди не

нашенские, аглицкие, домой отъедут. Своих рекрутов сыщем, а ремеслу учить некогда, а то и некому.

Немало забот еще перечислил шаутбенахт Петр Михайлов, как указал величать себя государь при на­хождении на кораблях. Дело морское требует боль­шой выучки. Каждый матрос должен твердо знать, что ему делать и исполнять. Одна ипостась, когда суд­но на якоре или возле пристани. Другая — когда судно под парусами, третья — ежели вступает в бой с не­приятелем. Да мало ли что на море случается. То штиль, то шторм. А службу-то править надобно. Иначе амба…

Рекруты вскорости придут, а где их обучать? Ко­рабли-то все на зимней стоянке у Котлина. Там с них снежок стряхивают да ледок скалывают. Да и учите­лей нехватка, неохотно идут на службу офицеры ино­земные. А доморощенных раз-два и обчелся. Другое дело у супостата, шведа. Их флот не первый век пла­вает. Все у них устоялось: и верфи в достатке, и лю­дишки все при месте, обучены морской службе. Так что у нас покуда одна планида. В открытом море под парусами в стычку со шведом не ввязываться, разве что на худой конец.

Слушая пространные отступления царя, Апрак­син про себя посмеивался: «Головастый Петр Лексе-ич, всю правду-матку выкладывает. Сие полезно, все должно знать подопечным, что к чему. Тогда при слу­чае станут и сами по разумному службу чинить».

Петр прервал свою тираду, стал набивать трубку, кивнул собравшимся: «Закуривайте, кому невтер­пеж». Генерал-адмирал поморщился, не переносил табачного дыма.

Царь задымил трубкой:

— Супостата все одно на море одолеем, одначе на свой манер. Шведы сильны в морском раздолье, под парусом. В шхерах да в узких каменистых прото­ках им несподручно. И судов для такого дела у них раз-другой и обчелся. — Петр выпустил облако дыма, озорно поглядывая на собравшихся. — Нам потребно туда их заманить, авось сплошают. На крайний слу­чай будем брать корабли на абордаж. Как-никак, у нас сотня галер и скампавей.

Присутствующие оживились, давно спрятали трубки. Государь заговорил о близком:

— Покуда лед не сошел, проверить каждому кумандиру на своей галере, нет ли где течи или гнили, все ли весла целы и надежны, на месте ли якорные ка­наты, не разворовали ли какое имущество.

Кажется, прописные истины напоминал шаутбе-нахт Петр Михайлов, но слушали его с некоторой озабоченностью: а ежели и в самом деле чего недосмо­трели?

— Воев определить на галеры и скампавеи, что ни на есть отменных. Из полков Ингерманландского, Преображенского, кто под Полтавой был, батальонов морских. Гребцов на весла прощупать каждого, не только ловких, а чтобы и пулькам не кланялися.

Досконально упоминал Петр о снаряжении абор­дажными приспособлениями, крючками, топорами, ружьями, фузеями. Пики, штыки, палаши наточить, порох беречь сухим…

Выслушал царь и флагманов: где чего недостает, сколько рекрутов потребно.

— О том подробную ведомость не мешкая генерал-адмиралу доложить, — распорядился, прощаясь, Петр. — Ежели где загвоздка, мне самолично без про­медления рапортовать.

Задержав Апраксина и Вейде, напомнил:

— Послезавтра поутру, чуть свет, в Ревель наве­даемся.

Затемно из Петербурга по санной дороге на запад, в сторону Раненбаума, и дальше, на Копорье, понес­лись два крытых возка. Следом не отрываясь скакала полусотня драгун. Задувший ветерок переметал нака­танную дорогу снежком.

В переднем возке, укрытые медвежьим пологом, дремали Петр и Апраксин. На ухабах возок встряхи­вало, седоки приваливались друг к другу, но это не выводило их из забытья.

Каждый в полусне думал о своем.

Царь еще не стряхнул с себя сладостного ощуще­ния благости тепла пуховой постели. Наконец-то те­перь его Катеринушку величают, как подобает, по праву законной супруги царя Всея Руси. Непуте­вый сын Алексей, кажется, остепенился после же­нитьбы. Невестка на сносях который месяц. Кто-то объявится, хотя бы наследник.

Апраксин перебирал в уме новости почты из Ко­пенгагена. Вчера пришло письмо из Лондона от Фе­дора Салтыкова. Опять этот вертопрах, племяш Саш­ка, встревожил душу генерал-адмирала. Хотя Салты­ков и весьма деликатно старается сгладить неприят­ности, желчный осадок в душе нисколько не умень­шается. Как и прежде, назанимал кучу денег, кругом в долгах, должники теребят со всех сторон. Надо же, заимел кредиторов в Гишпании и Португалии и про­чих местах. Знают пройдохи, что он сродственник графа, за ним не пропадут проценты… А Федор-то пишет обходительно, что не может подумать о моем унижении. Отвалил ему сто фунтов. Правда, взял у него вексель, деньги-то казенные… Так Александр еще в долгах остался на сумму более трехсот фун­тов… Поганец!..

Беспокойные мысли вывели Апраксина из дремо­ты. Добро, хоть Салтыков умасливает душу, подслас­тил пилюлю, вестит, что имя мое стало известно в Ев­ропе по викториям прошлого года в Финляндии.

— Слыш-ка, — прервал молчание царь, — вче-рась ведомость от Долгорукова пришла с почтой. Зи­мует в Копенгагене Сенявин Ивашка. Привел-таки два фрегата архангельских. Теперича дожидается, покуда шведы с Зунда уйдут в Карлскрону. Дай Бог ему счастливо добраться до России. — Петр поежил­ся, потянул за край полога. — Еще Федор Салтыков весточку подал. Ожидать нам в Ревеле летось кораб­лей аглицких пяток с ихними экипажами. Отписал я ему, в прошлый раз купил он суда против указу, ма­лые. Одно гоже, что они доброй пропорции. Ты сам их ведал. Наказал ему присматривать суда, так, чтоб меж палуб пространство было, футов шесть, не менее, да пушек полсотни и более.

Апраксин, в бытность свою адмиралтейцем, по­стиг многие премудрости корабельного строения.

—    Наиглавное, Петр Лексеич, почитаю, штоб суд­но в непогоду не валким было, а на ходу шибким.

—    И я о том толкую каждый раз Салтыкову, дабы резвые были на ходу.

Апраксин снял рукавицу, почесал переносицу:

— Так-то оно верно, но токмо Федор-то присмат­ривает корабли в гавани, у причала ли, а то на якоре. В море-то ему гонять судно никто не позволит, деньгу стребуют. А кроме прочего, ежели и выйдет из гава­ни, а погода ненароком заштилеет? Деньга впустую будет проплачена.

Когда дело касалось казны, царь считал каждую копейку, иногда скупился без меры. Апраксин знал от кабинет-секретаря Макарова, что за корабли деньги переводятся Куракину, а тот рассчитывается векселями. Частенько Салтыков жаловался на за­держку выплат, и купцы ему досаждали и даже гро­зились судом.

Петр, видимо, рассердился, что Апраксин всту­пился за Салтыкова, но виду не подал и продолжал как ни в чем не бывало:

—    Салтыков-то сказывает, не испробовать ли строить корабли в Англии по нашим чертежам. Будто бы выйдет выгода: дешевле, чем на наших верфях.

—    Вишь, знамо мой тезка не зря хлеб жует, — за­смеялся Апраксин, — об отечестве печется, копейку жалеет. Видимо, просчитал все доподлинно. Уж он-то по этой части кого хошь переплюнет. Знаю я его, во­семь годков следил за ним в Олонце. Бережливый.

— Похвалил я его, а насчет постройки на аглицких верфях отписал узнать, может, на голландских дешевле.

Петр нагнулся, прислонился носом к слюдяному окошку. Вдали, версты с полторы, виднелись пригор­ки, а за ними сплошь укрытый снеговым покровом Финский залив.

«Берег-то пустынный, — пришло в голову Пет­ру, — а неподалеку по воде корабельный фарватер. Ну-ка шведы объявятся, как уследить?»

Откинувшись на спинку, размышляя, прикрыл глаза. Спустя немного времени заговорил:

— У нас в устье, вокруг Котлина, ледок пройдет не ранее к Пасхе, а здесь, возле Нарвы, недели на две пораньше. Вот я и надумал, как снег сойдет, по всему берегу до Ревеля верховые разъезды нарядить. Чуть что заметят в море, до Питербурха доносить.

Апраксин слушал внимательно.

— Сие весьма кстати, Петр Лексеич, упредим не­ приятеля в замыслах, — без колебаний согласился Апраксин и в который раз удивился: «Смекалист го­раздо государь и в заботах о деле беспрерывно»…

Ближе к полудню проглянуло солнце и вдали на высоком холме замаячили башни Вышгорода, ста­ринной крепости Ревеля.

Комендант не ожидал приезда царя, уехал на берег бухты. Растерявшийся побледневший сержант, засте­гивая пуговицы кафтана, подгонял пинками солдат, выстраивал караул.

Схватив ружья, некоторые солдаты выбегали без подсумков, кое-как одетые.

— Проверь-ка у них караульню, — отрывисто бросил Петр генералу Вейде, — и поезжай сразу в ба­тальоны, сыграй им тревогу. Я буду в гавани.

Вместе с Апраксиным он сел в возок и поехал вниз по направлению к бухте.

На берегу настроение царя переменилось. Всюду, занятые работой, копошились солдаты. На льду выси­лись две огромные станины, и в них на канатах, пере­кинутых через блоки, ерзали вверх-вниз огромные каменные бабы. Падая, они забивали в дно толстые дубовые сваи. Не один десяток свай уже торчал в про­рубях, цепочкой тянулся вдоль берега. В Ревеле со­оружали причалы, обустраивали гавань для стоянки корабельной эскадры. Время торопило. Надо было ус­петь заколотить сваи, пока лед не растаял.

В отличие от Финского залива, в далеких Датских проливах тонкий лед давно растаял и остатки его унесло в сторону Северного моря месяц назад.

По обе стороны проливов всю зиму с нетерпением ждали весны. Но и в морозные дни в гаванях на ошвар­тованных у причалов купеческих шхунах и на стояв­ших на якорях посреди бухты военных судах явствен­но обозначались признаки кипучей деятельности. У купцов все ясно, время — деньги. Чем быстрей вы­грузишь товар, тем быстрей он будет продан с большой выгодой. Тут же без мешкоты потребно загрузить трю­мы купленными изделиями и спешить в другой порт, где покупку можно сбыть, естественно, с прибылью.

На военных судах в датских водах по-разному про­истекала жизнь в минувшие зимние месяцы.

Экипажи кораблей датской эскадры не испытыва­ли каких-либо неудобств, связанных со спешкой. Раз­меренно, без напряжения выполнялись повседневные корабельные работы, подвозили продовольствие и дрова, топили чугунные печки в кубриках. Почти каждый день офицеры и матросы имели возможность съехать на берег, особенно в дни получки. Такая, с ви­ду беззаботная, жизнь, проистекала по воле короля. Дания не торопилась ввязываться в стычку со своим соперником, Швецией, на море.

В то же время король благосклонно, на правах дружбы, разрешил отстаиваться в датских водах рус­ским военным судам.

В эту зиму на Копенгагенском рейде их скопилось около десятка.

Первыми на исходе осени стали на якорь два ли­нейных корабля. Капитан-поручик Иван Сенявин, командир одного из них, «Рафаила», привел их из бухты Кола, на Мурмане.

Иван, старший брат Наума Сенявина, начинал службу с братом в Преображенском полку под нача­лом юного царя. Участвовал в Азовских походах, штурмовал Азов. Побывал с царем в Великом посоль­стве, учился мореходству в Голландии. Войну со шве­дами прошел с первого дня. Раненым попал в плен, но царь его вызволил, обменяв на шведского офицера. Обогнал брата по службе, стал поручиком. Командо­вал отрядом бригантин у Боциса. Командуя шнявой «Лизетта», не раз плавал с царем, шаутбенахтом Пет­ром Михайловым. В прошлом году командовал пяти-десятипушечным «Стратфордом», купленным Салты­ковым в Англии.

Переход вокруг Скандинавии дался не просто. Ма­тросы впервые встретились с океаном. Еще у Нордка­па корабли прихватил шторм. Один из трех, спущен­ных на воду в Архангельске, «Михаил», остался зи­мовать в Белом море, не успел в полную воду переско­чить через бар в устье Северной Двины. Северное море тоже обошлось неласково с моряками.

Не раз меняли паруса, ставили запасной рангоут после жестоких схваток с бушующей стихией.

В минувшие месяцы стоянки экипажи привели корабли в должный порядок и были готовы на исходе зимы отправиться в Ревель.

Все бы ладно, если бы Балтика враз освободилась от ледяного панциря. Но матушка-природа распорядилась по-своему. Обычно зимой Датские проливы не замерзали вовсе, и только в сильную стужу их иногда прихватывало тонким льдом. Северная же половина Балтийского моря, начиная с широты Курляндии, сковывалась на зиму крепким льдом. Как правило, в открытом море лед таял с началом весны. На севере же Ботнический и Финский заливы освобождались от ледяного покрова не раньше мая.

Об этом напомнил Ивану Сенявину и Федор Салты­ков. Он привел на рейд Копенгагена из Англии пять купленных кораблей.

—    Вспомни-ка, наши полки с пушками к Выборгу по льду прошли, еще Пасхи не было, а галеры на под­могу генерал-адмиралу сумели пробиться только спу­стя месяц-другой.

—    И то верно, — согласился Сенявин, — спешить покуда не стану, пускай матросики отдохнут лишний месяц.

—    Кроме прочего, — заметил Салтыков, — нынче и шведы в море рыщут на перехват наших судов, вона прошлым летом прихватили купленный мной «Биленброк», так я до сих пор и маюсь. Экипажи там бы­ли аглицкие офицеры. Написали женкам в Лондон о своей доле в плену, на меня натравили. Те женки мне проходу не дают нынче. Требуют денег за мужей на пропитание.

Сенявин сочувственно покачал головой:

—    Непростая у тебя здесь доля. Смотрю, мороки невпроворот.

—    Что поделаешь, отечеству польза, сие генераль­ное, — в тон товарищу ответил с некоторой грустью Салтыков. — Как я разумею, ныне на море схватка предстоит со шведами нешуточная. Кто кого, сие и оп­ределит скончание войны.

Салтыков и Сенявин откровенничали без утайки. Подружились они давно, будучи волонтерами при вояже с царем в Европу. Война раскидала их по разным местам. Салтыков сооружал фрегаты, шнявы, бриган­тины, Иван хаживал на них в море.

Редко приезжал Федор в Копенгаген, лишь когда готовил «покупные» корабли для отправки в Ревель. Экипажи приходилось менять наполовину. Многие англичане нанимались только для привода судов из Лондона в Данию. Здесь приходилось выискивать офицеров, шкиперов, матросов по тавернам, нани­мать через знакомых мастеровых на верфях. Жил Фе­дор при посольстве, во флигельке, в маленькой ком­натке.

Сенявин обрадовался появлению давнего товари­ща и почти каждый вечер гостил у него. Иногда сиде­ли допоздна, Иван оставался ночевать. Но Федор при свечах скрипел пером, черкая по бумаге.

—    Небось государю все отписываешь подроб­но? — с сочувствием, оттенком некоторой зависти спросил Сенявин в первую же ночевку.

—    Как сказать, Иван, — засмеялся Федор, — к го­сударю я изредка обращаюсь, когда невмочь, ежели покупка добрая, штоб не упустить оную из-за денег. А так завсегда более отписываю Федору Матвеевичу. Генерал-адмирал меня обязал ставить его обо всем в известность. — Салтыков отложил перо, снял паль­цами нагар у свечи. — Писание же сие и верно госуда­рю сочиняю. Уже не первый год. Видишь ли, за ми­нувшее время насмотрелся на устройство жизни здесь. Обида берет за наше отечество. Худо у нас многое. По­размыслил о том и отписал государю свои пропозиции.

Салтыков взял перо, обмакнул в чернила, а Сеня­вин не удержался, полюбопытствовал:

—    Разумею, твое усердие государь по заслугам от­метит.

—    Не ведаю, Иван, покуда ни ответа, ни привета. Решился в другой раз с государем поделиться своими грешными мыслишками. Авось польза будет. — Фе­дор закашлялся. — По совести, надоело здесь, домой тянет.

Прошла неделя-другая, и Салтыков уезжал в Лон­дон, на прощание предупредил Сенявина:

— Ты гляди, матросню свою упреди. В здешних кабаках немало шпионов швецких шастает. Вербуют датчан, голландцев, немцев на свою службу. Заодно выведывают о нашенских делах. Они-то и доносят обо всем в Карлскрону о наших замыслах своим адмира­лам. Особо по сию пору, чуют, што наша морская си­ла подымается.

После отъезда Федора Сенявин начал присматри­ваться к посетителям таверн в Копенгагене.

Как и обычно во всех портовых городах мира, зав­сегдатаями этих злачных мест были моряки. Тавер­ны, как правило, не закрывали свои двери перед посе­тителями круглые сутки. Через Датские проливы с обеих сторон, с запада и востока, то и дело приходи­ли ежедневно десятки, а в летнюю пору и более купе­ческих судов. Товары везли из ближних портов Анг­лии, Голландии, Франции. Реже мелькали флаги Ис­пании, Португалии, Венеции. В обратном направле­нии часто те же купеческие парусники набивали трю­мы покупками в портах Швеции, Петербурга, Ревеля, Риги, Данцига. На море шла война, но торгаши дела­ли свое дело.

По пути, суда, как правило, на день-другой захо­дили в Копенгаген, наполняли бочки свежей водой, запасались провизией. Если в проливах штормило, отстаивались на якорях, ждали доброй погоды.

В такие дни матросня, боцманы, шкиперы, ком­мерсанты съезжали на берег — поразвеяться перед дальней дорогой или, наоборот, разрядить накопив­шееся неделями напряжение после долгого пути.

Разноплеменная и разноязычная толпа посетите­лей таверн отводила душу под воздействием издревле прельщавших пороков человечества — табака, вина и распутных женщин…

Время в свое удовольствие моряки проводили, рас­пределяясь строго по корабельным сословиям. Капита­ны — отдельно, их помощники и офицеры — сами по се­бе, и дальше шкиперы, боцманы и прочая матросня. Сбирались компаниями по своим судам, кучковались. Бывало, заходили одиночки или парами, долго присма­тривались друг к другу, прежде чем развязывать языки.

К таким-то уединенным парочкам и начал пригля­дываться Сенявин. Среди них с удивлением и без осо­бого труда он высмотрел пришельцев с берегов Шве­ции. Оно и немудрено. Два года, проведенные в плену у шведов, приучили свободно овладеть шведским на­речием и легко распознавать уроженцев Скандинавии по обличиям. Проникали сюда шведы довольно сво­бодно, на купеческих судах. От Копенгагена до бли­жайшего шведского порта Мальме было всего-навсего десяток миль. В ясные дни шведский берег просмат­ривался невооруженным глазом.

Что же поделывали в тавернах Копенгагена по­сланцы королевской Адмиралтейств-коллегий?

Главная их цель — вербовка матросов для коро­левского флота.

Неохотно, несмотря на недурное жалованье, опре­делялись на морскую службу юнцы из шведских дере­вень. Городские жители тем более предпочитали без­мятежное существование рискованной и опасной про­фессии матросов на военных судах. Куда еще ни шло, сносно было наниматься на купеческие суда. Там пла­тили меньше, но и жизнь была намного вольготнее, чем в королевском флоте, — сам себе хозяин. Поэтому и выискивали шведские агенты среди датчан, гол­ландцев, саксонцев, французов и прочих наций наем-

ников. Предлагали неплохое жалованье, бесплатный харч и одежду. Разный люд шатался по тавернам, сре­ди них немало отчаянных голов. Кое-кто соглашался. Почему не испробовать? А там видно будет, — ежели не по нраву, так и сбежать можно.

Другую цель преследовали лазутчики из Карлскро-ны — главной базы королевского флота — выведывать все, что касается русских военных кораблей и других припасов для войны, покупаемых русскими в Англии.

Сенявин объявил своим офицерам:

— Наставляйте боцманов и всех матросов, кои на берег сходят. По службе ли, по своей охоте, стерег­лись бы шведских сыщиков. Иначе быть им по всей строгости наказанными. Да не пускать на берег раз­ную ненадежную братию…

Как-то вечером заглянул Иван в одну из таверн. В углу уединился швед с двумя матросами. Присев напротив, Сенявин понял, что швед уже сговорился с собутыльниками и те, подвыпив, решили подписать контракт.

Сенявин неплохо усвоил и голландский, и немец­кий во время вояжа в Европу с царем. Понял, что швед уговаривает саксонца и датчанина.

Старшему по возрасту, датчанину, швед сулил хо­рошие деньги и стоящую должность.

— Будешь ты, Юнас, стоять у пушек на фрегате. Что тебе за капрала верховодить над канонирами — почти как унтер-офицер.

«Прельщает, стервец, — усмехнулся про себя Се­нявин, — заманивает, сети расставляет на пьяную го­лову» . Но вмешиваться не стал, допил вино и удалил­ся. Жил он на корабле, раз в неделю наведывался за почтой в посольство.

На следующий день зашел к посланнику Василию Лукичу Долгорукову, пересказал слышанный в та­верне разговор.

Долгоруков, ухмыляясь, вяло махнул ладонью.

— Сие для меня не новинка. Шведов полно в Ко­пенгагене, не таятся. Фредерик будто их не примеча­ет. И нашим, и вашим. — Усмешка сползла с лица князя. — Одначе и мы не лыком шиты. Мои шпионы и в Карлскроне, и в Стокгольме выведывают, што тво­рится в вотчине у Карла. — Князь, подняв лохматые брови, стрельнул глубоко сидящими голубыми глаза­ми на Сенявина. — Днями Ватранг со своей эскадрой в море отправится, в путь-дорожку к нашему береж­ку. О том я государю уже отписал.

Долгоруков помолчал, потер высокий лоб, а Сенявин озабоченно сказал:

— Стало быть, швед метит опередить государя. Не иначе, силу нашу на море побаивается. Прежде та­кого не случалось.

Посланник глубоко вздохнул:

— Так-то оно так, капитан, токмо Ватранг тоже не дурак. Небось по пальцам знает эту самую, брат, силенку нашу морскую. Потому и вольготно царству­ет на Варяжском море. Добро, хоть Федька Салтыков аглицких да голландских судов прикупает, поди, уже более десятка их в подмогу государю направил.

Когда князь произнес имя Федора, Сенявин не­вольно вспомнил беседы с ним и спросил напрямик:

— Слыхал я, ваше сиятельство, дело-то он вершит исправно, а деньгу для расчета с коммерсантами ему достается вымаливать частенько, будто нищему на паперти.

Долгоруков насупили брови. «Ишь куда стервец гнет».

— О том не ведаю. Князь Куракин в Гааге деньга­ми распоряжается по государеву указу. Не нашего с тобой ума сие дело.

«Не горазд князюшка правду-матку слушать», — сердито подумал Сенявин.

— А тебе, капитан-поручик, — с холодком в голо­се заканчивал аудиенцию Долгоруков, — пора сби­раться в дорогу. Через неделю-другую можно без бо­язни отплывать. Ежели непогода прихватит, укры­вайся в Гданьске.

Для Сенявина слово князя звучало, как царево по­веление. «Может, Долгоруков и более моего ведает». Но Иван не привык отчаливать в туманной мгле.

— Значится, не ждать мне «Михаила»? «Какие эти моряки досужие», — смягчаясь, рас­суждал Долгоруков.

— Неча время упускать. Объявится твой «Миха­ил», я с ним управлюсь. Следом за тобой отправлю.

Своеобразна и необычна схватка парусных кораблей в открытом море. При равенстве сил противников, ко­раблей и пушек успех сопутствует обычно тому флагма­ну, который оказался в более выгодной позиции для ма­невра и имеет лучшую выучку своих экипажей.

Первое достигается занятием и удержанием поло­жения «на ветре» по отношению к неприятелю, тогда флагман, имея свободу маневра, диктует сопернику свои, выгодные для него, условия сражения. И сопер­ник, не имея выбора, поневоле вынужден или всту­пать в схватку, или ретироваться.

Но не все так однозначно. Много различных пери­петий на море могут резко изменить обстановку, и Фортуна развернется в другую сторону.

При всем том, та же удача может улыбнуться и страждущему, если ветер переменится или на море вдруг заштилеет и паруса сникнут.

Издревле нередко участь боя решалась в абордаж­ной схватке. Виктория всегда сопутствовала отваж­ным и стойким бойцам. В рукопашной схватке на па­лубах военных кораблей определялся победитель в морском сражении…

В начавшейся морской кампании 1714 года коро­левская Адмиралтейств-коллегия не сомневалась в успешном исходе борьбы на море с русскими. На их стороне мощное превосходство в силе. Теперь-то царю не уйти от поражения. Об этом говорили в королевском Совете, и не сомневалась в удаче Уль-рика, моряков благословляли на подвиг пастыри ду­ховные.

Накануне похода Ватранг заслушал флагманов и капитанов о готовности к походу. Настроение у ад­мирала было пасмурное. После недавней кончины Вахтмейстера король назначил его возглавлять Адми-ралтейств-коллегию, и по чину должно ему быть гене­рал-адмиралом. Но вдруг королевский совет заарта­чился, поскупился. В казне и так шаром покати. Обойдутся моряки и без генерал-адмирала, достаточ­но и адмиральского звания старшему флагману.

Окидывая взглядом своих подопечных, собрав­шихся в салоне флагманского корабля «Бремен», Ва­транг еще раз мысленно оценивал каждого из них.

Первым докладывал вице-адмирал Лилье:

— Герр адмирал, моя эскадра в полном порядке.

Ватранг всегда питал особую симпатию к своему соратнику и первому заместителю, на него можно по­ложиться в бою.

Вторым медленно поднялся грузный не по годам шаутбенахт Тауде. Он был краток, сказал, с трудом разжимая тонкие губы:

— Герр адмирал, эскадра к походу готова.

Ватранг в глубине души неприязненно относился к этому чересчур самонадеянному выскочке. В проти­воположность ему, адмирал питал симпатию к скром­ному, но отважному шаутбенахту Эреншильду, моло­дой Анкерштерн еще не проявил себя.

Из капитанов Ватранг выделял в первую очередь лихого командира «Бремена» Фришена. Недаром он поднял на семидесятипушечном «Бремене» свой флаг.

— Герр адмирал, — отбарабанил Фришен, — эки­паж и припасы полные.

Один за другим вставали капитаны линейных ко­раблей: «Готланда» — Систерн, «Филькена» — Коль, «Фредерика» — Пальмгрен, «Вердена» — Грубб…

«Итак, полтора десятка с лишним линейных ко­раблей, фрегаты, бригантины, бомбарды, галеры. Почти тысяча пушек, против сотни-другой пушек на галерах царя, вполне достаточно для успеха. Завтра в кафедральном соборе состоится пасхальная месса. Пастыри благословят нас на удачу».

— После Святой Пасхи мы поднимем якоря. — Расхаживая по салону, Ватранг остановился у широ­кой застекленной двери балкона. «Надо дать отдох­нуть экипажам, благо понедельник скверный, по ста­ринным приметам моряков, день для выхода в мо­ре». — Понедельник не наш день для начала нашего славного предприятия. По моему сигналу, с Божьей помощью, снимемся с якорей в полдень вторника…

…Как и в прежние времена, адмирал аккуратно следил за внесением всех событий в журнал. «В тре­тий день Святой Пасхи — ветер Wt (вест) брамсель-ный, мы подняли наши якоря и выпели из Гестшхер».

Посвистывая в парусах, свежий попутный ветер бодрил и настраивал на мажорный лад. В голове еще слегка шумело от вчерашнего застолья с флагманами, вспоминались стройные торжественные звуки органа в кафедральном соборе.

Медленно разворачиваясь, первой, как и было предписано, выходила эскадра вице-адмирала Лилье. До захода солнца вытягивались в кильватер корабли Шведской армады…

При свете раскачивающейся керосиновой лампы Ватранг начал сочинять первое донесение королевской Адмиралтейств-коллегий, королевскому сенату, его величеству королю.

На многие мили растянулась эскадра Ватранга. Кто-то сноровисто ставил паруса, выходил вперед, другие мельтешили, что-то не ладилось с такела­жем, не успели вовремя выбрать якоря, отставали. За зиму экипажи утратили навыки, немало появи­лось пришлых наемных волонтеров. Вербовщики не заглядывали в паспорта датчан, саксонцев, голланд­цев, похлопывали по плечу, ощупывали мускулы, смотрели в разинутый рот. У матроса должны быть крепкие зубы.

На второй день похода Ватранг, поглядывая за корму на нестройную колонну кораблей, вдруг услы­шал незнакомый диалект у штурвала. Стоявший ря­дом Фришен, поглаживая рыжую бороду, пояснил:

— Я отобрал среди волонтеров этого датчанина, герр адмирал. Он крепок на качке и отменно удержи­вает корабль на курсе.

Первый поход начался неплохо, правда где-то, почти у горизонта, отстал Таубе со своими шхербота-ми. Но корабли несут вперед по волнам паруса, кото­рые «ловят» попутный ветер.

На третий день шведам не повезло, ветер начал ме­нять направление, зашел к северу, и ввечеру задул встречный ветер, «мордотык», как называли его мо­ряки. Не пятиться же кораблям опять в Карлскрону, пришлось становиться на якоря.

Исполнительный Ватранг в тот же день отправил донесение его королевскому величеству и сенату. Так положено на военной службе. Начальники всегда должны знать, где находятся подчиненные.

Без малого неделю пришлось отстаиваться на яко­рях. «В «собачью вахту», — записал Ватранг, — при пасмурной погоде, ветер был WtS (вест-зюйд), потом переменился наконец».

«Собачья вахта» считается у всех моряков самой тяжелой вахтой, с полуночи до четырех часов утра. Видимо, Ватрангу не спалось в эту ночь. Спустя два дня на траверзе скалистого острова Готланд заштиле­ло. Экипажи подобрали паруса, эскадра легла в дрейф…

В пути шведам нередко попадались купеческие шхуны. Многие из них, английские, голландские, французские, завидев на горизонте эскадру, спешно отворачивали, уходили в сторону. Кому интерес рис­ковать своим товаром! Земляки, наоборот, сближа­лись, приветливо поднимали флаги. Один из таких галиотов подошел к «Бремену». На борт поднялся шкипер.

— Герр адмирал, в Гданьске на рейде неделю на­зад стояли на якорях два русских фрегата.

«Откуда там русские?» — размышлял в недоуме­нии Ватранг. Не знал он, что Иван Сенявин разошел­ся с ним за горизонтом, когда он лежал в дрейфе у Гот­ланда…

Весна брала свое, распогодилось, днем выглядыва­ло солнце. На верхней палубе, по уголкам, вприсядку расположились сменившиеся с вахты матросы. Отды­хать не хотелось, соскучились по теплу.

Укрывшись от ветра за шлюпкой, уединились ка­прал Юнас Фолк и матрос Эрман Шрейдер, родом сак­сонец. Зимой в Копенгагене подписали они контракт, нанялись в шведский флот.

—   Харч-то здесь небогатый, — пробурчал кап­рал, — мяса почти не дают, одно пшено да горох.

—   Верно, так, — согласился саксонец. Для матро­са сытная пища первое дело. — И хлебец какой-то не­вкусный, да и чарку наполняют не до краев…

Офицеры не испытывали неудобств. У каждого свой запас провизии, вестовой матрос готовит блюда на заказ. В каюте у каждого свой погребок с вином.

В последнее воскресенье апреля рано утром матрос на марсе закричал:

— Вижу землю прямо!

Ватранг поднял подзорную трубу: «Наконец-то Гангут! Следует отметить это событие в морском жур­нале».

«В воскресенье 25 апреля погода улучшилась, шли на всех парусах. В дообеденную вахту заметили маяк на мысе Гангут, а также корабль вице-адмирала Ли-лье. Бросили якорь. Крейсировали, поджидая отстав­шие корабли».

Только к рассвету понедельника наконец-то под­тянулась почти вся эскадра и расположилась на яко­рях у оконечности Гангута.

Пока подходили отставшие корабли, Ватранг при­казал спустить шлюпку и вызвал капитана:

— Мне надобно обследовать прибрежные шхеры и промерить глубины. Пошлите-ка ко мне доброго на­вигатора.

Поздним вечером поднялся на борт уставший, но довольный адмирал. Теперь-то он знает, где и как встречать русских.

Не дожидаясь отставших галер, Ватранг собрал военный совет. Слава Богу, на переходе никто не пост­радал и начало предвещает удачу. Неприятель упреж­ден, теперь следует его встретить в удобном месте, ко­торое он выбрал, и показать царю силу королевского флота.

В прошлую кампанию русские галеры располага­лись подле деревни Твермине. Теперь этот номер не пройдет. Капитаны, как один, согласились с Ватран-гом — занять позицию на рейде у Твермине.

— Мы не допустим русских в бухту и преградим им путь в Або, — закончил старший флагман коро­левского флота.

В те самые дни, когда Ватранг, подобрав паруса, дрейфовал с эскадрой у острова Готланд, в Петербург прискакал нарочный с депешей от князя Василия Долгорукова. Едва дочитав письмо, Петр крикнул адъютанта:

— Сыскать ко мне Наума Сенявина, немедля.

Настроение царя поднялось. Наконец-то Долгору­ков сообщил об отправке из Копенгагена купленных Салтыковым пяти линейных кораблей и выходе в мо­ре двух архангельских кораблей Ивана Сенявина.

Едва Наум Сенявин показался в дверях, ликую­щий царь схватил его за обшлаг, потянул к окну:

— Нынче, Наум, из Копенгагена добрые вести. Салтыков молодец-таки, снабдил и отправил пять ко­рабликов линейных о пятидесяти и более пушках.

Настроение царя передалось и Науму: «Нынче си­лушки на море прибавится довольно».

— То не все, — продолжал в том же духе Петр, — в Ревель днями ожидается и твой братец с двумя ко­раблями с Мурмана, а там, глядишь, и третий поспе­ет. Прежде всех Зотов приведет «Перл» из Пярну. — Царь в приподнятом настроении стиснул Наума за плечи. — Чуешь, сколь силы морской прибудет? Так вот, бери прогонную, завтра же поутру отправляйся в Ревель, покуда дороги не развезло вконец. Прини­май суда по всей строгости и по описи, каждую верев­ку прощупай, осмотри кузова. Не мне тебя учить.

Вскоре у Петра появился генерал-адмирал.

— Слава Богу, Федор Матвеич, мочь наша на море произрастает, — сообщил ему царь радостную весть, — теперича сотня скампавей, как-никак, будет оборонять нас с моря. Мыслю отправить в Ревель Сиверса за флагмана. Как думаешь, вытянет?

После изгнания Крюйса на флоте остались два сто­ящих капитан-командора, Шелтинг и Сивере. Шел-тинга царь решил определить в эту кампанию младшим флагманом на Кронштадтской эскадре, которую собирался сам выводить в море.

К Сиверсу давно присматривался контр-адмирал Петр Михайлов… Теперь все чаще его величали не шаутбенахтом, а на русский манер контр-адмиралом.

—    Петр Сивере моряк добрый, в нем жилка мор­ская проглядывает явственно, — согласился Апрак­син, — вполне управится.

—    Присядь, Федя, — Петр кивнул на грубо сколо­ченный табурет, а сам по привычке схватил на кон­торке потухшую трубку. — Расклад начала кампании мыслю таким образом. Как лед пройдет, дай Боже бы­стрее, двинемся к Березовым островам. Я поперед с эскадрой на Котлин вытянусь, ты грузи войска на галеры, скампавеи. Голицын покуда под твоей рукой будет. Войск возьмешь не меньше прежнего, тыщ ше­стнадцать. Преображенцев и семеновцев держи подле себя, на галерах, для абордажу. Провиант и прочие припасы обыденно на транспортах…

В эту весну шуга по Неве шла долго, давно минула Пасха, а устье реки еще не прочистилось.

За эти недели спустили со стапелей Адмиралтейст­ва два фрегата. Петр не забыл о Ревеле, вдогонку Си­версу послал наказ Науму Сенявину — расставить конные караулы по берегу от Рогервика до Копорья, где увидят неприятельские корабли, немедля жечь тревожные огни и донести в Петербург.

В первую неделю мая Петр расцеловал Екатерину. Жена который месяц была на сносях.

— Ну, Катеринушка, не печалься, побереги себя и дочек. Дорога подсохнет, поезжай в Ревель. Данилыч все ведает.

Линейный корабль «Святая Екатерина», о 62-х пушках, салютом приветствовал нового флагмана. Капитан Геслер отдал рапорт контр-адмиралу Петру Михайлову. На стеньге взмыл красный флаг кордебаталии с Андреевским перекрестием в углу. Подъем флага означал вступление царя в командование эска­дрой.

Один за другим, согласно ордеру, снимались с яко­ря и вытягивались на рейд Котлина девять линейных кораблей, пять фрегатов, четыре шнявы. Спустя два дня, десятого мая, на Котлинский рейд одна за другой кильватером потянулась сотня галер и скампавей. На каждой находилась рота морских солдат, или гре­надер.

Апраксин поднял свой вымпел на галере «Азов». В журнале генерал-адмирала появилась одна из пер­вых записей:

«В 10 й день, в 9-м часу пополудни, на адмирал­тейской полугалере учинен сигнал из одной пушкии потом играли на трубах и били в литавры и в бара­бан… Поднят был вымпел желтый, тогда все скам­павей торжественно проходили одна за другой. Оный сигнал чинен во всех эскадрах, кроме пушечного вы­стрела…

Перед вечером прибыли пред Кроншлот, где преж­де комплимент чинили стрелянием со всех кораблейи с крепости, потом ответствовало вначале с флаг­манских и потом со всех скампавей пушечною жестрельбою».

Светлы майские вечера на Невском взморье. Солн­це лениво движется по горизонту, не собираясь пря­таться в морскую пучину. Светило всегда радует лю­дей, поднимает настроение.

Впервые галерный флот в полном составе высту­пил в длительный поход. Еще до выхода из Галерной гавани, что на Васильевой острове, генерал-адмирал разделил флот на десять эскадр. В каждой из них де­сяток судов, около тысячи матросов и солдат. Так сподручней управлять махиной, растянувшейся не на одну милю.

На Котлинском рейде покачивалась на волнах кора­бельная эскадра. Матросы сгрудились на палубах, с лю­бопытством разглядывая, как равномерно, в такт, взма­хивают веслами неуклюжие с виду галеры и скампавеи. Словно птицы подымают и опускают веером рукоятки длинных весел с каждого борта. А из люков на палубах торчат десятки солдатских фуражек. Из рекрутов мно­гие впервые ступили на палубы морских судов. Все им в новинку. Большинство растянулось… в лежку в трю­мах галер. То и дело вахтенные выносят на палубу вед­ра с блевотиной. Морская болезнь не разбирает чинов. Травят поручики и сержанты, гребцы и солдаты.

Медленно разворачиваясь, галеры подходят бли­же к берегу, отдают кормовые и носовые якоря, под­бирают косые паруса, укладывают весла.

На флагманской галере вокруг генерал-адмирала сгрудились бригадиры и командиры эскадр. Капитан-командор Матвей Змаевич, старший флагман на га­лерном флоте, еще раз пересчитывает в уме всех подо­печных и докладывает генерал-адмиралу:

— Так что, генерал-адмирал, все налицо.

Не торопясь, прохаживаясь перед вытянувшими­ся бригадирами, капитанами, поручиками, щурясь на солнце, прятавшееся за урез воды, вдыхает Апрак­син полной грудью, с наслаждением втягивает терп­кий морской воздух:

— Значит, так. Войска перво-наперво, без суеты, на шлюпках переправить на Котлин. Разбить палат­ки, свезти провиант. Кашеварам жечь костры, кор­мить солдатушек. Чур, сторожко, лес не подпалить. Кумандирам галер осмотреть трюмы, где текет — про­конопатить. Ротным спозаранок солдат обучать абор­дажному бою. Видать, неделю-другую здесь оставать­ся выпало, покуда залив не прочистится.

Отпустив командиров, Апраксин коротко напом­нил Змаевичу:

— Поутру почни обходить скампавеи, Матвей Христофоров, самолично проверь каждую. Первая во­да, она завсегда текет в трюмах. Рассохлись лодки зи­мой, не успели замокнуть. Водицу пускай черпают, плесень не разводят. Да и не позабудь про абордаж­ную амуницию, сие наш козырь генеральный…

В поздних сумерках «Святая Екатерина» салюто­вала генерал-адмиралу. Контр-адмирал Петр Михай­лов доложил по форме, пригласил к столу. Переку­сив, Петр распахнул балконную дверь на корме, вски­нул подзорную трубу. От береговой кромки Котлина на пяток миль чернела подтаявшая вода. Неровными полосами тянулись к западу широкие разводья и сли­вались у горизонта в сплошное ледяное поле.

— Мотри, Федя, ледок-то на запоре нас дер­жит, — глухо произнес Петр, — как бы не засидеться.

За десять кампаний на Балтике Апраксин неплохо изучил нравы природы.

— Небось недельку продержится, не более. Вете­рок с Невы потянет, солнышко припечет, разгонит ледышки. До Березовых островов точно вода будет чистая.

Генерал-адмирал не ошибся. Спустя неделю ко­рабельный и галерный флоты начали сниматься с якорей.

Оба флота шли кильватерной колонной. Впереди корабельный авангард под командой Шелтинга, за ним кордебаталия контр-адмирала Петра Михай­лова, замыкал корабельную эскадру арьергард. За корабельным флотом кильватером вытянулись галеры. Апраксин разделил флот на три дивизии, то­же авангард, кордебаталия, арьергард. Каждая ди­визия делилась на эскадры, по десятку галер. За ни­ми тянулись длинным шлейфом ластовые и транс­портные суда с частью войск, боеприпасами, прови­антом.

Корабельный флот ушел к горизонту, когда по­следние суда покидали Котлинский рейд. Впереди авангарда, на видимости, Петр отправил дозорные су­да. Мало ли, на море всякое может случиться. А вдруг неприятель уже поджидает русские эскадры?

С попутным ветром до Березовых островов доплы­ли благополучно. Здесь пришлось отдать якоря. Ветер переменился на противный, зашел к западу. Навстре­чу кораблям погнало ледяные поля.

Пока суть да дело, экипажам скучать не давали. Корабельный флот начал парусные учения. На пере­ходе от Котлина суда маневрировали вразнобой, строй не держали.

Флагман то и дело стрелял из пушки, поднимал позывные провинившегося, выражал неудовольство. Все происходило по причине медленного и неверного управления парусами.

Теперь, каждый день после завтрака, капитаны гоняли матросов туда-сюда по вантам, боцмана свис­тели в дудки, матросы, ухватившись за реи, семенили ногами по пертам-веревкам, растекаясь по реям. От­вязывали и обтягивали паруса. Потом снова их подби­рали. Боцмана опять свистели, и матросы, ухватив за шкоты-веревки реи с распущенными парусами, раз­ворачивали в ту или другую сторону.

Не оставались без дела и канониры. Шлюпки отхо­дили от судна, сбрасывали в воду буйки с флажками. Канониры держали прицел, проверяли глазомер. По­началу все флажки оставались на плаву, без пробоин, потом пушкари приноровились.

Ветер постепенно затихал, менял направление. Апраксин при очередном визите на «Святую Екатери­ну» заметил царю:

— Ныне кампания особая, Петр Лексеич. Надо бы военный совет созвать, покумекать, как наилучше обойтись с неприятелем. Прошлым годом сплохова­ли, и мы у Гангута замешкались.

— Добро, Федор, сберем не токмо флагманов и ге­нералов. Все полковники и полуполковники, капита­ны пущай будут. Не повредит.

Салон «Святой Екатерины» едва вместил всех при­глашенных, набралось около двух десятков. Задний ряд сидел на табуретках. По старшинству первым вы­ступил генерал-адмирал. Говорил неторопливо, как всегда обдумывая каждую фразу, обводя взглядом со­бравшихся, без оглядки на царя:

— Нынче, не в пример прошлым кампаниям, ко­рабельному нашему флоту и галерному, по единому замыслу, полагаю, в действо вступать должно. Поне­же един генеральный противник у нас на море. Через него нам переступить надобно для достижения бере­гов швецких. Супротивник нас не хлебом-солью при­ветит. Ежели, как и прежде, швед у Гангута прегра­дой встал, нам без помочи корабельного флота никак не обойтись. Рази токмо хитростью взять супротивни­ка. — Апраксин перевел дыхание, сделал паузу. — Потому флоту корабельному по задумке обосноваться в Ревеле, галерам плыть к Гельсингфорсу. Бог даст, без помехи бы дойти к Гангуту. Мыслю, шведы не су­нутся в шхеры. Невпроворот им в узостях. В Гангуте определимся, как и чем сокрушить супостата.

Следом царь выслушал капитан-командора Шел-тинга.

С горечью напомнил он потерю в прошлую кампа­нию линейного корабля «Выборг», неудачную погоню за шведами. Посматривая на царя, коверкая слова, высказался, что негоже быть трусами при встрече с неприятелем:

— Русский матрос добрый воин, с ним азардировать неприятеля надлежит.

Горячо, по примеру Шелтинга, заговорил Змае-вич. В нем сочетались запальчивость южного урожен­ца и лихость славянина по происхождению.

«Пожалуй, с таким верховодом не худо на абордаж с неприятелем сцепиться», — думал Петр, слушая ре­чистого далматинца.

Змаевич также с похвалой отозвался о солдатах, которых надобно только как следует обучить:

— Храброму бойцу, как русичи, не следует быть подобно зайцу перед волком.

Сидевшие в салоне оживились, улыбка озарила об­ветренные лица моряков.

Петр кивнул генералу Ивану Бутурлину:

— Што скажут наши вой на сухом пути?

Уважал царь своего бывшего спальника за предан­ность и храбрость. Еще при Софье не отшатнулся от Петра. Первый премьер-майор Преображенского пол­ка, бился с турками под Азовом. Не по своей вине по­пал в плен под Нарвой. Десять лет томился у шведов. Слава Богу, вызволил его царь, обменял на пленного генерала Майерфельда. Теперь он — верная правая рука у Михаила Голицына.

Генерал, на удивление, озабоченно говорил о тяж­ком положении небольшого гарнизона в Або.

—    Провиант там на исходе, по дорогам не пройти, шведы шастают, как бы не пришлось на время уйти, чтобы сохранить людей.

—    Гляди сам, — без недовольства проговорил царь, — елико возможно, задержи там войско недели две-три, а после отойди. Повести Голицыну — быть может, поспеет генерал-адмирал с провиантом.

Царь перевел взгляд на Ивана Головина, усмех­нулся, вспоминая извилины жизни непутевого гене­рала. Взял его царь с собой в Великое посольство. Обучался он морскому делу в Амстердаме и Венеции, да не пристал к морю. По возвращении запросился у царя на сухопутье. Там себя и показал с лучшей стороны.

— Ну, молви свое слово, Иван Михайлов.

Головин приподнялся, покраснел:

—    Уволь, государь. К морской науке хоть и прикоснулся, а все же запамятовал, сколь годков минуло…

—    А ты про своих солдатушек поведай, — пере­бил Головина царь.

В глазах генерала сверкнул озорной огонек.

— Вой мои, господин контр-адмирал, — распра­вив плечи, приободрился Головин, — абордажному делу приучены примерно, шведа одолеют. Ежели сшибка случится, побьют. Знать, под Полтавой вы­школены.

Петр растянул рот в улыбке:

— Помню, помню твоих астраханцев, стойкие бойцы.

Не оставил царь без внимания и молодых брига­диров.

Перед началом кампании Апраксин назначил ли­хого бригадира Якова Волкова начальником десант­ных войск авангарда. Доверил ему передовой отряд морских солдат на случай абордажа. Генерал-адми­рал приметил отважного поручика при штурме Вы­борга. Его солдаты бесстрашно бросились в атаку по примеру своего командира. Потом Волкову пришлась по душе служба на галерах с абордажными солдата­ми. Отличали его подчиненных, кроме отваги, беспре­кословие и строгая дисциплина. Сказывались не толь­ко требовательность, но и душевность бригадира, за­бота о солдатах.

Привстав по знаку царя, Волков больше говорил о нетерпении своих подчиненных схватиться со шве­дами, постоять за свое отечество, не жалея живота.

Слушая несколько взволнованную речь смущенно­го вниманием бригадира, Петр подумал про себя, что с такими бойцами нынче неприятелю придется не­сладко.

Довольная улыбка разгладила морщины обветрен­ного лица генерал-адмирала. Взглянув на царя, он слегка сощурил левый глаз, как бы говоря «Знай на­ших!».

Петр, словно отвечая Апраксину, проговорил:

— Знатные речи все молвили, и я присовокуп­лю. — Царю, видимо, надоело сидеть. Он резко при­поднялся, густая шевелюра коснулась подволока са­лона. Пришлось несколько пригнуть голову. — Почну с флота корабельного, парусного. Командир Шелтинг рвется азардировать со шведом в море. Сие похваль­но. Только дозволяю при нашем превосходстве в су­дах не менее чем вдвойне, дабы виктория добылась, но не ретирада. Выучка наша еще худая. Об этом и прошлая кампания обнаружила. — Петр обвел взглядом сидевших. — Потому завтра уйдем в Ревель, там малость силу наберем. Галерному же флоту, — Петр вперил взгляд в Апраксина, — с войсками идти берегом и шхерами до Гангута. Фарватеры шхерные нами в прошлую кампанию проверены, пройдем без лоцманов. Прежде, как задумано, зайти к Выборгу, а после к Гельсингфорсу. Там войско, положенное на берег под руку генерала Голицына передать. Михаил Михайлович к вам поспеет в срок от Абова. Ежели, паче чаяния, вражья сила в шхерах объявится, кру­шить без оглядки. Обо всем мне ведомость слать. В Гельсингфорсе отряд бригантин держать наготове для эстафеты к Ревелю.

Петр прервался, шагнул к балконной двери, рас­пахнул створки. С залива потянуло холодком. Шаль­ной ветерок взмахнул атласные шторки на окнах.

— В Твермине, ежели нет супостата, сделать об­сервации и нас повестить. Разумею, с Божьей помо­щью супротивника одолеем. Нам нынче же генерально быть в Абове надобно и приступом взять Аланды. Оттуда и шведа почнем шерстить на его матке.

На севере в последние майские дни «заря с зарею сходится». Едва край солнца высветил верхушки-то­пы корабельных мачт, грохнул холостой выстрел «Святой Екатерины». Палубы кораблей эскадры ог­ласил посвист боцманских дудок, сопровождаемый зычными голосами:

—    Команде наверх!

—    На шпиль, якорь выбирать!

—    На мачты и реи паруса ставить!

Поругиваясь и зевая, сонные матросы надевали робы, подвязывали койки.

—    Чайку бы попить!

—    Будет тебе и чаек с сахаром, — торопили сер­жанты, — нынче аврал, айда наверх!

Одеваясь на ходу, баковые матросы бежали на бак, в носовую часть судна. Разбирали из рундука вымбов­ки — окованные железом дубовые палки, — вставля­ли их в отверстия шпиля — устройства для выбира­ния якорного каната. Поеживаясь от утреннего ветер­ка, тянувшего с Невского устья, поглядывали на боц­мана, ждали команды. Боцман не отводил взора от вахтенного мичмана, который, в свою очередь, ожи­дал приказания капитана.

В это же мгновение матросы-парусники карабкались по вантам на марсовые площадки, отвязывали паруса. В эти минуты искусство капитана состояло в том, чтобы вовремя распустить паруса и, пока они, наполняясь вет­ром, разворачивают судно, успеть выбрать якорь. Как только якорь отделится от грунта, судно понесет волной и ветром в подветренную сторону. В эти мгновения пару­са и должны придать судну ход, сделать его послушным рулю. Теперь можно ложиться на заданный курс, зани­мать отведенное место в строю. Не дай Бог, зазеваться в эти считанные минуты — не миновать беды. Вокруг корабли эскадры, навалит корпусом на соседа. Сломает бушприт, реи, а то и пробьет борт соседа.

Другая напасть в такой ситуации ждет судно под водой. Укрытые волнами камни и отмели несут в себе грозную, а подчас смертельную опасность для судна…

— Якорь выбирай! — отрывисто бросил вахтенно­му мичману командир «Святой Екатерины», капитан Гослер, поглядывая на волны и ветер.

Мичман крикнул в рупор:

— Якорь выбирай! — и отмахнул рукой боцману на баке.

Усатый боцман только и ждал этого мига.

— Пошел шпиль! — с хрипотцой гаркает он бако­вым матросам, сам хватается за вымбовку. И верти­кальный барабан — шпиль — начинает медленно вра­щаться, наматывая якорный канат.

Молча раскуривая трубку, Петр, не выпуская из рук подзорную трубу, переходит с борта на борт, оста­навливаясь на средней части палубы — шканцах.

За датчанина Гослера он спокоен, опытный капи­тан, дело знает.

— Паруса ставить! — командует тем временем Гослер.

На всех трех мачтах, первой от носа — фок-мачте, средней — грот-мачте и кормовой — бизань-мачте, один за другим, начиная с нижнего, распускаются па­руса.

Корабль немного «клюет носом», наклоняется на левый борт, втугую, почти отвесно натягивается якорный канат, «Святая Екатерина» слегка вздраги­вает, якорь оторвался от грунта, освобожденный нос разворачивается и выходит на волну.

Гослер отменно знает свой корабль и каждое его движение ощущает, упершись ногами в раскачиваю­щуюся палубу.

— На румб зюйд-вест!

Два вахтенных рулевых «добрых» матроса слуша­ют только капитана, в крайнем случае вахтенного мичмана. Они ловко перебирают рукоятки штурвала. За их плечами десятки кампаний. Каждую навига­цию они у штурвала. Меняются командиры на кораб­лях, а «добрый» матрос уверенно удерживает судно на заданном румбе.

На то они и «добрые», такое звание может заслу­жить матрос только после пяти лет службы.

В эту кампанию они старательно следят за компа­сом. Сам государь нет-нет да посматривает на них. На его лице улыбка. Значит, все в порядке. Но сейчас Петр лишь мельком бросает взгляд на рулевых у штурвала. Все его внимание эскадре. Как-то нынче снимутся с якорей? Теперь он флагман эскадры. Контр-адмирал Петр Михайлов за все в ответе.

Десять дней назад на его глазах эскадра выбирала якоря на Котлинском рейде. В ясную погоду, при лег­ком волнении больше половины судов «партачили». Одни медлили с подъемом якорей, мешали соседям. Другие, снявшись с якоря, не успевали вовремя по­ставить паруеа, дрейфовали, наваливались на сосе­дей, ломали рангоут, цеплялись вантами, третьи не­уклюже маневрировали, касались грунта…

Под началом флагмана девять линейных кораб­лей, пять фрегатов, четверка шняв. Каждого коман­дира Петр знает доподлинно.

Все они иноземцы. На «Полтаве» — Шелтинг, «Святым Антонием» командует фон Гофт, «Ригой» — Кроненбург. Фиш, Беземакер, Ван, Вессель, Беккер. Всех враз не пересчитаешь. С каждым из них, прежде чем нанимать на службу, Петр обстоятельно не раз бе­седовал. Старался выведать подноготную. Одни при­ехали с рекомендацией, другие — прослышав про хо­рошее жалованье, третьи искали приключений. Кого-то сразу отваживал, давал поворот от ворот, но с боль­шинством подписывал контракт. Да разве все выведа­ешь! Только в деле, в общении с экипажем, в море определишь, кто на что способен. Да и негодных не враз прогонишь, менять-то некем. Своих, доморощенных, раз-два и обчелся. Наум, да Иван, да вона Муханов Ипатка. Не уступит им Конон Зотов, хотя и молод…

Вот и сейчас полная бордель, кто в лес, кто по дро­ва. Немного лучше, чем прежде. И все же мало чем от­личается от котлинской неразберихи.

Два часа снималась эскадра с якоря, еще пару ча­сов вытягивалась в кильватерную колонну, согласно ордеру, полученному накануне от флагмана.

Но вот и первые радости новоиспеченного флагма­на. На выходе из Выборгского залива, обгоняя эскад­ру, вперед устремились фрегаты. На головном, «Свя­том Павле», командир отряда Петр Бредаль. Один из толковых капитанов. Петр поручил ему важное де­ло — дозорную службу на случай встречи с неприяте­лем. Отсалютовав флагману, юркие, быстроходные фрегаты устремились к горизонту.

Глядя, как пенились волны за кормой фрегатов, царь невольно припоминал, как десять с лишним лет назад Крюйс вызвал из Голландии своего земляка-норвежца Петра Бредаля. Начинал службу унтер-лей­тенантом в гребном флоте, дошел нынче до капита­нов. Не раз хвалил его Апраксин, отличился при штурме Выборга. Находчивости и отваги ему не зани­мать. Другим опытным капитанам есть чему у него поучиться…

Думы перенеслись на вчерашний разговор с Ап­раксиным после консилии военного совета. Задер­жав его, Петр уединился с генерал-адмиралом в каю­те. Пока денщик накрывал стол, Петр с досадой про­говорил:

— Прошлой осенью не удалось Змаевичу разве­дать проходы шхерами от Твермине к Гангуту и да­лее. Наказывал я ему обстоятельно сыскать самый бе­реговой, а не к морю лежащий фарватер. Наставлял

смотреть плесы, где парусным кораблям, шведам, сподручно располагаться, прошнырять шхерами, прижимаясь к берегу. — Петр огорченно развел рука­ми: — Одначе Лилье нас удалось провести, шведы так и не подпустили Змаевича. Ушли к себе, когда убеди­лись, что наши галеры укрылись на зимней стоянке. А зря. Нынче бы и карты нам в руки.

Апраксин, как всегда, внимательно слушал своего бывшего подопечного. Состоял он четверть века назад стольником при малолетнем царе.

В неудаче прошлогоднего поиска он не винил Зма­евича, тот сделал все, что мог.

— Змаевич никак не мог пробраться к Гангуту, — пояснил Апраксин. — Лилье-то занял позицию попе­рек выхода у Твермине. А там проходу шхерами нет.

Царь сам разлил вино по бокалам, чокнулись, вы­пили перед обедом, закусили. Молчание прервал Ап­раксин:

— Мне всю дорогу думки про Гангут не раз при­ходили на ум. Так я мыслю, Петр Лексеич, шведы нас превосходят в парусах по всем статьям, надобно, значится, нам исхитриться. Самое верное было бы, ежели корабельный наш флот задрался, выманил

бы шведа на какое время от Гангута. Тогда мои гале­ры без опаски проскочат шхерами к Або. — Апрак­син помолчал, отпил вина и продолжал: — Другое дело, по бережку подобраться моими солдатами до самого мыса и там батареи возвести. Глядишь, от­пугнем шведа от бережка и проскочим — опять же галерами. Одна здесь закавыка: пушки надобны дальнобойные, а у меня четырех- и шестифунтовые на галерах.

Петр почесал затылок, ухмыльнулся: «Что значит свой человек! Федор Матвеевич не за страх, а за со­весть службу правит». Но оказалось, что Апраксин еще не выговорился, припас еще одну задумку:

—    У нас в Финикусе, Петр Лексеич, приметил я, жарким летом безветрие частенько на море, штилеет…

—    Ну-ну, што с того? — неторопливо перебил Петр.

В голубых глазах Апраксина заискрились хитринки:

— Швед-то перед нами силен парусными кораб­ликами. А ну на море штиль? Он нам на руку. Галеры мои да скампавеи за час-другой обойдут ту эскадру с моря, штоб пушки не достали. А там поминай как звали…

«Черт тя побери, — обрадовался Петр, — ведь все верно, без подвоха».

Проводив Апраксина, царь еще долго перебирал все сказанное генерал-адмиралом…

Посматривая за корму, флагман следил и за впере­ди идущим авангардом Шелтинга. Перед выходом он предупредил командира авангарда:

— Неча время терять, нам школить надобно капи­танов. В походе почнем перестроения налаживать разные. Для начала маневр фронтом. Сколь мне изве­стно, Крюйс вам морские науки не преподносил на практике. А ежели завтра в море с неприятелем стыкнемся?

Когда эскадра вышла на простор, флагман распо­рядился: кораблям сомкнуть строй, сойтись на один-два кабельтова, подобрать паруса, эскадре лечь в дрейф, капитанам прибыть на «Святую Екатерину». Прежде обычно Крюйс тоже иногда приостанавливал движение и приглашал флагманов и симпатичных ему командиров на флагманский корабль, разделить трапезу с адмиралом.

В этот раз все обернулось иначе. Задымив трубкой, контр-адмирал Петр Михайлов поднимал то одного, то другого капитана и устраивал разнос. Крут был царь в минуты гнева. Накопилось у него немало горе­чи со времени выхода с Котлинского рейда. Все прорехи провинившихся попомнил флагман. Похвалил по­началу лишь трех капитанов — Шелтинга, Гослера и Бредаля. Остальных распекал, не стесняясь на крепкие словечки:

— Ведомо вам, что Крюйс прежде экзерцициями пренебрегал. Потому и поплатился. Сие дело есть ве­ликой важности. — Петр схватил зубами потухшую трубку, зачмокал губами. — Вперед буду свидетель­ствовать, и ежели худо станете править, то так и жа­лованье вам по расчету не всякому будет плачено. Ибо не добро есть брать серебро, а дела делать свин­цовые.

Тыкая трубкой в капитанов, поднимал вспотев­ших от волнения иноземцев с красными от пережива­ний физиономиями. Одних упрекал за неправильные действия при маневрах, других распекал за ротозей­ство при сигналах флагмана, третьим ставил в вину худую выучку экипажей…

Молча, с виноватым видом провинившихся школьников спускались в подходившие к трапу шлюпки капитаны, отдавая честь Андреевскому фла­гу, трепетавшему на гафеле. Так же молча хмурились по пути на свои корабли. Царь дал взбучку справедли­во, но у многих в экипажах не хватало до трети мачто­вых матросов и пушкарей-канониров. Почти на каж­дом судне был некомплект офицеров. Вахту несли че­рез очередь. Но все капитаны об этом умолчали, зна­ли, что жалобы распалят шаутбенахта еще больше.

Внушение флагмана сказалось буквально через час, когда на «Святой Екатерине» грохнула сигнальная пушка, а на фалах заполоскали флаги: «Эскадре всту­пить в строй согласно ордера». Проворнее забегали ма­тросы, распуская паруса, каждое судно без путаницы, как прежде, занимало свое место в ордере. Посматри­вая за корму, флагман сразу отметил про себя, что ко­рабли равняли строй, старались держать дистанцию.

Где-то на полпути ветер переменился, задул к запа­ду, с флагмана передали сигнал: «Лечь в дрейф, начать артиллерийские ученья». Корабли отошли на безопас­ное расстояние друг от друга, сбросили в воду мишени, буйки с флажками, и над водами Балтики загремели сотни пушечных выстрелов. Пушечные экзерциции продолжались весь день с перерывом на ужин и кончи­лись, когда солнце скрылось за горизонтом. Отсвет ве­черней зари беспрерывно освещал западную часть не­босвода, и «собачья вахта» промелькнула незаметно, когда первые лучи солнца уже ласкали восточную по­ловину моря. Но парусным матросам это время показа­лось сущей преисподней. К полуночи встречный ветер развел большую волну, море заштормило. Корабли то и дело лавировали, выбираясь «на ветер», но их тут же сносило волной в обратную сторону. За двое суток эска­дра почти не продвинулась к конечной цели похода.

Лишь когда ветер переменился и зашел к северу, эскадра кое-как выстроилась в кильватер и начала по­малу набирать ход в западном направлении.

Лишь к полудню 3 июня слева по курсу показался каменистый мыс Вари-Валдая. Флагман передал по линии: «Стать на якорь. Осмотреться, привести в по­рядок суда».

Перед приходом в Ревельскую гавань следовало передохнуть, устранить неполадки, показать хоть по­добие морской выучки. Наверняка за маневрами при­бывающей эскадры будут смотреть не только местные жители, но и сотни глаз «морских волков» на судах, стоящих в бухте.

Петр не ошибся в своих догадках. В Ревеле уже знали, что с часу на час должна показаться Котлин-екая эскадра. Верхоконные дозорные заметили ее у Вари-Валдая и сразу доложили коменданту.

Едва у входа в бухту показался авангард, на берегу в бухте все оживилось. На прибрежной дороге, окаймлявшей гавань, собирались кучками местные жите­ли, эсты, съезжались с разных сторон повозки и теле­ги. Всем хотелось увидеть царя. О том, что приплывет царь Петр, знала половина города.

Неделю назад в красивом особняке поселилась су­пруга царя, Екатерина Алексеевна. В этот дом, охра­няемый караулом, каждый день наведывался комен­дант и старший морской начальник капитан-коман­дор Сивере. От прислуги трудно утаить цель приезда царской особы. В особняк потянулись обозы с прови­зией, повезли бочонки с огурцами — любимой закус­кой Петра…

Наибольший интерес к прибытию эскадры, безус­ловно, проявили моряки. Накануне Сивере обошел все суда, стоявшие на якорях в бухте. Сначала прове­рил суда, купленные в Англии, которые принимал по указу царя Наум Сенявин. Он второй месяц не сходит на берег. Днюет и ночует на «приемышах», как на­звал царь корабли, купленные Салтыковым. На са­мом большом из них, 74-пушечном «Леферме», обос­новался Сивере. Под стать ему и другие, но поменьше, в 50-60 пушек. На этих кораблях лишь треть экипа­жей. Остальных матросов и офицеров отправили об­ратно в Данию и Англию. Они не пожелали продле­вать контракты. Другая, но меньшая забота у Сиверса с кораблями Ивана Сенявина из Архангельска. Там больше порядка, экипажи в достатке и неплохо подго­товлены.

Обычно хладнокровный и несколько медлитель­ный, Сивере в этот раз немного волновался: как-то он оправдает доверие царя Петра. Как только из-за мыса показался флагман эскадры, борта судов окутались пороховым дымом, загрохотали залпы салюта стар­шему флагману. На борту судов выстроились по фор­ме одетые экипажи. Моряки глазели на медленно плывущие громадины, с любопытством следили, как маневрируют, расторопно ли подбирают паруса, отда­ют якоря.

Не меньший интерес вызывали стоявшие на яко­рях суда у противоположной стороны. На шканцах «Святой Екатерины» стоял, как заправский моряк, широко расставив ноги, вскинув подзорную трубу, контр-адмирал Петр Михайлов. Внимательно всмат­ривался он в каждое судно, стоявшее в бухте. От уре­за воды до клотика мачт, от носа до кормы водил он окуляр, с радостным волнением, жадно пересчитывал прибывшее пополнение. Никогда еще русский флот на Балтике враз не увеличивал таким образом свою мощь. Шутка ли сказать, 270 пушек на кораблях-«приемышах» и больше сотни пушек на кораблях из Архангельска. Почитай, полтыщи орудийных ство­лов прибавилось!

—    Господин шаутбенахт, — прервал благостные раздумья царя капитан Гослер, — позвольте поднять сигнал и дать ответный салют?

—    Добро, — коротко ответил царь, переводя взгляд на стоявшие в глубине бухты два корабля, по­строенные в Архангельске. «Пожалуй, по виду они ничуть не уступят аглицким. Знать, и наши умельцы на ноги становятся».

С последним залпом салюта сквозь пороховой дым, стелющийся над водной гладью, от трапа «Ле-ферма» отвалила шлюпка и направилась к «Святой Екатерине». Капитан-командор Сивере проворно взбежал по трапу и приложил руку к шляпе:

—    Господин контр-адмирал, имею честь доло­жить о состоянии вверенной мне эскадры.

—    Погодь малость, — ответил Петр. — Ты гавань всю промерил, покажи, где мне суда поспособнее рас­ставить. Да пошли шлюпку за Иваном и Наумом.

Сивере оживился, пересчитал корабли и не меш­кая определил места якорных стоянок.

Сенявины не заставили себя ждать. Оба брата дав­но держали шлюпки наготове. Первым в объятиях Петра очутился Иван. Царь больше года не виделся с одним из первых потешных и, как всегда в минуты хорошего настроения, был щедр на благосклонность. Выслушал краткий рассказ о мытарствах перехода, стоянки в Копенгагене.

—    Чуть было, господин контр-адмирал, шведы меня не перехватили, токмо я их обставил, все загодя у купцов выведал, переждал в Данциге.

—    Каковы экипажи? — Петра это заботило преж­де всего.

—    Повелевай, господин контр-адмирал, снимать­ся с якоря. Хоть сей час азардировать супротив шведа готовы.

—    Каков молодец, — засмеялся, довольный наход­чивым ответом, Петр, — токмо один в поле не воин. Ос­тальные-то сотоварищи, — царь кивнул на стоявшие в гавани «приемыши», — покуда оперяются, ни людей, ни пушек в достатке. Одначе будь начеку. Вона днями Ипат Муханов на «Принцессе» в дозоре купцов спраши­вал, сказывают, шведы давно у Гангута расположились.

Петр поманил стоявшего у борта Наума:

—    Докладывай, что наши «приемыши»?

—    Суда, господин контр-адмирал, по росписи в полном соответствии. Людей третья доля экипажа. Покуда токмо для обслуги парусов в достатке. Наи­лучший изо всех «Леферм»…

—    Который? — перебил Сенявина Петр. — Не тот ли? — Его цепкий взгляд сразу выделил из располо­женных в бухте кораблей самый большой и изящный по форме.

—    Он самый, господин контр-адмирал.

С молодости охочая до всего нового и неизведанно­го для него в корабельном строении натура царя про­явилась без промедления. Он подозвал Сиверса:

— Распоряжайся, капитан-командор, якорными местами и обустройством эскадры, я на «Леферм» на­ведаюсь. Накажи капитанам суда в порядок привес­ти, экипажам отдыхать покуда. — Озорно подмигнул Науму Сенявину: — Аида на «Леферм», — и шагнул к трапу.

Не один час провел на «Леферме» царь. Сначала прошел по верхней палубе, с кормы до носа. По пути осматривал ванты, взобрался по ним на нижнюю пло­щадку фок-мачты, фор-марс, которая служит для на­блюдения и разных работ с парусами. Потом спустил­ся на артиллерийские деки, откидывал пушечные порты, прикидывал, какие пушки ставить, забрался в крюйт-камеру — помещение для хранения пушеч­ных пороховых зарядов. Полез в нижние палубы. За­глянул в трюм. Похвалил:

— Добро. Почитай, сухо. Воды не боле половины фута.

Заглядывал в каюты офицеров, понравилось. На верхнюю палубу поднялись, когда солнце скрылось за горизонтом.

— Корабль што диковинка. Излажен примерно. У нас таких еще не бывало. Поглядим, как он в море под парусами.

Когда уселись в шлюпке, царь пригласил Наума:

— Поедем ко мне, Наум. Чаю, Катеринушка за­ждалась.

В самом деле, Екатерина Алексеевна с утра то и де­ло выбегала на балкон, поглядывала в сторону выхода из бухты и все же прозевала, прилегла отдохнуть, и ее разбудили салютные залпы.

Около дома с вечера стояла толпа жителей. Каждо­му хотелось взглянуть на русского царя. Петр при­ехал поздно, на открытой бричке, когда все разо­шлись. Обнял улыбающуюся, с раскрасневшимися глазами жену. За десять лет совместной жизни твердо уяснила Екатерина Алексеевна нрав супруга и научи­лась никогда не расспрашивать его о причинах позд­них возвращений и не высказывала недовольства по этому поводу. Тем паче прятала бабьи слезы.

Петр никогда не пил из рюмок. Считал это зазор­ным для мужика. Первый фужер опорожнили за уда­чу на море. Хрустели огурцами. Петр распоряжался обильными закусками сам. Екатерину отправил от­дыхать. Наум рассказывал о нежелании английских офицеров, которые привели корабли, остаться на рус­ской службе.

—    Чудится мне, брезгуют они нами, государь, — не то с сожалением, не то с досадой проговорил Сенявин.

—    Верно подметил, — согласился царь, — вона, мастеров ихних, умельцев, самолично уговаривал, об­ломались за хорошую деньгу, а теперь тот же Козенц, да Най мало-помалу приелись. Бок о бок с Федосеем да Гаврилкой усердствуют.

Разговор перешел на качество купленных кораб­лей. Сенявин подробно давал оценку каждому «при­емышу».

На следующий день Петр смотрел пришельцев из Архангельска «Рандольфа» и «Гавриила». Хвалил Скляева за добротную помощь Саломбальской верфи в Архангельске. Потом царь занялся кораблями, куп­ленными в Англии, но пришлось прерваться. Неожи­данно появился Гослер. Тревожный вид капитана не предвещал ничего хорошего.

— Господин шаутбенахт, — вполголоса доклады­вал он Петру, — на корабле беда, моровая язва про­явилась у людей.

Лицо царя исказилось в судороге. Он схватил Гослера за воротник:

— Врешь, сукин сын.

Гослер побледнел:

— Таким не шутят, господин шаутбенахт.

Оттолкнув Гослера, Петр прыжком побежал к трапу.

Гослер говорил правду. Вчера поздно вечером к ле­карю пришли несколько матросов. Жаловались на не­домогание, тело покрылось темными пятнами.

— Моровое поветрие, — сразу предупредил капи­тана лекарь. — Надобно этих людей немедленно уда­лить на берег в палатку.

Как оказалось, эти матросы накануне перегружа­ли провизию с транспорта.

— Лекарь определил — вероятно, в продуктах за­велись крысы, — объяснил царю Гослер.

Не прошло и часа, как весь экипаж «Святой Екате­рины» стоял на палубе с баулами и пожитками. Петр приказал оставить на борту только вахту — 30-40 че­ловек. Остальных на берег, в палатки. Корабль сей же час окурить дымом, задраить все люки.

К вечеру восточный берег бухты, вдоль древнего полуразрушенного монастыря Святой Бригитты, за­полнился сотнями палаток.

По приказу царя экипажи всех судов съехали на берег.

— Моровое поветрие нам страшнее шведов, — объявил Петр на военном совете, — сия зараза косит, не разбирая чинов и званий.

На море установился штиль. Над всеми судами за­курились дымы. Жгли капустные листья, солому. Вытравливали всю поганую живность из кубриков и кладовых.

У входа в гавань дежурили дозорные шлюпки.

— Дай Бог, чтоб штиль задержался, — с тревогой бросал взгляды Петр на горизонт. — Нам сие на руку. Штой-то от адмирал-генерала весточки нет…

В тот же день на бригантине к Апраксину, на фин­ский берег, ушел Астраханского полка поручик Лав­ров. Отдавая ему пакет с письмом, царь предупредил:

— Остерегайся шведа. Завидишь паруса, не раз­глядывай чьи, отворачивай в сторону. Пробирайся вдоль берега к Вари-Валдаю, там бери к норду, акку­рат к Гельсингфорсу выйдешь. Там в шхерах Апрак­сина и сыщешь.

Долгим взглядом провожал генерал-адмирал уда­лявшуюся в вечерних сумерках к горизонту корабель­ную эскадру. Стоявшему рядом Змаевичу распоря­дился:

— Нынче обойди всех бригадиров. Экипажам пе­редохнуть надобно. Путь долгий. Утром по сигналу сниматься с якорей.

В каюте на столе, среди прибывшей из Петербурга почты, увидел знакомый почерк Салтыкова.

«Доношу вашему графскому превосходительствупо присланному Его Царского Величества именномууказу, за подписанием Его Монаршеской властнойруки, — пробежал первые строчки Апраксин, — веле­но мне набрать здесь, в Англии, служителей разных чинов от капитанов даже и до последних правите­лей корабельных. И ныне при сей оказии вышеупомя­нутых набранных офицеров да двух навигаторов для переводу и с ними и полононика отправил до Санкт Питер Бурха на английском дагере, имянуемом «Ди Энн», с капитаном Джордж Малер. А по принятии их в службу по свидетельству ежели достойны, пове­лите их привести к вере, чтоб служили верно, как своему Государю, понеже и здесь, в Англии, такой чин есть, что у начальных людей берут веру, и о сем как ваше графское превосходительство повелит против моего предложения.

Государь мой, вашего высокоблагородия нижай­ший слуга Федор Салтыков».

Кончив читать, Апраксин потянулся, крикнул денщика:

— Пора ужинать.

«Вишь, Петр Лексеич сколь забот навесил на Фе­дора, не токмо суда, а и людишек к ним сыскивать. Сие не так просто. Кто на край света поедет, неведомо куда? Разве нужда заставит. Мало того, так он по сво­ей совести вдобавок и пленников наших вызволяет от шведа. И печется о присяге тех наймитов».

Апраксин принялся за ужин. Была одна слабость у генерал-адмирала — страсть хорошо покушать, за деньгами не стоял, стол у него был всегда отмен­ный, несмотря на трудности походной жизни. Трапе­зу он всегда разделял с кем-нибудь. Раньше обычно приглашал Боциса, теперь зазывал Змаевича. Сего­дня он занят по горло. Досужий, шныряет по галерам, эскадрам. В таких случаях Апраксин не гнушался приглашать к трапезе своего секретаря.

После первой рюмки напомнил ему:

— Читал я вчерашний журнал, ты запамятовал упомянуть о салютации государю. Допиши. Завтра почнем великое плаванье к Гангуту. Журнал мне до­кладывай ежевечерне…

В первый летний день, только-только показался на востоке край солнца, бабахнула пушка. Поход начался. День за днем, ровными строчками, ложились повсед­невные будни в походный журнал генерал-адмирала.

«Июнь. В первый день, поутру, наступила тиши­на… Учинен сигнал, и шли по эскадрам и ночевалив последних Березовых островах…

В 4-й день во 2-м часу пополудни… шли до шхеровна гребле и на парусах, куда прибыли в 6-м часу попо­лудни… Ночевали, вшед в шхеры с милю. Когда подня­лись до Березовых островов, отпущен к генералу кня­зю Голицыну с письмами присланный от него пору­чик Селъчиской.

В 5-й день для ожидания провиантских судовумедлили до полудни. Пополудни в 2 часа пошли и ночевали, отошед с милю, при острове Стамно, кото­рый называется Черный, где обретается с командою своей лейб-гвардии майор Мамонов.

О полудни… видели с палубы в море верстах в 15три корабля, да с мачты видели пять кораблейи слышали с оных кораблей пушечную стрельбу; вы­стрелов 9, один после одного, а чьи корабли, при­знать не мочно.

В 11-й день, после полудни в 5-м часу, прибылик Гельсингфорсу. По прибытии получена ведомостьот генерала князя Голицына, что оный намерен изАбова ехать 10-го числа июня.

Того же числа все нагруженные с провиантом судаприведены к пристани и начали выгружать.

В тот же день поутру прибыла долгожданная вес­точка от государя. Дозорные скампавеи на входе в шхеры пушечным выстрелом остановили бриганти­ну, шедшую без флага.

— Так государь повелел, — пояснил бригадиру Волкову поручик Лавров, — опасаться следует шве­дов. Сам зрел вдали три паруса. За мной увязались. Хорошо, ветерок стих, так они отстали.

Прочитав письмо царя, Апраксин встревожился:

—   Коим часом моровое поветрие занесло на эскадру?

—   Толком никто не ведает, — рассказал пору­чик, — доказывают — с провиантского судна, на ко­тором крыс развелось множество. Но государь враз всех служителей на берег свез. Почитай, не одну ты­сячу. На судах дымом все прожигали скрозь. Кажись, утихомиривается лихоманка.

Расспрашивал генерал-адмирал о переходе эскад­ры к Ревелю, встречались ли шведы на пути, как об­стоят дела в Ревеле.

—    Семь штук новых посудин обрелись там в гава­ни, — доложил поручик.

—    О том я понял из весточки государя, — отве­тил Апраксин. — Пять судов покупных аглицких да два из Архангельского. А ты сам-то на тех посудинах бывал?

—    Нет, ваше сиятельство, не приходилось по службе, — покраснел поручик, — к тому же все люди нынче на берегу в палатках.

Апраксин понял, что от Лаврова ничего путного о новых судах не услышишь.

— Ладно, ступай. Бригантину покуда приведи в порядок, задержись. Днями прибудет генерал Голи­цын, с ним двое языков-пленников. Выспросим у них о шведах, я государю все отпишу.

Генерал-адмирала в Гельсингфорсе ожидал курье­ра от генерала Голицына. За десяток лет Апраксин постепенно, с годами приучил себя действовать дву­мя руками, как выражался царь, флотом и армией на пути к поставленной цели. Всегда, со времен изгна­ния Либекера от Петербурга, держал в уме заботу, каким образом отвадить неприятеля на суше, отбить атаки с моря. Покуда все получалось удачно. Прогна­ли шведа по суше до самого Ботникуса. Следом галер­ный флот под его же командой обороняет берег на­дежно. Опять же пехота и кавалерия без подмоги флота изойдут силой. Без провианта, боевых припа­сов, подвозимых морем, выжить армии невозможно. На севере шведы до сих пор держат в своих руках все дороги. Чтобы пробиться к гарнизону Або на берегу Ботники, надо устранить преграду на море, у Гангу-та. Конечно, душа у Апраксина, как и у государя, еще с давней поры, с колыбельки первых судов Пле­щеева озера, сроднилась с морским делом. Поначалу присматривался с молодым царем к парусу ботика на Яузе, потом на фрегате бороздили волны Плещеева озера. Дальше — больше. В Архангельске строил су­да, выходил на морские просторы. Начинал великое дело в Воронеже, когда государь решил-таки: «Мор­ским судам быть». Сотню судов больших и малых, от фрегатов до 58-пушечной «Предистинации», спус­тил Апраксин со стапелей Воронежа. Наладил кора­бельное строение здесь, на Балтике. Теперь верхово­дит галерным флотом. На берегу опять же под его ру­кой войско, четыре генерала. От них идут донесения, ждут приказа, совета…

Генерал Голицын пять дней добирался до Гель­сингфорса. Отдуваясь подал рапорт, доложил Апрак­сину. Был издавна с ним накоротке.

— Так что, Федор Матвеевич, в Або провианта скудно. Неделю-другую протерпят. Шведы покуда да­лече, мы их отвадили на край земли. Только часто на дорогах шастают. Они тоже голодают. Отсекли мы их от матки.

Слушая и читая рапорт, Апраксин думал о другом:

—    Языков-то привез?

—    Здесь они, куда денутся. Дезертиры оба, пер­вый датчанин, другой саксонец. Говорят, сбежали, к нам переметнуться желают. Так я понял, что у Ватранга, адмирала ихнего, тоже не сладко с харчами. Откормили мы обоих. Довольны, к нам просятся.

Апраксин прервал тираду генерала:

— Тащи сюда первого, датчанина, за толмача по­ручик Вебер станет, земляк оного. Порознь учиним допрос.

Голицын распорядился адъютанту:

— Призови дезертиров из караула. Поначалу тол­стого капрала приведи.

Минуту-другую Апраксин молчал, рассматривая пленника в довольно потрепанном мундире, но бодро­го на вид. Начал издалека:

— Звать как, где служил?

Пока толмач переговаривался с пленным, Апрак­син спросил Голицына:

—    Михал Михалыч, а пошто нанимались к супро­ тивнику? Не молвят?

—    Знамо, — усмехнулся Голицын, — денежный интерес. Холостяки оба.

—    Капрал Юнас Фалк, — доложил толмач, — слу­жил пушкарем на адмиральском корабле «Бремен».

Допрос пошел бодрее:

—    Когда прибыли, где стоят?

—    В последнюю неделю апреля. Якоря отдали у деревни Твермине, спустя десять дней эскадра пере­шла к мысу Гангут.

—    Кого из флагманов знает?

—    Старший флагман адмирал Ватранг, второй флагман вице-адмирал Лилье, третий шаутбенахт Таубе. Еще два шаутбенахта Эреншильд и Анкерштерн.

—    Откуда сие знает?

—    Сам не раз видел их у адмирала Ватранга.

— Сколь кораблей и каких? Знает ли что о пушках?

Юнас отвечал бойко, без запинки:

—    Кораблей шестнадцать, пушек шестьдесят-семьдесят, фрегат-пушек два десятка, галер шесть.

—    Еще есть весельные суда?

—    Шхерботы четыре или пять, с пушками.

Апраксин помедлил и лукаво усмехнулся:

—    Коим образом сбежал?

—    Давно задумали сбежать с камрадом. Попроси­лись в команду на берег, дрова готовить. Там и утекли в Твермине, потом по дороге к Або. Искали ваших русских.

—    Отколь знаешь про наших?

—    На «Бремене» про то офицеры рассуждали еще на пути.

—    Что еще слыхал про нас?

. — Говорят, что у вас галер много, но моряки вы не­важные. Все равно вас побьют. — Капрал почему-то по­веселел и добавил, — мне думается, они вас не одолеют. Апраксин переглянулся с Голицыным:

—    Что еще добавишь?

—    Адмирал Ватранг послал на Аланды шхерботы и галеры под командой шаутбенахта Таубе. — Капрал шмыгнул носом. — С едой там плохо. Один горох да пшено, и те кончаются.

Апраксин с довольной миной на лице потер подбо­родок, — этот датчанин поднял настроение. Но все ли сказанное правда?

— Гляди, ежели соврал, шелапугой тебя отдела­ем. Ступай. Получишь бумагу, обозначь расположе­ние судов швецких.

Апраксин кивнул сидевшему в углу Змаевичу:

— Приставь к нему, Матвей Христофорович, по­ручика, нехай намалюет эскадру швецкую подле Гангута.

Второй дезертир, медлительный толстяк, солдат Яран Эрик, саксонец, на вопросы отвечал неспешно. Видимо, по натуре был менее сообразительным, чем его товарищ. Ничего путного от него не добились, кро­ме одного: шведы кормят плохо, денег не платят, здесь, у русских, ему нравится.

— Ты хвалишься, у пушек прислугою был, — спросил Апраксин и продолжал с ехидцей, — каковы они, пушкари швецкие, проворные или, как ты, увальни?

У Ярана зарумянились щеки:

— Они добрые канониры, стреляют метко, капи­тан Фришен им спуску не дает.

— Ну, добро, ступай.

Апраксин посмотрел на Голицына:

— Пойдем отобедаем, Михал Михалыч, погово­рим о деле. А первого датчанина сего же дня отправлю к государю. Важное молвил, такой язык добрая на­ходка. Спасибо тебе.

Вечером бригантина ушла в Ревель. Генерал-адми­рал передал Лаврову пакет для царя и сам проверил караул.

— Гляди, — предупредил он поручика, — сего пленника сторожи крепко, — ежели шторм, штоб в воду не свалился. Государю он потребен весьма.

В Гельсингфорсе на лужайках зазеленела трава. Солдаты с галер жили на берегу в палатках. В свобод­ное время нежились на солнцепеке. По сравнению с Котлином, где тянуло сыростью, здесь лето уже вступило в свои права. Природа располагала к отдох­новению, однако ратный труд не имел права на пере­дышку. Об этом свидетельствовали и записи основ­ных событий в журнале генерал-адмирала.

«В 17-й день имели консилиум с генералом княземГолицыным, чтоб ему с полками, которые вАбове, бытьв Поекирке и тамо посадить на скампавеи, а на сухомпути иметь команду генерал-лейтенанту Брюсу.

Выгруженные ластовые суда и лишние русскиебригантины с поручиком Росом отправить в Петер­бург, а при Гельсингфорсе для посылок с письмамив Ревель оставлены три бригантины под командой поручика Витстока.

Того же числа прибыл генерал-майор Чекин.

В 18-й день карбасы, выгруженные, с полковником Толбухиным отправлены в Петербург, только из оных 15 карбасов меньших оставлено.

В 19-й день, поутру, генерал князь Голицын отъе­хал… в Або. Того же числа пополудни и генерал-майорЧекин…

В 20-й день, поутру, били на гребных судах сбор,чтобы все люди были во всякой готовности, а околополудня прибыл на полугалеру г. генерал-адмирал,учинил сигнал к походу».

Галерный флот двинулся на запад. Где-то там, по-тса еще далеко, за зелеными холмами и скалистыми пригорками финских шхер, у входа в Финский залив их ждет не дождется адмирал Ватранг…

Появление шведской эскадры на рейде, неподале­ку от деревни Твермине, сразу же привлекло внима­ние крестьян-чухонцев. На первой шлюпке, пристав­шей к берегу, приехал адъютант Ватранга:

— К столу адмирала должно быть свежее мясо и молоко. Если найдется зелень, получите двойную плату.

Чухонцы оживились, деньги сами просились им в руки.

—    Мы можем ловить господину адмиралу каждое утро рыбку.

—    Прекрасно. Только чтоб улов был свежий, и привозите на тот корабль, -показал адъютант на са­мый большой корабль под адмиральским флагом.

Оказалось, что свежей рыбки захотели не только адмиралы, но и добрая сотня офицеров с других ко­раблей. Благо, что стоянка, видимо, затягивалась, а хвойный настой воздуха, веявший с лесистого бере­га, возбуждал аппетит. Но Ватранг по опыту знал, что безделие и бездействие порождают в экипажах дур­ные настроения.

На третий день стоянки три корабля отправились нести дозор.

— Ваша цель следить за русскими из Ревеля и пе­рехватывать курьеров из Петербурга.

Вместе с уловом рыбы чухонцы привезли прият­ные новости.

— Крестьяне узнали, — доложил Ватрангу адъю­тант перед обедом, — к Норду от Вазы, в Остерботнии, наши войска потеснили русских.

Лицо Ватранга растянулось в улыбке.

— Наконец Армфальт показал царю Петру швед­скую хватку. Надобно и нам начинать действовать. — Ватранг вспомнил о призовых деньгах. За поимку каждого судна казна платила морякам деньги. — Вы­зовите к вечеру капитанов Систерна, Коля и Пальмгрена.

Послеобеденный отдых трем капитанам пришлось отложить. Следовало подготовить шлюпки, вычис­тить мундиры, погладить сорочки. Неизвестно, для какой цели взбалмошный адмирал вдруг вызвал к себе капитанов.

В назначенное время шлюпки подошли к трапу «Бремена». Ватранг прогуливался на юте, вниматель­но наблюдая, не растеряли ли матросы морскую сно­ровку. Да и нелишне проверить, в каком виде содер­жатся шлюпки.

Всюду, по неписаным правилам морской этики, шлюпки олицетворяли свой корабль, служили его ви­зитной карточкой. По их состоянию и облику флаг­ман определял и толковость выучки экипажей капи­танами.

В этот раз физиономия Ватранга выражала до­вольство и хорошее настроение.

В каюте Ватранг пригласил офицеров к столу, на котором лежал свиток карт. Развернув одну из них, адмирал проговорил:

—    Всем вам знакомы фарватеры Финикуса. Ледо­ход кончился, началась навигация. Торговцы устре­мились к Петербургу. Здесь мы их перехватим. Все купеческие суда хватать без разбора и приводить сю­да. Чем больше призов мы захватим, тем полнее будут

кошельки матросов и наши с вами.

—    Герр адмирал, — спросил назначенный стар­шим капитан Систерн. — Как быть с английскими купцами?

Ватранг на минуту задумался:

— Поступим так. С английской королевой нам не следует портить отношения. Англичан приводите, я сам разберусь с ними.

Чутье не обмануло Ватранга. Спустя сутки капи­тан Пальмгрен привел два приза — английское и лю-бекское купеческие суда, следовавшие из Петербурга.

На английском «купце» капитаном подвизался не в меру словоохотливый датчанин, Лазениус. Он ока­зался находкой для Ватранга.

Как выяснилось, три года назад он служил по кон­тракту у царя Петра командиром фрегата в эскадре адмирала Крюйса. По какой-то причине он повздорил с Крюйсом, и царь дал ему отставку.

Ватранг не стал расспрашивать капитана о рас­прях с Крюйсом, его интересовало другое. Он пригла­сил Лазениуса пообедать с ним, и тот не без удовольст­вия выкладывал все начистоту.

—    Как защищен Петербург с моря? — задал пер­вый вопрос Ватранг, вспоминая о многочисленных неудачах рейдов Нумерса, Анкерштерна-старшего, де Пруа к устью Невы.

—    О, там царь Петр неплохо укрепился. Самое за­нятное, он соорудил крепость на воде, Кроншлот. На ней десятка полтора пушек. — Лазениус начертил на бумаге продолговатый остров Котлин, указал, где, как он знает, расположены пушечные батареи. — По­перек фарватера русские при опасности часто уста­навливают разные заграждения.

Но все же Ватранг хотел знать о морских силах. Вино окончательно развязало язык датчанина.

— В прошлые кампании русские остерегались вы­ходить в море. Теперь же, я знаю, у царя Петра пять кораблей линейных, самый большой на шестьдесят пушек, другой по полсотни. Определенно есть пяток фрегатов пушек на тридцать каждый.

Слушая собеседника, Ватранг прикинул в уме. У него пушек в два раза больше, чем у русских.

—    Вы, герр адмирал, не беспокойтесь, — успокаи­вал Ватранга датчанин. — Русские люди к морю не пригодны, боятся воды и мало что смыслят в мореход­стве.

—    Чем же тогда может похвалиться царь на мо­ре? — допытывался Ватранг.

—    По моему убеждению, для вас больше всего не­приятностей следует ожидать от русских галер. Там главенствует генерал-адмирал Апраксин. У них штук сто наберется, пожалуй, не меньше.

Рассказал Лазениус и о своем земляке Сиверсе и голландце Шелтинге — помощниках Петра.

Ватранг решил отпустить английское судно в на­граду за обстоятельные сведения Лазениуса. Любекс-кого купца под конвоем отправил в Стокгольм.

Провожая взглядом караван, Ватранг взглянул на хмурое, необычное для весны небо. С утра свинцовые, не по времени, тучи неслись с запада, ветер покреп­чал, на взбаламученном море появились белые бараш­ки. К вечеру море заштормило, волны глухо били в борт, корабли водило на якорных канатах из сторо­ны в сторону. Адмирал распорядился всем судам для надежности завести вторые якоря. По корме совсем рядом, в десяти-двенадцати кабельтовых, мрачно торчали из воды многочисленные островки, окружен­ные каменистыми рифами.

Переменчива погода в мае. Взошло солнце, и ветер начал затихать, утихомирились и волны за бортом, но неприятный осадок от короткого шторма не давал покоя адмиралу.

— Призвать всех флагманов и капитанов к полу­дню. Совет произведем, займитесь протоколом, — распорядился он адъютанту.

Салон флагмана едва вместил два десятка офице­ров, прибывших на Совет. Адмирал был краток, изла­гая причину сбора:

— Вчерашний шторм, как вы знаете, показал не­пригодность нашей стоянки у Твермине. Случись крепкий ветер или шквал, сорвет корабли с якоря, а кругом рифы.

Поглядывая на сидевших, Ватранг уловил в их глазах понимание сказанного.

— Потому полагаю, надежнее наше место переме­нить и перейти на рейд у мыса Ганге. — Адмирал об­вел на карте указкой новую стоянку. — Там полуост­ров защитит нас от северных ветров и позиция имеет большую выгоду для маневра, как в море, против эс­кадры царя, так и в шхерах, для задержания галерно­го флота.

Никто из младших флагманов и капитанов не воз­разил адмиралу.

Все было просто и ясно. Оставалась лишь досада, что в лежавшей напротив деревеньке можно было хоть немного поразвлечься с девками и каждый день иметь в каюте к завтраку свежее молоко. Как и поло­жено в таких случаях, вслед за Ватрангом протокол Совета подписали младшие флагманы и капитаны.

Осмотревшись на новом месте, Ватранг не дал по­коя подчиненным, назначил два раза в неделю упраж­нять стрельбой орудийную прислугу, раз в неделю от­ряжать на берег матросов заготавливать дрова. По ме­ре возможности, готовить пищу для экипажа на бере­гу и там же кормить матросов. Больше мороки, но ко­рабли будут чистыми и матросы наберутся сил.

Как и положено, Ватранг донес его королевскому величеству, королевскому сенату и королевской Ад-миралтейств-коллегии о прошедших изменениях и полном порядке на вверенной эскадре.

Утром Ватранг отправил депеши в Стокгольм, а ве­чером почувствовал неладное на «Бремене».

После того как вернулась шлюпка с берега, при­везшая матросов, капитан Фришен, согласно уставу,

вдруг отпросился сойти с корабля. Вернулся он позд­но, когда адмирал спал крепким сном.

Утром за завтраком адъютант, явно что-то недого­варивая, сказал, что капитан Фришен хочет сделать адмиралу важное сообщение.

— Какие такие важности? — усмехнулся Ватранг. Не любил он неопределенности откладывать в долгий ящик. — Пускай войдет, — вытирая губы салфеткой, проговорил адмирал.

Побледневшее, обычно спокойное лицо Фришена выражало тревогу.

«Что он, с девками, что ли, миловался всю ночь?» — подумал Ватранг.

— Герр, адмирал, — с хрипотцой в голосе прого­ворил Фришен, — на моем корабле случилось несчас­тье: исчезли два матроса, наемных по контракту. Ру­левой и канонир.

Ватранг закашлялся:

—    Как исчезли? Наверняка с девками в деревне на сеновале. Помните, такой случай был у капитана Фогеля?

—    Нет, герр адмирал, — виновато продолжал Фришен, — я сам обыскал всю деревню, их нет в Твермине. Чухонцы сказали, что вчера были у них два ма­троса, прикупили хлеба и спросили дорогу на Або.

«Вот-те на, — подумал Ватранг, — а я только что отправил с эстафетой депешу, что у меня на эскадре все благополучно. И черт знает, что у этих наемников на уме. Каждому в душу не залезешь».

Адмирал не стал винить Фришена, только преду­предил, чтобы он не обсуждал происшествие с други­ми капитанами.

Да разве шило в мешке утаишь? Уже на другой день матросы «Бремена» отправились за дровами и рассказали о дезертирах своим друзьям с других ко­раблей, и скоро вся эскадра знала об этом инциденте.

Само по себе бегство наемников не очень тревожи­ло Ватранга. На эскадре, которая крейсировала в Дат­ских проливах, побеги наемных матросов были за­урядным явлением. Другое дело, что они могли ока­заться в стане неприятеля и кое-что поведать царю. Ну, да Бог с ними. Глядишь, по дороге в лесу беглецов настигнут волки…

Минул первый месяц дозора у Гангута, а русские еще не давали о себе знать. Но вот наконец и первые известия из Ревеля. Линейный корабль «Верден» и бригантина «Гейя» сумели на рассвете незаметно подобраться и разглядеть в гавани русскую эскадру.

— Я успел рассмотреть в бухте по крайней мере четыре многопушечных корабля и еще много других судов, — доложил капитан Фогель. — Быть может, в глубине гавани есть еще корабли.

Выслушав капитана, Ватранг приободрился. Нуж­но показать русским, кто здесь хозяин. С этим делом вполне справится адмирал Лилье.

— Ваше дело, дорогой Лилье, показать царю на­ше превосходство и заставить русских отступить, в конечном итоге, от Ботники. Мне думается, вам не следует ввязываться с ними в пушечную дуэль. Надо обстоятельно разведать силы и намерения русских. Вы знаете, что на некоторых наших судах появилась течь. Поэтому возьмите по вашему выбору шесть Доб­ротных линейных кораблей, этого будет достаточно.

Спустя час-другой сонную тишину на рейде пре­рвали множество переливчатых характерных трелей боцманских дудок, на палубах кораблей раздавался топот сотен матросских башмаков. На мачты по ван­там карабкались матросы, меняли ветхие паруса на новые, проверяли снасти, надежно крепили деревян­ные части мачт — стеньги, реи. Проворно взбегали на носу по торчащим бушпритам, подвязывали убран­ные прежде паруса.

Лилье доложил о готовности к походу, но пришлось задержаться. Ватранг увидел на горизонте парус.

Раз-другой в неделю из Стокгольма приходили транспорты. Подвозили провизию, доставляли почту, увозили больных. Сейчас Ватранг определил, что приближается не обычный неуклюжий транспорт, а королевская яхта «Ульрика».

— Вам придется обождать, — обронил Ватранг, повернувшись к Лилье.— Королевскую яхту пона­прасну гонять не станут. Какая-нибудь важная птица следует к нам.

Он придирчиво окинул взглядом палубу «Бреме­на», подозвал Фришена:

— Наведите порядок на верхней палубе, подбери­те сопли на баке, там болтаются концы за бортом.

Предчувствие не подвело опытного моряка: «Уль-рика» доставила из столицы комиссара королевского Совета Лунгфельда.

Как только яхта стала на якорь, от борта «Бреме­на» отвалила шлюпка за высоким гостем.

Медленно переставляя ноги, вытирая потную лы­сину, с трудом поднялся по трапу важный чиновник.

Узнав, что эскадра Лилье вот-вот выйдет в море, он расцвел и проследовал в каюту адмирала.

— Как раз вовремя я подоспел, — проговорил Лунгфельд, загадочно поглядывая на Лилье.

Отдышавшись, он начал издалека:

— Вы знаете, господа, давнее несчастье, которое постигло доблестную армию его величества в России под Полтавой.

Советник напомнил, что тогда в плен к русским вместе с войсками попали граф Пипер, фельдмаршал Рейншильд, генерал Левенгаупт. Не так давно графи­ня Левенгаупт написала жалостливое письмо прин­цессе Ульрике. Она слезно просила ее облегчить участь ее супруга, генерала Левенгаупта. Добросер-

дечная Ульрика разделила ее горе и просила у короля разрешения обратиться к царю. Но король ответил очень резко. Он обвинил Левенгаупта во всех грехах, пенял ему, что он не выполнил приказ короля и вмес­то сражения с русскими позорно сдался на милость победителя.

— И все же, господа, наш королевский Совет об­думал все обстоятельства и пришел к выводу, что по­ра принять меры к облегчению участи наших высоко­чтимых соотечественников. — Советник сделал пау­зу, перевел дыхание. — Вам также известно, что современ нашей славной виктории под Нарвой его вели­чество пленил русских генералов. Один из них, гене­рал Автоном Головин, по нашим сведениям, из при­ближенных царя Петра. Так вот, вам, дорогой адми­рал, — Лунгфельд повернулся к Лилье, — при первой

же возможности следует отправить русскому царю просьбу начать переговоры по этому поводу.

И Ватранг, и Лилье, конечно не подали виду, но в глубине сознания им стало не по себе. Как так, они привели эскадры, чтобы отвадить русских, а те­перь им предстоит выступать в роли миротворцев?

Провожая Лилье, адмирал Ватранг вполголоса на­путствовал его:

— Я надеюсь, что вы не уроните достоинство на­шего флага, даже если вам выпадет нелегкая ноша, встречаться с русскими под белым флагом.

В отличие от всех шведских крепостей на берегах Финикуса, Ревель, по сути, пять лет назад сдался на милость победителей без боя.

Обложив древнюю крепость со всех сторон, рус­ские полки не предпринимали ни штурмовых атак, ни пушечных обстрелов.

Петр схитрил. Он знал, что в городе нехватка во­ды, — русские перекрыли единственный канал с пресной водой, поступавшей из Верхнего озера. За­мерли мельницы, расположенные на этом канале. Нет муки, нет и хлеба. Морем шведских купцов в Ре­вель не допускали. На высоких холмах расположи­лись русские батареи и держали под прицелом подхо­ды к Ревельской гавани. В городе вспыхнула моровая язва — чума.

Вместо ядер Петр направил жителям «Универ­сал…», в котором обещал «сохранить в полной непри­косновенности… евангелическую религию, распрост­раненную сейчас во всей стране и городах, все ее ста­рые привилегии, свободы и права».

В конце концов шведский гарнизон капитулиро­вал, сдал крепость без единого выстрела и с почетом отправился на судах в Швецию.

Потому-то в Ревеле русский гарнизон и экипажи кораблей, расположившиеся на берегу в палатках, чувствовали себя вполне сносно.

Единственно, что беспокоило Петра, не застанут ли шведы врасплох безоружные, по сути, суда и вдо­бавок без экипажей. На время болезни на каждом суд­не оставалось лишь 40-50 матросов — для вахты у якорей и окуривания помещений.

Каждый день спозаранок поднимался Петр на вы­сокий каменистый холм старинной крепости Вышго-род. Здесь день и ночь несли вахту дозорные, всматри­ваясь в морскую даль. Дежурный поручик доклады­вал, что пока вроде бы спокойно.

— Одначе, ваше величество, под Наргеном, ка­жись, показывались паруса, а вскоре исчезли в тумане.

Петра это беспокоило. Он вскидывал подзорную трубу. Совсем рядом, подле гавани, два островка — Большой и Малый Кар л ос. Справа, на выходе с рейда, остров Вульф. За ними не укроешься. Далеко в море чернели скалы острова Нарген. Из-за него и показы- вались временами в последнее время два-три парусных судна, маячили, а потом исчезали. Вчера в гава­ни появилась немецкая шхуна с купцом из Данцига. Он уверял, что у Наргена видел бригантину под швед­ским флагом.

— Слава Богу, государь, нам удалось избежать по­гони, — рассказывал шкипер, — С нами был добрый лоцман, он быстро направил шхуну к берегу, вдоль которого много мелей. Шведы не стали рисковать.

«Значит, шведы у Гангута расположились на яко­рях. Видать, высылают свои досмотры. Нам бы знать их силу. Апраксин обещался донести, но покуда мол­чит».

Помогли царю местные рыбаки — эсты. На всех морях испокон веков род людской присутствует в трех ипостасях. Первая черпает из водной среды продукты для поддержания телесных сил — рыбари. Вторая категория, тоже миролюбивая, использует водную стихию как коммуникацию — налаживает связи с целью наживы — торгаши-купцы. В третьем обличье на морские просторы устремляются армады военных судов. Покоряя приморские крепости, они завоевывают новые земли, устанавливают господство на морях, крепят могущество своих держав.

Каждый день на рынке, около незатейливой при­стани, рыбаки торговали дарами моря — свежей рыб­кой, делились новостями между собой, пересказыва­ли их покупателям.

Как-то вечером Екатерина передала новость су­пругу:

— Нынче прислуга принесла свежей рыбы. На рыбьем рынке сказывали, что шведские военные суда обретаются близ Наргена.

Петр сразу же позвал прислугу, расспросил, а ут­ром сам поехал на рыбацкую пристань. Русского царя окружила толпа рыбаков, бросили они свое занятие. Словоохотливые, как и все рыбаки, эсты подробно описали все, что видели. Да, за Наргеном не первую неделю курсируют галсами шведский фрегат и бри­гантина. Рыбаки возят им на продажу свежий улов, который шведы покупают по хорошей цене. Главным у шведов, кажется, майор Адольф Снольском.

Выслушав рыбаков, Петр задумался. Раз шведы присматривают за Ревельской бухтой, значит, все-та­ки считаются с какой ни есть морской силой русских. Но сколько их? Какие у них замыслы? Неплохо бы прознать.

В тот же день капитан-командор Шелтинг полу­чил указ от царя — готовить к походу бригантину.

— На бригантине старшим пойдет Захарий Мишуков. Отправим его с письмом к шведам. Под видом просьбы нашей к размену пленниками. Пущай выве­дает, што и как, пришли его ко мне.

Почему же царь остановил свой выбор на Захарий Мишукове? Так уж сложилось, что за четверть века немало приблизил к себе царь своих бывших потеш­ных, и ближе всех к нему оказались те преображен-цы и семеновцы, которые связали свои судьбы с мо­рем. Так и «кочевали» они с царем, начиная с Вели­кого посольства. Жаловал царь и молодую моряцкую поросль. Одним из первых окончил Навигацкую школу и выходец из захудалых дворян Захарий Мишуков.

Петр завел порядок — лично экзаменовал выпуск­ников Навигацкой школы. На поверке знаний ему приглянулся 20-летний, шустрый гардемарин Захар­ка. Флот на Балтике только-только нарождался, оп­ределили его первоначально на бригантину. При от­битии нашествия генерала Либекера проявил он себя. «За участие в разбитии Либекера пожалован золотой медалью». С той поры находился Мишуков в поле зре­ния генерал-адмирала Апраксина. Перед штурмом Выборга Мишукова произвели в штурмана. Редкое потому времени звание. Выделился он и при взятии Вы­борга. И не только лихостью в бою, но и проворством. Приглянулась Захарию дочь бурмистра Выборга, сва­тался к ней. За свата выступил сам царь-государь, сватовство отметили, как положено, пиром. Но про­нырливый Захарий скоро разведал, что невеста почти бесприданница. Тихо, бесприметно Мишуков отсту­пил, дал задний ход. В следующую кампанию царь взял его с собой в Прутский поход. За какое отличие, неясно, но в царском указе прописано «за участие в турской акции произведен в гвардии подполковни­ки». Не отпускал его от себя Петр. Посадил рядом с собой исполнять роль шафера на царской свадьбе с Екатериной Алексеевной…

Как всегда, ловко щелкая каблуками, Мишуков явился перед царем.

— Подойди, — поманил царь Захария, дописывая какую-то бумагу за конторкой. Не отрываясь от писа­нины, наставлял Мишукова: — Завтра пойдешь к шведам на «Диане» с этим письмом. Где-то за Наргеном лавирует под парусами на фрегате майор Снольском. Выкинешь белый флаг. Подойдешь, предста­вишься, на словах передашь, что сие мое послание к брату моему, королю Карлу. В нем прошу обмена пленников: ихнего генерала Горна, взятого в Нарве, на нашего генерала Автонома Головина, плененного под той же Нарвой. Пятнадцатый годок терзается у шведов Автоном. Пора его выручать.

Петр закончил писать, посыпал бумагу песочком, стряхнул, сложил вчетверо. Подозвал Мишукова ближе.

— Но не то генеральное. Твое дело все у шведов высматривать, ежели возможно, вызнать, сколь их судов у Гангута и каких, кто верховодит. Уразумел?

— Точно так, господин контр-адмирал.

Царь усмехнулся:

— Ну, с Богом, ступай. Жду тебя беспременно.

С восходом солнца шнява «Диана» снялась с яко­ря, лавируя против встречного дверного ветра, мед­ленно направилась к Наргену. Только к вечеру шнява вышла на траверз Наргена и повернула к западу.

Заходящее солнце слепило глаза. Мишуков при­гляделся в подзорную трубу. Вдалеке, милях пяти-шести, цепочкой вытянулась шведская эскадра.

«Один, другой… — передергивая плечами, шептал про себя Мишуков. — Мать честная! Никак шесть вымпелов, да вить все корабли никак линейные».

Капитан-поручик Мишуков не ошибся. На гори­зонте в лучах заходящего солнца лавировала левым галсом эскадра вице-адмирала Ли лье. Командующий эскадрой только было распорядился ужинать, но в ка­юте появился капитан Систерн.

— Герр вице-адмирал, прямо по курсу появилось судно. Видимо, бригантина, лавирует на вест.

Пришлось выйти на палубу, вскинуть подзорную трубу.

«Пожалуй, шхуна или бриг, но какая-то особая конструкция, — определил Лилье, — наверняка это русская посудина. Куда же она лезет, на явную погибель?»

— Не спускайте глаз с этого храбреца, — опустив подзорную трубу, распорядился Лилье. — Передайте на головной «Верден»: сыграть тревогу. Чем черт нешутит. Я займусь ужином.

Между тем эскадра сравнительно быстро сблизи­лась с парусником. На встречных курсах расстояние скрадывается весьма быстро. Солнце еще не село в во­ду, катилось по горизонту, шведский адмирал не ус­пел покончить с ужином, а на «Вердене» капитан уже четко определил и передал на флагман: «Вижу рус­скую шняву под белым флагом».

Раздался пушечный выстрел. «Верден» скомандо­вал шняве убрать паруса и лечь в дрейф. На русском судне, казалось, только и ждали этого сигнала. Про­шло несколько минут, и на «Вердене» с удивлением наблюдали, как проворно забегали русские матросы, судно легло в дрейф и за борт спустили шлюпку.

— Я пойду к шведам, — сказал Мишуков капита­ну Риго, — со мной пойдет унтер-лейтенант. Ты ло­жись в дрейф и исполняй все сигналы шведов. Теперь мы будто полоняне. — Мишуков вздохнул, перекрес­тился. — Помоги нам Господь Бог, авось свидимся. — Он обнял капитана, сунул конверт за пазуху и полез в шлюпку по веревочному шторм-трапу, спущенному за борт.

«Верден» тоже лег в дрейф, остальные шведские корабли подобрали паруса и замедлили ход.

Поднявшись на палубу «Вердена», Мишуков от­дал честь флагу, представился капитану и жестами объяснил, что имеет пакет для флагмана.

За десяток лет Мишуков не раз общался с пленны­ми шведами, научился понимать их язык, кое-как мог объясняться, но решил не показывать своих зна­ний и не промахнулся.

Шведы — народ пунктуальный. Раз адмирал не давал никаких указаний, капитан не имеет права не­приятельского офицера, тем более невысокого зва­ния, допустить на адмиральский корабль. Другое де­ло, с ним находится какой-то молодой шкипер. Капи­тан так и пояснил, что шлюпку он пускай отправит на свое судно, молодого шкипера завтра отвезут к ад­миралу, а сейчас, хотят русские или нет, но их поме­стят в отдельную каюту, под охраной часового. Не­приятель, хоть и парламентер, должен быть под при­смотром.

На свое судно русский офицер должен послать приказание пристроиться в кильватер шведской эскадре и никуда не отходить. Иначе заложникам несдоб­ровать.

Время шло к полуночи. Мишукова с напарником заперли до утра в каюте.

…На рассвете в доме Петра появился встревожен­ный Шелтинг:

— Ваше величество, за Наргеном показалась шведская эскадра в шесть вымпелов, полагаю, что ли­нейные корабли.

Спустя полчаса Петр стоял на холме Вышгорода с подзорной трубой. Внизу на берегу, вокруг палаток, суетились поднятые по тревоге матросы. Не одна ты­сяча их строилась по экипажам и быстро направля­лась к пристани. Там их уже поджидали шлюпки. Экипажи начали развозить по судам.

Убедившись, что вблизи Наргена шведская эскад­ра, Петр приказал Шелтингу:

— Значит, наперво, наши котлинские корабли, которые с пушками и экипажами, в первую голову во­оружить парусами и готовить к выходу. Остальным, «приемышам» и архангельским, токмо подобрать якоря, подвязать паруса и держать на изготовку.

Шелтинг молча откозырял и бегом направился вниз.

Если в Ревеле появление шведов встревожило ца­ря, то и Лилье был расстроен, пожалуй, еще больше, чем контр-адмирал Петр Михайлов.

Как же, разведка доложила Ватрангу, что в Ревеле три-четыре судна, а сейчас Лилье уже второй час не может сосчитать, сколько же в бухте линейных ко­раблей и других судов.

По крайней мере линейных кораблей от 50-ти пу­шек не меньше пятнадцати. Вдобавок еще около де­сятка фрегатов. Превосходство неприятеля в силах тройное. В подзорную трубу Лилье явно просматри­вал, что некоторые корабли в бухте начинают распускать паруса и выбирать якорные канаты. Правда, ве­тер сейчас от норда и корабли вряд ли выйдут из бух­ты. А если ветер переменится? Лилье опустил подзор­ную трубу.

— Передать по линии кораблям эскадры: поворот на курс вест. Мы отходим за Нарген.

Нельзя же громогласно объявлять, что мы отсту­паем.

Когда Ревель скрылся за островом из глаз, Лилье распорядился доставить к нему посланца русских.

Вскоре подошла шлюпка от «Вердена», и на палу­бу вспрыгнул молоденький унтер-офицер. Вытянув­шись в струнку, офицер что-то отрапортовал по-рус­ски, и Лилье только понял, что он имеет письмо от своего государя. Вице-адмирал кивнул адъютанту, тот принял пакет, а унтер-офицера заперли в каюте.

Рассматривая пакет, вице-адмирал размышлял о том, есть ли ему смысл вступать в официальные от­ношения с русским царем. Распечатав пакет, он, младший флагман, берет на себя большую ответст­венность. Стоит ли заваривать кашу? Письмо-то ко­ролю…

Лилье отложил нераспечатанный конверт. Утро вечера мудренее.

На следующее утро русские не показывались, и Лилье все же решил еще раз проверить, что делает­ся в Ревельской бухте. Тем более, что от норд-оста по­тянул легкий ветерок: «Нам на руку этот ветерок, В случае отхода мы оторвемся от русских».

Капитан Систерн, как обычно, стоял неподалеку и ждал распоряжений. Бодрый голос Лилье вывел его из задумчивости:

— Поднять сигнал, построиться в кильватер! Курс ост!

В полдень шведская эскадра, растянутая на доб­рую милю, не торопясь, медленно выходила из-за Наргена. Ли лье расположился в середине строя. Ког­да вице-адмиральский корабль показался из-за Нар­гена, у Лилье не оставалось сомнений. На русских ко­раблях начали ставить паруса, вокруг них сновали шлюпки, заводили буксиры.

Взглянув на вымпел, Лилье облегченно вздохнул. Ветер был ему на руку. Русским придется буксиро­вать свои корабли на выход, а это займет не один час.

Лилье досадно поморщился. В хвосте кильватера плелась русская шнява с подобранными парусами. Что делать с этим злосчастным пакетом? Никто не уполномочивал его, вице-адмирала Лилье, вступать в сношения с русским царем. Так он и распорядился Систерну.

— Верните пакет этому русскому шкиперу. Как-то объясните ему, что я не имею полномочий вступать в сношения с русским царем, и пусть отправляется к себе восвояси.

Немного подумав, Лилье закончил:

— Поднять по сигналу эскадру. Курс вест. Мы возвращаемся к Гангуту.

На «Вердене» Мишуков с нетерпением ожидал ун­тер-лейтенанта. За это время он выходил на палубу и успел из отрывков разговоров шведов узнать, что эскадра эта послана от главного флота, что стоит на якоре у Гангута, флагман у них адмирал Ватранг, вымпелов там еще дюжина, корабли великие, по 60-80 пушек…

Когда головной корабль русской эскадры «Полта­ва» достиг Наргена, навстречу ему под всеми паруса­ми спешила «Диана». Далеко на западе в мареве скрылись паруса шведской эскадры…

В журнале «Поденной записи» царя Петра появи­лась очередная запись: «В 19-й день в полдни приехалв наш флот поручик Мишуков из шведского флота,который туда был послан с письмами, и рапортовал,что он встретил… шведские корабли в четырех ми­лях от Наргена и посланные с ним письма хотел от­дать самому шведскому вице-адмиралу Лилье, кото­рый тою эскадрою командовал. Но он ему себя видеть не допустил, и держали его, Мишукова, на корабле у капитана и писем не приняли долго… Как он мог приметить из разговоров того капитана, что они посланы были из главного флота от Ангута, от ко­мандующего их адмирала Ватранга, чтобы осмот­реть наш флот, в какой силе оный состоит. И когда тот Мишуков спрашивал их, сколько имеют во фло­те кораблей, и тот капитан сказал, что, кроме сих 6, имеют у Ангута 13 кораблей, в которых есть от 60 до 80 пушек… Шкипер, посланный от Мишукова, между прочими разговорами от шведских офицеров и матросов, когда он был у вице-адмирала Лилье на корабле, тоже слышал о кораблях, кои у Ангута…»

Слушая Мишукова, царь про себя посмеивался: «Захарка-то не ведает, что мне сие уже известно». По­сле ухода «Дианы» в Ревель вернулся поручик Лав­ров. Он доставил письмо от Апраксина и весьма нуж­ную персону — дезертира. Полдня допытывал его царь и, удовлетворенный, спросил:

— Как же ты посмел своего государя Фредерика покинуть и переметнуться к неприятелю?

Ничуть не смущаясь, Юнас Фалк пожал плечами:

— У нас так принято. Кто больше платит, там и служим. Иногда и шведы нанимаются к нам на фре­гаты.

«Хорош гусь!» — подумал Петр и спросил:

— Ежели добро будут платить, пойдешь ко мне матросом?

В ответ датчанин приободрился. За последнюю не­делю он отъелся на русских харчах.

— Если ваше величество не обидит деньгами, с ве­ликим удовольствием.

— Ладно, ступай, еще поразмысли.

Теперь, с приближением кульминации развязки, в руках Петра оказались неизвестные прежде козыри противника. «Не сомнительно, Ватранг посылал сюда эскадру Лилье не для легкой прогулки, шведы надея­лись поживиться легкой добычей, не удалось. Быть может, следует ждать в гости Ватранга? Теперь нам не миновать схватки, и сила будет на стороне шведов. С другого боку, не должен Ватранг покидать Гангут. Туда вот-вот нагрянет Апраксин, и, погнавшись за двумя зайцами, шведы останутся с носом».

И все же Петра насторожил визит шведской эс­кадры.

А ежели пронюхают, что добрая половина кораб­лей без экипажей да без пушек? А ну, двинутся на нас всей армадой? Нынче кое-как выволоклись из гавани, ни тебе субординации, ни тебе диспозиции.

Не откладывая за полночь, сидел в своей комнате Петр вместе с Шелтингом и Сиверсом. Держали совет на случай повторного появления шведской эскадры.

В прошлую кампанию по причине разнобоя у флагманов эскадра Крюйса упустила возможность одержать викторию над шведами.

Отправляясь нынешней весной из Кроншлота, Петр впервые проявил нескромность — попросил Мор­скую коллегию дать ему очередной чин на флоте — ви­це-адмирала, подобно тому, который имел его предше­ственник Крюйс. Как-никак, под его началом будет со­стоять два десятка боевых вымпелов. Но коллегия, где главенствовал генерал-адмирал Апраксин, покуда воздержалась, дала следующее заключение: «Колле­гия не может без причины обходить достойнейшего чином; перед Петром Михайловым право на это зва­ние имеет другой, его товарищ по службе; ежели жеконтр-адмирал Петр Михайлов чем-нибудь отли­чится, то ему и будет дан чин вице-адмирала».

Собственно, Апраксин и другие члены коллегии хорошо знали натуру Петра, не уважал он несправед­ливость. И оказались правы. Петр не проявил какого-либо недовольства и надеялся своим горбом заслу­жить этот чин.

Вкупе с капитан-командорами старший флагман определил линию баталии на случай атаки шведов.

Авангардом командовать Шелтингу, ему придать пять 52-пушечных кораблей и два фрегата. Кордеба-талия — средняя, центральная часть эскадры подчи­нена старшему флагману, контр-адмиралу Петру Ми­хайлову, замыкает весь строй арьергард капитан-ко­мандора Сиверса — пять кораблей и два фрегата.

На утреннем подъеме флага все капитаны эскадры уже знали свои места в линии баталии, на случай по­явления противника.

От Гельсингфорса до деревеньки Твермине напря­мую около 100 верст. По морскому исчислению, не­многим более 50 миль. Галерный флот крыльев не имел, плыл по воде, а сия акватория петляла в знаме­нитых финских шхерах.

Сотни малых и больших островков и просто торча­щих из воды каменистых скал. Берега их опять же изрезаны впадинами, заливчиками, фиордами. В свое время ледники оставили на их поверхности свои отметины-шрамы. Между этими островками проливы разной величины. Одни пошире, саженей сто, другие поменьше, в третьи с трудом протиснется рыбацкая лодка.

По этим-то морским закоулкам и двигалась грома­да галер и скампавей. Где-то шли на веслах, где-то по­могал попутный ветерок. На веслах размах у галер по ширине до 40 саженей. В шхерах не всюду протиснет­ся галера с такой шириной. Гребцы выбивались из сил, требовался отдых. За галерами тянулись тихоходные прамы — плоскодонные суда. На них везли провиант. Без пищи далеко не уйдешь, а кругом одни скалы. Провизию везли не только для собственного прокорма, но и для войск генерала Голицына.

На третий день после выхода из Гельсингфорса по­казалась финская деревенька с кирхой, Екемень.

На адмиральскую галеру поднялся посланец от Го­лицына, полковник Пестриков.

—    Так что, ваше сиятельство, — рапортовал он Апраксину, — доставил вам двух дезертиров.

—    Ведомость добрая, — обрадовался генерал-ад­мирал, — кто такие?

—    Оба матроса. Сказывают, служили на адми­ральском корабле. Один ганноверец, другой из Дат­ской земли.

«Стало быть, не сладко у Ватранга», — подумал Апраксин.

— Веди, который датчанин.

Датчанин назвался Ириком Вайнером, служил ру­левым на адмиральском корабле «Бремен». Он под­твердил все, что рассказывал прежде Юнас Фальк о составе эскадры Ватранга, но сообщил и новости.

Только что вернулся из похода к Ревелю второй флагман, вице-адмирал Лилье.

— Он сказывал, будто бы у русских в Ревеле вели­кая эскадра, — вспоминал датчанин, — а еще тот ви­це-адмирал передал, будто приезжал к нему царский молодец с каким-то письмом.

Апраксин встрепенулся. «Знать, Петр Лексеич на шведа наседает».

— Откуда прознал сие?

— На вахте стоял тогда, на юте, мерил ветер. А после мне дружок, вестовой матрос адмирала, пе­редал.

Второй дезертир, парусный матрос Мейнгарт Пе-тик, родом из Ганновера, рассказывал, что слышал, будто на Аландах эскадра адмирала Таубе томится в безделье.

—    Кто тебе поведал? — поинтересовался Апрак­син.

—    Шхербот34 приходил с письмом флагмана Тау­бе. Я с матросами перекинулся новостями. У них там с прокормлением лучше, чем у Ганге, и повеселее. Де­вок вдосталь.

Апраксин растянул губы в улыбке: «Кому — што».

— Как с парусами управлялся?

Матрос ответил без обиняков:

—    На марселе всю жизнь, от боцмана пинков неполучал.

—    Ну, ступай, поразмысли. Похочешь на русский фрегат, примем. Чарку каждый день поимеешь.

До Твермине рукой подать, остается две-три мили. Пора все разведать на месте.

Кого послать? Капитан Георгий способен, глазас­тый, земляк Змаевича, далматинец. У него отряд скампавей.

— Бери три скампавей. Ночи-то светлые, за пол­ночь проберешься к Твермине, а оттуда скрытно к Гангуту. Пересчитай корабли. Запомни позицию.

Два дня прошло в томительном ожидании. На га­лерах и скампавеях экипажи не сидели без дела, рабо­та кипела от зари до зари. Подходили берегом полки и батальоны дивизии Голицына, грузились на скам­павей. Мало кто из солдат бывал прежде на судах. По шатким сходням, держась за веревочные огражде­ния, с дрожью в коленях входили гренадеры на мор­ские посудины. Кое-кто тоскливо озирался на твер­дый берег, другие балагурили, не выдавая страха. Как-никак, кругом водица.

«В 26-й день, хотя сколько возможно трудились,однако ж не могли исправиться пересаживанием наскампавеи людей и для того умедлили до 27 числа и ожидали ведомости от капитана Георгия. Того же числа перед вечером капитан Георгий прибыл и ра­портовал, что он видел неприятельские корабли, стоящие близ Гангута».

— Все как есть, господин генерал-адмирал, — Ге­оргий протянул Апраксину помятый лист бумаги, — протянулись шведы цепочкой поперек проходу у Ган­гута.

Отпустив капитана, Апраксин расправил бумагу. Непросто шведа одолеть. А надобно. Сколь годков пробиваемся, а здесь застопорились. Без оного Ганге к Ботникусу не пробиться. Запросить бы подмогу от дацкого короля. У них добротные кораблики и матро­сы дюжие. А то враз бы ударить государю с моря па­русным флотом, нам же из шхер пойти на абордаж. А может, с берега пушками отогнать Ватранга пода-лее в море, тем временем шхерами пробраться вдоль берега?

Все эти мысли, одна за другой, возникали в созна­нии Апраксина, и все размышления, сводились к то­му, что далековато до контр-адмирала Петра Михай­лова, а без совета с ним не обойтись.

Не откладывая начал излагать свои соображения. Перво-наперво напомнил прежний довод — «пройти да Абова близь берегов ни по которому образу немоч-но, разве велишь итти самым морем мимо всей линии неприятельской; того, ежели тихой погоды не будет, учинить не чаем». И снова пытался уцепиться за «со­юзника», — «ежели возможно призвать датчан, хотя бы не за малые деньги, то б истинно флот неприятель­ский весьма пропасть мог», и последняя надежда на самих себя: «а ежели сего сделать неможно, то не из­волите ли с своим флотом приблизиться к нам… к то­му б времени все мы близь неприятеля во всякой го­товности встали за малую милю и через Божию помощь надеяться мочно неприятелю убыток учинить и флоту российскому получить славу…».

Не откладывая до утра, генерал-адмирал снарядил бригантину и отправил донесение «царскому величе­ству» в Ревель…

А там, определив на случай боя с неприятелем ли­нию баталии, Петр принялся за корабли-«приемы­ши». Из Кроншлота подвозили для них пушки и при­пасы, собирали в Петербурге по верфям знающих ма­тросов и крепких здоровьем молодых солдат.

Для обустройства «приемышей» Петр задейство­вал Наума Сенявина и молодого лейтенанта Конона Зотова.

Зотов не так давно привел в Ревель из Пярну куп­ленный Салтыковым 50-пушечный корабль «Перл», построенный в Англии. Его привел в Пярну англий­ский капитан еще глубокой осенью, но ледяной пан­цирь уже сковал Финский залив. Чтобы не держать англичан, Петр отправил Конона принять у них «Перл».

— Гляди, сей жемчуг обследуй добротно, тебе ве­домы аглицкие проделки, ты един у нас по-свойски общаешься с ними.

С Кононом Зотовым у царя давно сложились доб­ропорядочные отношения.

Его отца, своего первого наставника в детстве, дья­ка Никиту Зотова, царь сделал главным фискалом, возвел в графское достоинство, но не только это сбли­зило бывшего дьяка и царя.

С юных лет привилось Петру страстное влечение к Бахусу. В этом деле Никита Зотов четверть века со­ставлял ему компанию. Ныне во «всепьянейшем си­ноде» царь числился «протодиаконом», а Никита был «всепьянейшим патриархом».

Многое дозволяется по «пьяной лавочке», но в об­ращении с царем никто, кроме Никиты Зотова, не позволял себе лишнего. Безотчетно, душевно рас­полагался царь к Никите и перенес свои симпатии на его детей.

За казенный счет отправил учиться уму-разуму за границу трех сыновей Никиты — Василия, Ивана и Конона. Первыми отправились за рубеж старшие братья, преуспели в науках. Иван в совершенстве ов­ладел французским языком, изучил быт французов, ездил в Париж с посольством Андрея Матвеева. Бри­гадиру Василию царь доверял важное дело. Младше­го, Конона, 14-ти лет от роду, царь отправил в Англию обучаться морскому делу за казенный счет.

Прикоснувшись к морской стезе, за три года Ко-нон «прикипел» к морю и запросил разрешения у от­ца остаться в английском флоте, дабы в совершенстве овладеть сложной наукой и практикой в мореходстве.

Прочитав письмо Конона, царь восхищенно произ­нес:

— Первого охотника зрю, который по доброй воле на любое мое дело морское просится.

Тут же были наполнены кубки венгерским, и Петр выпил за здоровье первого охотника. Восемь лет осва­ивал это дело Конон на английском и голландском флоте, встречался не раз с Федором Салтыковым, по­могал ему. На десяток лет моложе Наума Сенявина, он действовал теперь с ним рука об руку…

Получив депешу от Апраксина, царь немедля со­брал консилиум флагманов и капитанов.

Расхаживая по каюте, контр-адмирал Петр Ми­хайлов рассуждал вслух:

— В первой стычке Лилье хвост показал. — Петр ухмыльнулся, сдвинул брови. — Ныне эстафета полу­чена генерал-адмирала. На Гангуте адмирал Ватранг крепко уперся. Сие вам ведомо, полторы дюжины ко­раблей линейных да фрегаты и шхерботы.

Петр остановился, взглядом окинул собравшихся:

— Генерал-адмирал сетует, что без флота кора­бельного ему не пройти с галерами, потому пытает на­перво устроить диверсию нашим флотом корабель­ным супротив шведов у Гангута. Кое мнение господ флагманов и капитанов?

В каюте воцарилась тишина, а Петр, усмехаясь, кивнул Шелтингу: «Начинай, мол».

Почин значит многое. Казалось, Шелтинг, кото­рый еще в прошлую кампанию упрекал в трусости Крюйса, выскажется за то, чтобы «азардировать»…

— Господин контр-адмирал знает, что половина наших кораблей годится только едва пройти под па­русами. Нет пушек, нет ядер, нет пороха, нет канони­ров. — Шелтинг бросил взгляд на притихших капита­нов. — Другая часть капитанов не всегда смыслит сигналы флагмана.

Только накануне Петр выводил корабли из бухты, пробовал начать осмысленные маневры, но большая часть капитанов действовали неумело. Как понял царь, на кораблях долго мешкали из-за плохого зна­ния капитанами русского языка. То, что сходило с рук в обычном походе, в бою приведет к поражению.

— Потому, — заключил Шелтинг, — считаю прежде времени совершать диверсию против непри­ятеля, который столетия плавает по морям.

Петр молча, взглядом, поднял сначала Сиверса, потом каждого капитана. Все они в той или иной ма­нере соглашались с мнением капитан-командора Шелтинга.

Последним встал лейтенант Конон Зотов:

— По уставу флота аглицкого, азардировать под парусами супротив эскадры на якорях есть превос­ходство. Но то касаемо сил равных. У нас же скудно и в людях, и в пушках, — Конон развел руками, — по­тому смысла нет, погубим дело.

«Знатно рассуждает», — подумал Петр и кивнул секретарю Макарову:

— Сие внеси в протокол. Диверсия невозможна.

Петр отыскал глазами в углу, на конторке, потух­шую трубку, вышел на балкон, выколотил, набил та­баком и закурил. В каюте капитаны задвигали прине­сенными стульями, заскрипели на диване, начали пе­решептываться, но царь, видимо, еще не все выска­зал. Раскурив трубку, он вновь заговорил:

— Другую стезю советует генерал-адмирал. На­шему флоту парусному обойти шведа морем, податься к Твермине и стать покуда на якорь. Прикрыть наши галеры от шведов. У них-то сила в пушках, А ну, как навалятся на наши галеры бомбами, пожгут флот.

Затянувшись, Петр выдохнул, клубы дыма потя­нуло в распахнутую балконную дверь.

— Еще Федор Матвеевич мыслит, как бы нашему флоту парусному навалиться на шведа с моря и враз ударить галерами от шхер и сцепиться на абордаж. Сие толково, но прежде времени. Поелико фарватеры с моря в тех местах нам не ведомы. — Петр в упор по­смотрел на Питера Сиверса. — Посему, командор, те­бе задача. Сей же день отбери штурманов, завтра бери бригантину и айда к Порккала-уду35 , а оттель в Твер­мине, к генерал-адмиралу. Промерь там подходы и места для якорного стояния эскадры. Не мешкай, лето на убыль пошло.

Отправив Сиверса, царь послал с ним письмо Ап­раксину. Соглашаясь с доводами генерал-адмирала, Петр строго наказал «не итти дальше Твермина или Гангута, покуда не прояснятся замыслы шведов».

Сообщая о консилиуме и его однозначном реше­нии, Петр разделил взгляды Апраксина на совмест­ный удар по эскадре Ватранга. Но «не зная броду, не суйся в воду». Потому-то и отправился к нему Си­вере. Ежели глубины позволят, и парусная эскадра пройдет к Твермине «когда случимся все вместе, тог­да или тихим ветром, или в самую тишь можем букси-

рами неприятеля атаковать… Буде же вышеписанно-го фарватера36 нет, то не знаем, что делать, разве, от­бив батареями от берегу, пропустить треть скампавей к Або…»

В среду, последний июньский день, Апраксин в который раз просил Петра приехать для совета. Ставка в дальнейших действиях была высока. Реша­лась судьба не только кампании, а может быть, и всей войны.

Капитан-командор Шелтинг, как положено, на следующий день докладывал Петру о состоянииэс-кадры и происшествиях за ночь.

Выслушав рапорт, Петр приказал:

— Изготовь фрегат Бредаля, он самый борзый на ве­тру, пойду к Гельсингфорсу, генерал-адмиралу потреб­но. Для сопровождения шняву Ипата Муханова, «Рафа­ил» Ивана Сенявина и фрегат, какой выберешь сам.

Из Журнала поденной записи Петра Великого:

«Июля в 4-й день от Ревеля шаутбенахт кора­бельный поехал на фрегате «Св. Павел» к Елизинфор-су… за ним последовали шнява «Принцесса» и две га­леры да для сопровождения два корабля «Рафаил» и «Ланадоу»…

В 5-й день в шестом часу поутру в виду от Ели-зинфорса, например, меньше трех миль были, и поне­же лавировать к шхерам опасно было… повороти­лись… к Ревелю во флот в десятом часу».

Жди у моря погоды. Давняя, верная присказка мо­ряков. Всем распоряжаются неведомые силы Приро­ды и воля Божья. Спросить бы их.

Как ни вертись, а против ветра лавировать с парусом весьма сложно, а подчас рискованно. В шхерах на вес­лах с трудом продираешься, а под парусом гиблое дело…

Шквальный ветер с каждым днем крепчал, разве­ло крупную волну. После долгого затишья начался шторм…

В первый день второго летнего месяца, как обыч­но, в походном журнале Густава Ватранга появилась очередная запись: «…Четверг 1 июля. Ветер норд-вест при хорошей погоде… От крестьян мы получили сведения, что противник с целой массой судов нахо­дится невдалеке от нас и что солдаты его движутся вдоль берега, зажигая ужасные огни…»

Перечитав запись, адмирал откинулся в кресле. Безмятежный послеобеденный отдых располагал к благодушию. Но есть обязанность. Редкую неделю Ватранг не доносил о положении вверенной ему эска­дры. Надобно отписать его королевскому величеству, что морякам приходится несладко, противник явно набирает силу…

Последний рейд вице-адмирала Лилье встревожил Ватранга. Оказывается, в Ревеле у русских большая эскадра линейных кораблей, подобная его эскадре здесь, у Гангута37 . Но у него под боком, в Твермине, еще одна эскадра, добрая сотня галер, их нельзя сбра­сывать со счетов. Иначе можно попасть впросак… Он уже сообщил королевскому Совету в Стокгольм, что ему срочно нужна подмога.

Ватранг отвлекся от грустных размышлений и принялся за дело. «Великодержавному, всемилос­тивейшему королю, — как обычно высокопарно и по­добострастно начал очередную реляцию Ватранг, — вице-адмирал Лилье, находясь с несколькими кораб­лями под Наргеном на разведках, подвергся преследо­ванию со стороны неприятельского флота, состоявше­го из 16 парусных судов, галер, но ему удалось счаст­ливо уйти…

Мы теперь ежечасно можем ожидать нападения со стороны стоящего под Ревелем неприятельского флота.

С адмиральского судна «Бремен» у Гангута. Адми­рал Ватранг. 23°07"»

Ну, теперь, кажется, все становится на свои места. У Ватранга наконец-то появился в пределах досягае­мости стоящий неприятель, равный ему по силе. Он радуется, что Ли лье вовремя ускользнул от него.

Но нежданно эскадру потревожил давний и неиз­менный спутник всех моряков. После долгого молча­ния проснулось море.

Поначалу нахмурилось небо, потянуло северной прохладой. Корабли развернулись на якорных кана­тах на норд в разрез волны. Засвистали боцманские дудки, начался аврал. Крепили рангоут, поднимали на борт шлюпки, убирали с верхней палубы все лиш­нее. К ночи развело крупную волну, шквалистый ве­тер посвистывал в снастях, суда всходили на волну играючи, словно поплавки, бушприты дригибались к волнам, срывая пену барашков. Не стихал ветер и на следующий день, барометр явно предсказывал дурную погоду.

Всю неделю штормило, и когда море постепенно утихомирилось, Ли лье донес, что на судах есть по­вреждения: у кого-то отломило стеньги, смыло за борт плохо закрепленный рей, надломило бушприт.

Не успели на флагмане разобраться с печальными происшествиями, причиненными штормовой пого­дой, как вдруг к борту «Бремена» подошла русская шлюпка с белым флагом. Выяснилось, что лейтенант Хог, стоявший с кораблем в дозоре, прозевал непри­ятельскую шлюпку.

На борт «Бремена» поднялся русский офицер и вручил Ватрангу письмо от русского генерал-адми­рала. Вскрыв письмо, Ватранг поморщился: никто на «Бремене» не знает русского языка. Жестами объяс­нил офицеру, что письмо нужно перевести хотя бы на немецкий, а лучше на шведский…

Шлюпка с парламентером скрылась вдали, а Ват­рангу пришла на ум мысль, как использовать подходящий момент. «Адмирал Апраксин о чем-то просит, а по­чему я не могу направить к нему своего офицера? Нам необходимо выведать, что делается у неприятеля». На «Бремен» вызвали капитана Форсе.

— Вам поручается важная миссия, — вкрадчиво наставлял его Ватранг. — У нас побывал посланец от русского флагмана. Вам следует отправиться к адми­ралу Апраксину и пояснить, что письма следует пи­сать по-немецки или на шведском — у них немало ка­питанов из Саксонии и Мекленбурга. Но главное не это. Вам следует высмотреть расположение и число русских судов. А быть может, и узнать кое-что.

Ватранг вышел с капитаном на палубу и кивнул в сторону шхер:

— На берегу русские начинают укрепляться и возводить батареи — видимо, к чему-то готовятся.

Шлюпка с капитаном к ночи не вернулась, а на следующий день Форсе привез письмо.

— Русский адмирал принял меня почтительно. Они желают вернуть нам пленных, захваченных у ге­нерала Армфельда. Среди них есть офицер и пастор.

«Все это неплохо, — подумал Ватранг, — но у ме­ня не постоялый двор и лишние нахлебники ни к че­му. Правда, я могу отправить их в Стокгольм с очеред­ным транспортом».

— Русских галер я насчитал около сотни, — про­должал Форсе, — у них по одной-две пушки. Суда по­строены добротно. На адмиральской галере всюду чи­сто и порядок. Матросы выглядят бодро. На берегу много палаток, я насчитал больше сотни. Там живут солдаты. Мне кажется, среди них есть много боль­ных. Как я понял, они готовятся, быть может, сце­питься с нами на абордаж. Солдаты упражняются с мушкетами и шашками, бегают по сходням.

«Сотни наших пушек первым же картечным зал­пом разнесут эти суденышки, — подбадривал себя Ватранг. — К тому же рыбаки сказали, что русские то и дело хоронят своих солдат».

Настроение флагмана передалось и подчиненным. Капитан «Бремена» Фришен дружил с генералом Армфельдом. В очередном письме он похвалился ус­пехами: «Мы с нашим флотом в этом году устроили неприятелю большой сюрприз: захватили 30 торго­вых судов, предназначавшихся для Петербурга, с ценными грузами из Франции, Англии, Голландии и все отправили в Стокгольм. Среди этих судов было несколько, которые были проданы русским. Теперь адмирал наш хочет попытаться, не возможно ли нам каким-нибудь образом устроить неприятелю еще нео­жиданность, что, кажется, будет нелегко, так как его галеры стоят среди самых скал, а главный его флот хорошо защищен в Ревеле… На русских галерах ныне свирепствуют тяжелые болезни, так как ежедневно хоронят 30-40 человек, а большинство рекрутов, ко­торые у них были на галерах, уже перемерли». Похо­же, благодушие у шведов воцарилось не только у Ган-гута. Шаутбенахт Таубе, томимый у Аландских ост­ровов безделием, начал придумывать. Уж он-то, в от­личие от Ватранга, уверен в несокрушимости эскадры у Гангута. Чаще, чем Ватранг, он посылал донесения королевскому Совету. Таубе уже начал «вести воен­ные операции с русскими, которые появляются то там, то здесь, отрядами в 1000 человек». Но храбрые шведы нагнали на них страху. «Во время мелких опе­раций неприятель уже потерял 500-600 человек, и это нагнало на него такой ужас, что можно почти быть уверенным, что, если его атакуют теперь 3-4 ты­сячи человек, он, вероятно, скоро бы решился поки­нуть Або». Только его шхерботы предупредили втор­жение неприятеля на Аланды, — русские готовят в Або 400 судов. «Но с Божьей помощью, — успокаи­вал Таубе правительство, — нам нечего их бояться, так как у нас имеются галеры, которые уже и-раньше одолевали их».

Так, не сделав ни одного выстрела, не увидев ни одного русского матроса, успокаивал шведских сена­торов отважный шаутбенахт. В Або не было ни одной русской галеры, а Таубе клялся, что он блокирует рус­ский флот и не пропустит ни одной, «даже самой ма­лой лодки». Смелый шаутбенахт не поскупился на словоизлияния и обещал сенату «вытеснить непри­ятеля из Або», тем более что противник, по его сло­вам, «до того охвачен трусостью и боязнью из-за ожи­даемого нами подкрепления из Швеции, что уже уда­лил из Або большинство своих полков».

На «Бремене» царило приподнятое настроение. Только что из Стокгольма пришла весть: из Карлскро-не на помощь эскадре срочно отправляют несколько шхерботов. Теперь шведский адмирал спокойно взи­рал на галерный флот и играл в карты со своими ад­миралами.

— Русские галеры у нас в мышеловке…

Не раз промерил Апраксин за две недели все скры­тые фарватеры в шхерах, наметил маршруты для скампавей, установил пушки напротив шведской эс­кадры. Даже послал подарок шведскому адмиралу: отвезли шведов, плененных в сражениях на берегу.

«В 7-й день поутру, — записал адъютант в журна­ле генерал-адмирала, — шведских арестантов одинпастор да 153 человека урядников и солдат отправ­лены к неприятельскому флоту с капитаном Лукою Демьяновым, и приказано оному капитану при при­бытии… учинить сигнал с шлюпки из единой пушкш

В 8-й день вышеописанный капитан, передавпленных, возвратился к флоту…»

«Пускай шведский адмирал в ус не дует», — хит­ро щурился Апраксин, поглядывая на зеркальную

поверхность залива. Припоминал свои прежние за­думки.

Свой план он высказал вечером за ужином Змаеви-чу и прибывшим с войсками генералам Голицыну, Бутурлину и Головину:

— Размыслил я, што ныне-то нет-нет да штиль полный бывает, нам на руку. Ватранг, подобно лени­вому коту на солнышке, не шевелит парусами. — Ап­раксин задорно посмотрел на собеседников. — Мы на скампавеях мимо него пробьемся, нам бы токмо щель найти или уйти в море подалее. Отпишу-ко о сем госу­дарю. А прежде схожу к Гангуту, досмотр учиню.

Журнал генерал-адмирала отметил: «В 14-й день г. адмирал с г.г. генералами ездил на шлюпке для осмо­тра неприятельского флота, и перед полуднем, преж­де возвращения их ко флоту, прибыл на скампавее из Ревеля от Ц.В. капитан-командор Сивере с письмом, с ним инженер-майор Люберас и несколько штурма- _ нов».

—    Государь послал промерить фарватер для ко­раблей эскадры, — доложил Сивере. — Он подумыва­ет о подмоге вам.

—    Сие приятно, — вздохнул Апраксин, — но ток­мо когда сбудется? Время-то уходит, как бы шведы неочухались.

Вызвал капитан-поручика Пашкова:

— Ввечеру на бригантине пойдешь в Ревель, с эс­тафетой государю. На словах передашь, что нынче войсками весь берег до Гангута оседлан, как бы швед не надумал десантировать.

Море велико, в одном краю штилит, а в другом штормит. У Ревеля больше недели дул северный про­тивник. Пришла бригантина от Апраксина. Прочитав донесение, Петр выслушал капитан-поручика.

— Не спит адмирал, блюдет неприятеля, — по­хвалил царь Апраксина. — Ветер стихнет, пойдем и мы к Гангуту. — И тут же приказал Бредалю гото­вить фрегат «Святой Павел».

«В 18-й день поутру, получа способный ветер, по-руча команду над корабельным флотом капитан-ко­мандору Шелтингу, пошел государь на том же фрега­те «Святой Павел» к Порколу… Прийдя к шхерам,сел на полугалеру (а фрегат отпустил к Елизинфор-су) и прибыл к Порколу того же дня в 8 часу пополуд­ни и тут ночевал».

Покидая фрегат, Петр распорядился капитану Бредалю:

— Фрегат перегонишь в Гельсингфорс, а сам на любой галере дуй в Твермине. Там ты будешь нужен.

Почти два месяца не виделись генерал-адмирал и контр-адмирал. Обнялись, и Петр первым делом спросил:

—    Што Ватранг?

—    Постреливает покуда на якорях для острастки, мы с ним любезностями обмениваемся. Отослал к не­му пленников. Неча их задарма кормить.

Не терпелось Петру своими глазами увидеть не­приятеля.

— Бона там, подле уреза, на горизонте, — сказал Апраксин, протягивая подзорную трубу. — Ежели дымки нет, разглядишь. Полезай на ванты.

Солнце поднялось к зениту, не слепило.

Петр долго всматривался в даль, что-то прики­дывал.

Внизу на палубе переминались с ноги на ногу Ап­раксин, Змаевич, Голицын, Бутурлин, Головин. Гене­ралы прибыли доложить о своих полках и дивизиях.

Цепляясь ботфортами за поперечные струны-сту­пени, царь спустился и спрыгнул на палубу.

— Гляжу, Ватранг не шевелится, паруса подоб­рал? — возвращая подзорную трубу Апраксину, спро­сил Петр.

—    Когда как, — ответил генерал-адмирал, засме­ялся. — Обвыклись мы с ним. Коли наш дозор под­крадется ближе, ихняя пушка для острастки ядром- другим пальнет. А так покуда не азардирует. Ждет нас не дождется.

—    В дозоре-то кто нынче? — спросил царь.

—    Капитан Лихудеев, государь. С ним три скампавеи. То не все. На бережку тож дозор. У Гангута три батальона солдат стерегут шведа.

—    Ладно. На море определились, поглядим солдатушек на берегу.

Осмотрев построенные вдоль палаток батальоны, царь взобрался на каменистый косогор, кивнул в сто­рону деревни:

—    Рыбаки, чаю, за рыбкой шастают в море?

—    Не без этого, государь, — утвердительно отве­тил Апраксин, — чухонцы здесь рыбкой кормятся.

—    Як тому, Федор Матвеевич, рыбку-то они и шведам доставляют, — продолжал допытываться царь.

—    Грешным делом и такое случается, — пояснил Апраксин, — куда денешься. Не воевать же нам с ними.

Петр примирительно хлопнул Апраксина по плечу:

— Ну, вели генерал, угощай чем Бог послал, про­голодался я. — Царь жестом пригласил генералов. — А вы мне, господа генералы, за трапезой о своих делах поведаете. Да и передохнуть пора с пути.

«В 21-й день царское величество и генералитетездили на шлюпках для осмотрения неприятельско­го флота, и того же числа в ночь 15 скампавей посла­но за один остров перед флот неприятельский…»

Царь на передней шлюпке велел грести за линию дозора.

— Господин контр-адмирал, не дозволено, — сер­дито заметил Апраксин, — все и отсель видно беа оку­ляра.

Петр молча отмахнулся, гребцы замедлили взмах весел.

Борт шведского дозорного корабля сверкнул пла­менем, окутался дымом.

Не долетев полкабельтова, всплеснув воду, плюх­нулись три ядра. Гребцы остановились. Побледнев­ший Апраксин круто повернул руль, шлюпка развер­нулась.

— Навались! — гаркнул Апраксин.

За кормой прогремел второй залп, ядра упали на том месте, где только что крутилась шлюпка… Петр через силу улыбнулся.

— Смазывай пятки, генерал-адмирал, баталия, кажись, почалась.

Далеко впереди частили веслами шлюпки с гене­ралами, навстречу спешили три дозорные скампавеи на выручку…

В Твермине Петр посоветовал Апраксину:

— Отряди в ночь к шхерам десятка полтора скампавей. Пускай швед досматривает, что мы не дрем­лем, коли что — отвадим поначалу.

На следующий день Петр прошагал весь полуост­ров пешком.

«В 22-й день ездили сухим путем на Гангут для рекогносцирования же неприятельского флота. Какс моря, так и с земли оного сочли (без крейсеров, ко­торых было 6): 13 линейных кораблей, 4 фрегата,1 блокгоус, 2 бомбардирских галиота, 2 шнявы,6 больших и малых галер; три судна, за островомвидны были как наши русские бригантины, а подлин­но рассмотреть было невозможно. Командиры надфлотом были вице-адмирал, 2 шаутбенахта».

К вечеру проголодались. Уставшие, сели ужинать. Петр запивал вином, наливал фужер Апраксину. Вре­мя шло к полуночи.

— Што, Федор, надумал? Лето кончается, не зи­мовать же здесь.

—    Есть одна мыслишка. Углядели мы здесь, ры­бари лодьишки свои таскают к просеке.

—    Ну-ну, — встряхнулся Петр, — которая к весту пролегла?

—    Как есть верно, Петр Лексеич. Они по той про­секе свои рыбацкие лодчонки перетаскивают на ту сторону Гангута. Змаевич там прошагал. Переволока та у них драгелем прозывается, версты полторы.

Петр не дослушал, схватил кафтан, шляпу, мет­нулся к двери:

— Борзо призови Змаевича, айда на сию перево­локу. Гляди, солнышко скоро взойдет.

Не прошло и получаса, как в предрассветной ти­шине по мокрому песку зачавкали ботфорты. Впере­ди, размахивая руками, саженными шагами вымери­вал переволоку царь. За ним едва поспевали Апрак­син, Змаевич, бригадиры. Дойдя до середины, Петр на минуту остановился. Здесь переволока чуть изги­балась, и теперь в обе стороны, на востоке и западе, проглядывалась зеркальная гладь моря. На душе по­веселело.

Продолжая вышагивать, Петр невольно перенесся мыслями в недалекое прошлое, на Белое море. Пят­надцать годков минуло с тоя поры. От затерянной на берегу моря рыбацкой Нюхчи до берега Онеги волок­ли сквозь чащу лесов, через болота, по кочкам, пер­вые суда на Балтику. Полтораста верст. Напропалую валили вековые деревья, стелили гати, сотни солдат­ских рук, перекинув через плечо канаты, тянули, во­лочили громадные яхты…

Петр первым подошел к урезу воды. Обмакнул са­поги, смывая налипшую грязь, расправил плечи, вздохнул полной грудью терпкий, с солоноватым при­вкусом воздух. Вдали за островками и шхерами ухо­дил к горизонту Ботнический залив.

Запыхавшиеся спутники вытирали о мох сапоги, устало переглядываясь. Царь крикнул стоявшему в стороне Змаевичу:

—    Сколь насчитал?

—    Четверок тысяч, две сотни, два десятка шагов, государь.

Петр растянул рот в улыбке:

— По моему счету тройка тысяч, четыре сотни, семь десятков. Оно и понятно. Твоя мерка менее моей.

Продолжая улыбаться, Петр повернулся к стояв­шему рядом Апраксину:

—    Сколь верст от Нюхчи до Онеги, Федор Матве­евич?

—    Верст полтораста. — Будучи Архангельским воеводой, генерал-адмирал дотошно изучил тот край.

—    То-то, — облегченно вздохнул Петр, — а здесь от силы версты три, не более. Стало быть, день-другой скампавеи, которые полегче, переволокем.

—    Как так?

—    А вот сей же час сыскивай среди солдат сотни три плотников, тащи топоры с галер, руби кругляк, вокруг его навалом. Стели гать. Переволоку будем ла­дить денно и нощно…

Вечером «командировано для делания мостов от полка по 100 человек с майором Преображенским».

В полдень, как повелось, к «Бремену» подошли две рыбацкие лодки. На палубу вышел Ватранг. Ут­ром ему доложили с дозорного корабля, что у русских на рейде Твермине необычная суета: строятся солда­ты, куда-то уходят.

Адмирал поманил к себе капитана:

— Позовите ко мне рыбаков.

Сняв шапки, переглядываясь, четыре чухонца по­клонились Ватрангу.

— Что делается у русских? — Расставив широко полные ноги, Ватранг мерил взглядом оробевших ры­баков.

Первым заговорил высокий, худощавый, с морщи­нистым лицом, пожилой чухонец:

— Так что, ваша милость, у русских объявился ихний царь Петр.

У Ватранга взметнулись лохматые, с проседью брови. Он потер пухлой рукой тщательно выбритый подбородок. «Теперь жди чего-нибудь непредвиден­ного. Значит, вчера это он подходил на шлюпках близко к дозору. Неспроста появился царь Петр, оста­вил в Ревеле эскадру».

Адмирал достал кошелек, звякнул монетами.

— Ты говоришь, русский царь появился? А поче­му у них такой шум и суета в лагере?

Вперед выступил пониже ростом, молодой чухонец:

—    Русские начали рубить лес, настилают ветки и бревна на драгеле.

—    Каком таком драгеле? — удивился Ватранг.

—    Который ведет через лес к другому берегу Рилакс-фиорда. По этому драгелю мы свои лодки таска­ем, когда рыбка уходит от Ганге.

Адмирал кинул рыбакам две монеты и зашагал в раздумье на ют. «Итак, царь уже начал действовать. Наверняка через драгель они перетащат десяток-дру­гой небольших галер и обойдут нас стороной. Чего до­брого, атакуют с двух сторон. От Твермине и Гангу-да… Теперь мои замыслы искать неприятеля у Ревеля нарушаются».

В полдень, несмотря на воскресный день, каюту Ватранга заполнили флагманы и капитаны.

«С чего же вздумалось старику лишать нас вос­кресного отдыха?» — перешептывались капитаны за спинами сидевших в первом ряду флагманов.

Обычно добродушное лицо адмирала нахмури­лось. Молча вскидывая брови, бросал сердитые взгля­ды на входивших…

Всегда обстоятельно рассуждавший Ватранг в этот раз был немногословен:

— В Твермине прибыл царь Петр. Русские соору­жают переволоку на перешейке, готовятся перета­щить галерный флот. Нам более нельзя оставаться в бездействии.

Адмирал сделал паузу и продолжал, глядя на Лилье:

— Посему полагаю вице-адмиралу Лилье с эскад­рой отправиться без промедления к Твермине. Блоки­ровать выход галер, бомбардировать их и уничто­жить.

Ватранг взглянул на Эреншильда, голос его смяг­чился:

— Вам, дорогой шаутбенахт, предстоит с фрега­том капитана Сунда, галерами и шхерботами сняться с якоря и следовать к Рилакс-фиорду. Займите пози­цию ближе к берегу у драге ля. Как только появятся русские галеры, уничтожайте их до основания.

Продолжая, Ватранг сообщил, что сегодня же он пошлет распоряжение шаутбенахту Таубе прибыть с эскадрой к Гангуту. -

— Шхерботы и галеры Таубе послужат нам доб­рой подмогой.

По заведенному порядку высказались все флагма­ны и капитаны. Старший флагман остался доволен единством мнений своих подчиненных, которые еди­нодушно высказались в поддержку его планов. Под­писи в протоколе свидетельствовали об их решимости вступить в решающее сражение с неприятелем.

В этот же день гонцы каждому капитану вручили приказ адмирала. Но в приказе не отразишь всех пе­рипетий минувшего дня. Все это тщательно отража­лось флагманом в журнале экспедиции.

«Воскресенье, 25. Легкий ветер. В дневную вахтуявились на судно четыре крестьянина с известием,что неприятель ныне намеревается перевести через переволоку у Твермине свои галеры и суда и что сего­дня он возьмется за исполнение этого плана, что теперь уже все подготовлено… Я велел позвать обоих флагманов и в их присутствии внести в протокол это изменение. При этом я велел прочесть достав­ленную мне вчера от вице-адмирала Лилъе записку. Таким образом, мой план, а именно: оставить здесь, на этой позиции, вместе с галерами и шхерботами корабли «Поммерн», «Гетеборг» и «Ревель», а равно блокшиф «Элефант» и фрегаты «Анклам» и «Воль-гаст», а с оставшимися силами отправиться на по­иски неприятеля, — оказался совершенно расстроен­ным… Нам пришлось подумать о других способах,чтобы воспрепятствовать осуществлению пагубных намерений неприятеля… Если бы ему удалось перепра­вить свои суда, то он этим самым приобрел бы господ­ство в шхерах, и, следовательно, наша стоянка здесь ни к чему не послужила бы. Поэтому, по тщательно­му обсуждению вопроса, было единогласно постанов­лено, чтобы шаутбенахт Эреншилъд и капитан Сунд с блокшифом «Элефант», всеми галерами и двумя шхерботами отправился по ту сторону Гангута и произвел там разведку о намерениях противника, стараясь поставить ему всевозможные препятст­вия, а вице-адмирал Лилье с кораблями «Эланд», «Ско-не», «Весманланд», «Верден», «Серманланд», «Лиф-лянд», «Рига», «Готланд» и «Поллукс», а равно с обо­ими, бомбардирскими судами и шлюпкою с «Принца Карла Фредерика» пошел в Твермине и там постарал­ся сделать неприятелю диверсию или же прогнать его галеры. Между тем я буду должен остаться тут с ко­раблями «Бремен», «Принц Карл Фредерик», «Сток­гольм», «Фредерика Амалия», «Поммерн», «Гете­борг», «Ревель» и обоими фрегатами, чтобы сохра­нить за собою позицию… Затем оказалось нужным ос­тавить здесь корабль «Сконе», который не мог так скоро привести себя в готовность, и послать вместо него «Фредерику Амалию». Кораблю «Весманланд»,находившемуся в море в крейсерстве, приказано через специально посланное», судно «Поллукс» быть в распо­ряжении вице-адмирала, когда тот выйдет в море, а другим крейсерам одновременно было приказано дер­жаться к востоку от меня, так, чтобы они, в случае надобности, могли соединиться со мною. В полдень ви­це-адмирал вышел в море… при туманной погоде. Не­много спустя, когда погода прояснилась, отправились также блокшиф с галерами и шхерботами под коман­дой шаутбенахта Эреншильда и капитана Сунда. Ве­тер весь день дул с востока. Затем я приказал пригото­вить провиантские суда «Ланд фон Беловтен» и «Инг-фрау Брита», которые к вечеру вышли в море. В полдень я также отправил письмо к шаутбенахту Таубе о пла­нах неприятеля у Твермине, предупредив о необходимо­сти принятия соответствующих мер. К вечеру ветер совершенно затих, причем мы заметили, как масса га­лер, числом около двадцати, надвигалась с восточной стороны, по которым наши корабли открыли огонь. За­тем по данному сигналу наши корабли, а именно: «Принц Карл Фредерик», «Стокгольм», «Сконе» и «Ли­ла Солен» пошли вперед… Корабли эти были расставле­ны впереди судов «Поммерн», «Гетеборг» (на месте блокшифа) и «Ревель», который, в свою очередь, шел впереди «Поммерн» вместе с обоими фрегатами «Воль-гаст» и «Анклам». Так мы шли до 2-х часов ночи, когда, ввиду штиля, должны были бросить якоря у Эльдшхер, где мы стали со спущенными парусами».

Кажется, все предусмотрел опытный шведский флагман, уверенный в полном превосходстве над рус­ским флотом.

На борту эскадры 1200 орудий. Они разметут, сомнут и уничтожат эти жалкие неприятельские гале­ры, большие и малые, пускай только те двинутся с ме­ста. А если струсят, его флагманы Лилье и Эреншильд знают свое дело и покончат с русскими в бухте.

Тому порукой синий, с желтым перекрестием ко­ролевский стяг, призывно трепещущий на ветру.

Сражение сражению рознь. Сражения на суше и на море — антиподы по характеру.

Армия стоит и опирается на твердь земную, пере­двигается ногами, колесами.

Сражения противоборствующих армий обычно ре­шали исход кампаний, а подчас и войны. В таких слу­чаях, встречаясь на поле боя, обе стороны бились на­смерть. Одолевал сильный духом. Иногда кому-то везло больше. Но удача, как правило, сопутствовала смелому и более смышленому военному вождю.

Под Полтавой соперники бились не щадя живота. Фортуна улыбнулась отважному войску смекалистого Петра. Русь выстояла. Но самонадеянный король не отчаялся, война продолжалась по-прежнему…

Флот обитает в зыбкой, морской среде. Над во­дой — ветер, в воде — волны, под водой — смертель­ные камни. Ураган способен разметать и уничтожить флот и без боя. Нрав стихии переменчив, может под­собить одной стороне, навредить сопернику.

Всего пятнадцать лет назад шведы были господа­ми на Балтике. Четыре столетия пестовали они свою морскую силу. Сооружали верфи, спускали со стапе­лей ладные суда. Десятилетиями, по наследованию, растили «морскихволков».

У Гангута пять умудренных опытом мореходов, шведских адмиралов, сошлись в схватке с какими-то неуклюжими «московитами».

Доморощенный генерал-адмирал — бывший цар­ский стольник, под его рукой царь-батюшка, контр­адмирал. Правда, за последние четверть века море для Апраксина не было чуждой средой, начиная с по­техи на Плещеевом озере.

Воеводствовал у Белого моря. Строил на Саломбале первые фрегаты, хаживал под парусами по Бело-морью. В Азове обустраивал флотилию, в Воронеже и на Балтийских судоверфях приноровился к судост­роению.

Водил первые отряды в Финском заливе. Никогда его подопечные не показывали корму шведам. До всей морской учености доходил своим умом… Иногда в уз­ком кругу говаривал царю-батюшке:

— Когда я как адмирал спорю с вашим величест­вом, по званию флагманом, я никогда не могу усту­пить, но как скоро вы предстаете царем, я свое место знаю…

Контр-адмирал Петр Михайлов, как приказывал величать себя царь на палубах кораблей, прошел мор­скую стезю подобно своему стольнику. Но в отличие от него своим умом освоил все математические основы корабельной архитектуры. Конструировал сам кораб­ли, вызывая восхищение классных иноземных масте­ров. Своими мозолистыми руками сооружал на стапе­лях свои же морские творения.

По части морской смекалки не имел равных себе среди сородичей. Со временем море стало для него отра­дой. Через силу, пользуясь властью, приобщал к «мор­ской утехе» придворную знать, свое семейство…

По примеру царя заразились одержимостью к мо­рю и генералы.

Слились с матросами морские солдаты Голицына и Вейде. Да и сами генералы теперь предпочитали по­ходным палаткам галеры. А как же иначе командо­вать десантами, размещенными на судах. Соскучи­лись генералы и по общению с царем, который не знал покоя и в кампании пропадал на парусных кopaбляx.

Тем самым воскресным днем, когда Ватранг ли­шил отдыха своих капитанов, генерал Михаил Голи­цын, командующий десантным войском, давал на сво­ей галере в Твермине обед в честь царя.

Застолье было в разгаре, когда издалека, от Гангу-та, донеслись раскаты пушечных выстрелов.

Прервав очередной тост, Петр настороженно взглянул на Апраксина:

— Кто нынче на брандвахте?

Так называлась с той поры дозорная служба' воен­ных судов — вахта на воде.

—    Бригадир Лефорт, Петр Лексеич, — спокойно ответил Апраксин. Обед с разносолами, добытыми где-то Голицыным, и жара несколько растомили душу ге­нерал-адмирала, — с ним полторы дюжины скампавей. У него опытные капитаны Дежимон и Грис.

—    Слава Богу, мой тезка воробей стреляный, — несколько успокоился Петр. — Повременим, он слу­жака опытный. Даст знать беспременно. Пушки-то палят корабельные, Ватранга.

Царь внимательно следил за карьерой племянни­ка своего прежнего любимца Франца Лефорта. В са­мом начале службы под Нарвой тому не повезло, уго­дил в плен. После вызволения пристрастился к мор­ской пехоте.

Не прошло и часа, как из-за островка показалась скампавея. Обед прервался сам собой, все вышли на палубу. На носу скампавеи, придерживая палаш, сто­ял капитан Грис. По взмаху его руки гребцы дружно, без всплеска, заносили весла, судно стремительно приближалось.

— Славно гребут, черти, — восхищенно прогово­рил Петр, а скампавея, убрав весла, подошла к борту галеры.

На палубу вспрыгнул Грис и направился к Апрак­сину:

— Господин генерал-адмирал, смею доложить…

Петр невозмутимо стоял рядом, посмеивался про себя: «Молодец Федор Матвеевич, вышколил мор­скую пехоту». Апраксин нетерпеливо крутнул головой.

— Наипервое. Шведская эскадра поделилась на­ трое. Один отряд в дюжину вымпелов линейных ко­раблей взял курс зюйд-ост. Другой направился к мы­су Гангут. Третий со старшим флагманом лежит в дрейфе, как и прежде.

Апраксин перевел взгляд на Петра, а тот спросил:

—    Пошто стрелял из пушек Ватранг?

—    Когда шведы начали маневр, бригадир Лефорт двинулся к ним ближе, угадать их движение. Передо­вой отряд Ватранга открыл огонь.

—    Молодец Лефорт, — одобрительно сказал Петр и, поразмыслив минуту-другую, сказал Апракси­ну: — Полагаю, генерал-адмирал, пушки загавкали, дела починаются. С твоего позволения иду на бранд­вахту, узрить все очами своими. Вам надлежит ухо держать востро, быть наготове. Обо всем повещу.

За полмили от отряда скампавей, стоя на помосте, Петр вынул раздвижную подзорную трубу, которую прислал ему Салтыков.

Как ни силился, не мог разглядеть, сколько парус­ников уходило вдаль, сколько крейсировало. Десятки кораблей сливались в одну сплошную цепочку.

Выслушав рапорт Лефорта, царь кивнул на виднев­шийся поблизости островок с каменистой вершиной:

— Правь к нему. Надобно осмотреться.

С высокого каменистого пригорка наконец-то ста­ло видно, что двенадцать вымпелов направляются к юго-востоку.

«Похоже, сия эскадра взяла галс на Ревель. Как-то там Шелтинг? Не проспал бы». Петр еще раз пересчи­тал оставшиеся на рейде корабли, перегородившие плес, выстроившись в линию.

Петр опустил трубу, подозвал Лефорта:

— Чую, у Ватранга здесь только семь линкоров да два фрегата. Где остальные?

— Един фрегат, господин контр-адмирал, и дю­жина шхерботов удалились к весту.

«Что задумал Ватранг? — Продолжая размыш­лять, Петр присел на камень. — Для него наиглавное запереть нас в Твермине. Зачем ему распылять кораб­ли на Ревель? »

Петр поднял подзорную трубу. Так и есть, отко­ловшийся отряд начал лавировать и поворачивать к востоку, значит, сие верно. Эта эскадра направится к Твермине.

Петр поднялся с камня и кивнул Лефорту:

— Пойдем к скампавеям. Надобно срочно гонца отрядить к генерал-адмиралу.

«Немедля следует оповестить Федора. Шведы за­думали вдарить по Твермине. Даром Лефорт сказал, что с ними две бомбарды ушли. Оставаться большим галерам и скампавеям там не след. Понеже в зело опасном месте стоят, имея один выход, который не­приятель легко может захватить».

Скампавея с денщиком Орловым скрылась в ве­черних сумерках. С каждым днем светило все раньше и раньше спешило к горизонту. Темнота ночи скрыва­ла очертания шхер, пропадали вдали силуэты кораб­лей Ватранга.

В конце записки Петр указал выслать к мысу до­зор пеший, не спускать глаз с эскадры Ватранга. Са­мого Апраксина просил прибыть для совета…

Рассвет застал генерал-адмирала в пути. В кильва­тер адмиральской галере выстроился отряд скампа-вей Змаевича. Апраксин рассудил здраво. На море полный штиль, и, покуда эскадра Лилье не подошла, надо использовать мгновения удачи.

Петр обрадовался, когда в утренней дымке одна за другой появились двадцать скампавей капитан-ко­мандора Змаевича.

— Добро, генерал-адмирал, значит, кумекаешь по-моему, — встретил Петр прибывшего Апракси­на. — Чуешь, Боженька послал нам благодать, мо­ре-то будто зеркало, а паруса Ватранга да Лилье за­мерли.

— И то дело, контр-адмирал, — ответил бодро Ап­раксин. На лицах обоих собеседников светилась ра­дость, несмотря на бессонную ночь. — Пускаем попе­ред Христофорыча, он выдюжит, у него глаз морской, под ядра не полезет.

На адмиральской галере накоротке собрались Зма-евич, бригадир Волков, капитан Бредаль.

— Поедешь наперво в море, подалее от Ватран­га, — проговорил Апраксин, — отъедешь мили на полторы для верности. Гляди, как ядра лягут.

Петр напутствовал последним:

— Держитесь друг дружки, но рот не раззевайте, директриссу минуете, правьте к Ганге, оттуда к пере­волоке. Ну, с Богом.

Солнце уже взошло, когда в каюту Ватранга без стука ворвался капитан Глосер:

— Герр адмирал, беда, русские галеры обходят нас. Я поставил все паруса, но они как тряпки, на мо­ре мертвый штиль.

Тем временем на палубе раздался топот матрос­ских башмаков. Пока Ватранг застегивал штаны, Глосер торопливо проговорил:

— Я приказал спустить все шлюпки и большой бот. Нам остается буксироваться и уповать на Бога.

Не слушая Глосера, без мундира, в ночной сороч­ке, едва натянув ботфорты, Ватранг выскочил на шканцы.

Слева, в двух милях, стремительно уходили в море два десятка русских галер.

Флегматичный по натуре Ватранг топнул ногой:

— Капитан! Почему молчат пушки?!

Виновато улыбаясь, Глосер, стоявший позади, по­жал плечами:

—    Это бессмысленно, герр адмирал. Пустая трата пороха.

—    Поменьше рассуждайте, Глосер. Открыть огонь по неприятелю!

Несколько шлюпок и подошедший шхербот с туго натянутыми канатами медленно, черепашьим шагом буксировали 50-метровую махину.

«Бремен» вздрогнул, десятки огненных стрел пронзили утреннюю дымку, левый борт окутали клу­бы сизого порохового дыма.

Ватранг вскинул подзорную трубу. Так и есть. Сте­на всплесков от падения ядер даже не заслонила на время несущихся по зеркальной глади галер непри­ятеля.

В бессильном отчаянии Ватранг выхватил рупор из рук Глосера, перегнулся через фальшборт и отпус­тил крепкие словечки в адрес моряков, тянувших на буксире «Бремен».

Оглядываясь по сторонам, адмирал наконец-то понял, что «Бремен» вырвался на корпус вперед по сравнению с соседями, но этого явно недостаточно. Переместив окуляр трубы к востоку, он жадно ис­кал и не находил распущенных парусов эскадры Ли-лье.

—    Поднять белый флаг! — крикнул он капита­ну: — Лилье должен увидеть сигнал и сойтись с на­ми. — Ватранг поостыл и с досадой пробурчал: — Эти русские не чтут обычай моряков. Кто затевает дела в понедельник?

—    Герр адмирал, — раздался вкрадчивый голос адъютанта, — ваш кофе стынет.

Ватранг протянул капитану подзорную трубу, вя­ло махнул рукой и направился в каюту.

Только успел позавтракать и закурить трубку, как в дверь постучали и появился Глосер с виноватой ми­ной на лице.

Ватранг выпустил клубы дыма:

—    Ну, чем еще обрадуете меня, дорогой капитан?

—    Герр адмирал, обнаружена еще одна эскадра русских галер.

Не дослушав до конца, Ватранг засеменил к выходу.

Солнце давно перевалило зенит. Лицо приятно ос­вежил легкий ветерок. Слева, как и утром, уходил в море второй отряд русских галер.

Взглянув на паруса, Ватранг кинул взгляд за кор­му и удрученно покрутил головой. Обтянутые втугую паруса стояли не шелохнувшись, и лишь едва види­мая струйка за кормой показывала, что корабль име­ет самый малый ход.

— Передайте на корабли эскадры: открыть огонь по этим посудинам из всех орудий. Черт бы побрал этих московитов!

Полуденную тишину нарушил грохот сотен пушек эскадры Ватранга. Спустя полчаса вдали показались верхушки мачт кораблей эскадры вице-адмирала Ли-лье. Вся эта бесполезная суматошная канонада лишь еще раз доказала, что в начавшемся сражении Форту­на явно показывала корму шведскому флагману. Но Ватранг все еще не терял надежды на удачу.

В Твермине оставалась половина галерного флота неприятеля. И кроме того, он сохранил боевой состав эскадры.

Перебегая с борта на борт, Ватранг поминутно вскидывал подзорную трубу, всматриваясь в восточ­ную половину горизонта. Вдали едва виднелись ко­рабли эскадры Ли лье.

Вице-адмирал, услышав канонаду, повернул на обратный курс, сближаясь с Ватрангом. «Теперь нам должно соединиться и перегородить этот фарватер наглухо», — подумал Ватранг и взглянул на вымпел. Его косицы лениво колыхались на слабом ветру.

«Где же ты пропадал, каналья, раньше?» — зло подумал Ватранг и приказал лечь на курс сближения с эскадрой Лилье.

Сам того не понимая, он уходил с насиженной по­зиции, где три месяца сторожил неприятеля, ожидая прорыва галерного флота. Фарватер в шхерах, вдоль берега, теперь оставался свободным от воздействия грозных пушек шведской эскадры.

Но спасительный ветер временами стихал, и толь­ко к вечеру эскадры Ватранга и Ли лье соединились.

— Мы займем новую позицию в две линии. — Ва­транг показал место на карте прибывшему на шлюпке Лилье. — Русские не посмеют пройти сквозь двойной огонь наших пушек. А затем мы все же доконаем их­ние галеры в Твермине.

Отпустив Лилье, адмирал только теперь вспомнил об Эреншильде. «Каково приходится сейчас Нильсу? Он достаточно умен, чтобы принять правильное реше­ние. Русские не должны застать его врасплох. Его шхерботы сейчас необходимы здесь, чтобы прикрыть проход в шхерах».

Увы, домыслы шведского флагмана были верны лишь наполовину. Шаутбенахт Нильс Эреншильд, ед­ва услышав первые звуки артиллерийской канонады у Гангута, поспешил на шлюпке к Ватрангу, чтобы выяснить все обстоятельства. Но он запоздал. На пол­пути до оконечности полуострова из-за мыса одна за другой вдруг выскочили несколько русских галер.

Шлюпка с Эреншильдом едва успела развернуться и на пределе сил гребцов оторваться от неприятеля. Оглядываясь назад, шаутбенахт насчитал около двух десятков галер. В сумерках он поднялся на борт «Эле-фанта», где уже собрались капитаны шести галер и трех шхерботов.

— Немедля отправляйтесь по местам, — без розды­ху сказал Эреншильд, — мы тотчас снимаемся с якорей и уходим в шхеры. Неприятель нас превосходит в си­лах. Только шхеры спасут нас от русских, и мы долж­ны прийти на помощь нашим братьям у Ганге.

Но Эреншильду в этот раз не повезло. То ли он пло­хо знал лабиринты шхер у Рилакс-фиорда, то ли у не­го не было достоверных карт, но когда забрезжил рас­свет, Нильс понял, что его эскадра, плутая в темноте, забралась в тупиковый залив, из которого не было вы­хода. Позади шведов, перекрыв пути отступления, поджидают тридцать пять русских галер. Следовало поразмыслить, каким образом выбраться из ловуш­ки. Пока он размышлял, от Гангута донесся гул ар­тиллерийской канонады…

О том, что Эреншильд появился у переволоки, Ап­раксин и Петр узнали сразу после того, как галеры Змаевича успешно прошли мимо эскадры Ватранга.

Не сговариваясь, они поняли, что Змаевичу нужна подмога.

Генерал-адмирал подозвал Лефорта:

— Видал, бригадир, как лихо Змаевич обставил Ватранга?

Не скрывая радости за собрата-моряка, Лефорт растянул рот в улыбке.

— Тебе задача, — продолжал Апраксин, — играй поход, строй отряд — и следом за капитан-командо­ром. Передашь на словах указ капитан-командору. У переволоки стоит Эреншильд. Велено его азардировать без промедления. Бог вам в помощь.

Лефорт приложил руку к шляпе, повернулся, крикнул капитану Дежимону:

— Бить поход! Галеры к бою!

Загрохотал барабан на флагманской галере, бара­банная дробь разнеслась по всем скампавеям. Вскакивали дремавшие солдаты, жевали наскоро сухари с солониной, разбирали весла, пробивали шомполами мушкеты.

— Не позабыть бы ему про Эреншильда, — сказал Петр Апраксину. Он все время стоял рядом с генерал- адмиралом, пока тот наставлял Лефорта.

Прежде чем пересесть на скампавею, Апраксин повторил Лефорту:

— Накажи капитан-командору Эреншильда жи­вым не выпускать.

Одна за другой выстраивались в кильватер галеры и скампавеи. На головной галере бухнула пушка. Бле­стя на солнце, дружно поднялись из воды сотни пар весел.

— И ра-а-а-а-з! — гаркнули слитно боцмана.

Первый гребок самый трудный, — замерли на воде суда, нужно сдвинуть с места, дать им ход.

— Идва-а-а-а!

Суда медленно двинулись вперед.

Спустя полчаса отряд Лефорта обогнул передо­вые корабли эскадры Ватранга. Шведскому адмира­лу так и не удалось спокойно выкурить трубку после завтрака…

Залпы пушек нисколько не отпугнули русских мо­ряков. Собственно, и пугаться было некого и нечего. Эскадра Ватранга не успела помешать отряду Лефор­та без потерь достигнуть Гангута.

«Тот час вслед за ними явилась вторая флотилия галер в 15 штук, которая держалась еще дальше в мо­ре, и, несмотря на то, я и другие корабли стреляли по ним. Они все-таки прошли мимо нас. Мы же задержи­вались из-за штиля и находились в том, более невы­годном положении», — с унылым настроением отме­тил в своем журнале Ватранг.

…Убедившись, что все идет как задумано, Апрак­син и Петр спешили к Твермине. На рейде их ожидала флотилия галер и скампавеи. На их борту десять тысяч войска.

— Одно сумлеваюсь, Петр Лексеич, — высказал­ся в пути Апраксин, — навряд Змаевич поспеет азардировать до ночи. Понеже люди на веслах поустали. Без силенок в опаске к неприятелю подступиться.

На рейде Твермине весь день прошел в тревожном ожидании. Пушечная стрельба, доносившаяся от Гангута, возвещала о разгорающемся сражении. Но кто кого одолел, оставалось до сих пор неизвест­ным. Напряжение разрядилось с прибытием вече­ром скампавеи под синим флагом генерал-адмирала. Не теряя времени, генерал-адмирал собрал военный совет.

— Нынче Бог в помочь, сызнова штиль на море определяется. Неча вам лапу сосать. Ватранг отошел в море, освободил шхеры. Там проход нами промеряй с прошлой осени. К тому же швед пальцы растопы­рил, нам сподручнее их лопать по одному.

В этот раз Апраксин излагал свои мысли в доводы с легкой душой. Прорыв Змаевича и Лефорта свиде­тельствовал о некотором замешательстве у шведов.

— Потому сей же час бить поход. Выступаем к Гангуту. В авангардии быть генералу Вейду, в арь­ергарде генералу Михаиле Голицыну, мой флаг в кордебаталии.

Слушая Апраксина, генералы недоумевали: «Где наш государь станет обретаться?»

Словно угадывая их мысли, Апраксин повернулся к сидевшему рядом Петру. Еще по пути к Твермине царь хотел идти вместе с галерной флотилией, но ге­нерал-адмирал наотрез отказался, думая про себя: «Видимо, Прутское дело ему не впрок».

— Неча тебе, Петр Лексеич, в пекло соваться. О державе твои заботы. Контр-адмиралу Петру Ми­хайлову быть поначалу в Твермине. Гонец от Змаевича повестил, что шведы блокированы у переволоки. Там тебе и разобраться по делу в ожидании нашего ус­пеха.

Совет закончился, а генерал-адмирал вдруг вспомнил:

—    Ты, Петр Лексеич, попомни: на Аландах шаут-бенахт Таубе шастает. Надобно и его остерегаться.

—    Добро, а то я, грешным делом, позабыл, — при­знался Петр. — Вышлю непременно дозоры от Змаевича.

Зря тревожился Апраксин. Еще накануне сраже­ния Таубе получил приказ Ватранга направиться к Гангуту, но исполнять его не спешил. Когда же он приблизился к Гангуту, то его обуял страх. Вслед за услышанной канонадой он впервые лицом к лицу столкнулся с русскими. «…Подойдя на расстояние полумили от Гангута, я сначала услышал стрельбу, а затем увидел, как русский флот огибает Гангут. Вследствие этого я принужден был повернуть немед­ленно назад, чтобы не быть взятым, что могло про­изойти при дальнейшем моем движении и сближении с неприятелем».

С наступлением темноты флотилия галер прибли­зилась к шхерам. Ночью отправляться к шхерам бы­ло рискованно. «И в 27-й день поутру генерал-адми­рал граф Апраксин со всем при нем бывшим флотомс полуночи пошел и того же утра приближался к не­приятелю. Указ дал пробиваться сквозь оного, не ог­ребая кругом, что с помощию Божею и учинено…В 4-м часу пополуночи пошли все скампавеи одна задругой; в авангарде шел г. генерал Вейде, за ним сле­довал г. генерал-адмирал, потом в арьергарде генерал князь Голицын. И когда неприятель наши скампа­веи усмотрел, тот час с адмиральского — шведско­го — корабля учинен сигнал из двух пушек… Дальние их корабли,распустя свои паруса, трудились, чтобыприблизиться, но за наступающею тишиною не мог­ли скоро прибыть… Три корабля их буксировались к нашим скампавеям шлюпками и ботами зело ско­ро и, приближаясь надмеру, стреляли из пушек жес­токо… Могли счесть 250 выстрелов. Однако ж… на­ши скампавеи прошли счастливо и так безвредно, что только одна скампавея села на камень… Не­сколько людей с оной шлюпками сняли, а досталь-ных неприятель взял, понеже их один линейный ко­рабль к оной скампавее приблизился. К тому же 2 не­приятельских бота и несколько шлюпок атаковали, так что отстоять скампавею с достальными людь­ми было не мочно… Прочие все, как суда, так и люди, без вреда прошли, только у одного капитана ногу от­били. О половине 10-го часу, когда, прошед непри­ятельский флот, вошли в шхеры, получили ведо­мость, что капитан-командор Змаевич с первыми скампавеями атаковал неприятельскую эскадру и не далее мили обретается… Генерал-адмирал рас­судил за благо и трудился, чтоб со всеми скампавея­ми идти и случиться с ними… Прибыли о полудни и увидели неприятельский атакованный фрегат, стоящий на якоре, и при нем по обе стороны в линию по одному шхерботу и по три галеры».

Так запечатлели скрижали российские продолже­ние начавшегося сражения.

А что же противная сторона? Каким образом пред­ставились эти же события взору шведского флагма­на? «…27-го числа, вторник. Мертвый штиль и ту­ман. Мы опять увидели большое количество галер,числом 60, под берегом; они старались со всеми сила­ми пройти со стороны берега мимо наших кораблейк Гангуту. Некоторые из наших кораблей, которыенаходились поближе, с помощью буксировки пусти­лись им вдогонку, причем я оказал им возможное со­действие, предоставив им столько шлюпок, сколькопри всей спешности можно было достать, для како­вой цели был дан особый сигнал. Но так как опять господствовал мертвый штиль, а малый ветер, ко­торый дул, был с севера, то, к нашему величайшему огорчению, и эта масса галер прошла мимо нас, не­смотря на то, что наши корабли довольно близко по­дошли к ним и обстреливали их из пушек. Лишь одна галера была простреляна нами и попалась нам в до­бычу. На ней оказались один майор, капитан, два прапорщика, один комиссар, один казначей и один пастор, а равно мешок с деньгами и 479 нижних чи­нов. Тот час после того было созвано общее совеща­ние для обсуждения вопроса — как ныне следует по­ступать с флотом».

Итак, адмирал Ватранг добыл первый трофей в противостоянии с русскими. Но относительный ус­пех и добытый мешок с деньгами, видимо, не распола­гали шведских моряков подвергать себя риску. По­этому они «единогласно признали необходимым оста­вить Гангут и отправиться на защиту шведских шхер, ввиду чего всем офицерам держаться наготове». Не ограничившись этим, старший флагман распоря­дился командиру корабля «Верден»:

— Изготовьте корабль для следования в Сток­гольм. Вам предстоит отправиться с моими письмами его королевскому Величеству, ее королевскому высо­честву и королевскому сенату.

Следовало Ватрангу каким-то образом известить высоких лиц о неприятном событии. Эскадра флота его величества не выполнила приказ, и русские гале­ры прорвались-таки в Ботнику. Теперь их вряд ли из­гонишь из шхер и они получат свободу действий про­тив побережья королевства.

Ватранг со своими флагманами и капитанами за­ботились о своей участи и как-то на время позабыли о своем собрате по ту сторону полуострова.

В эти самые часы шаутбенахт Эреншильд давал последние наставления своим капитанам:

— Нас мало, но мы вдвое превосходим русских пушками. В этом наше спасение. Отступать нам неку­да. Надеюсь, что вы внушите свои храбрым матросам необходимость сражаться до конца. Мы должны ис­полнить свой долг перед королем и отечеством.

Шаутбенахт подозвал капитанов к столу, на кото­ром была разложена карта:

— Наша позиция неприступна. Фланги упирают­ся в скалы, — Эреншильд кивнул капитану Сунду, — «Элефант» стоит в центре. Два десятка орудий пере­крывают огнем подходы с флангов. Галиоты распола­гаются справа и слева от фрегата впритык к шхерам.

Место шхерботов во второй линии сектора обстрела, каждому судну здесь помечено. — В голосе флагмана не звучало ноток сомнения. — Главный козырь рус­ских — абордаж. Тысяча наших бойцов и сотня с лишком пушек опрокинут неприятеля. Пороха и ядер у нас в достатке. Покажем русским нашу выуч­ку. Надеюсь, адмирал Ватранг нас выручит. Да помо­жет нам Господь.

В полдень 27 июля на галеру генерал-адмирала первыми прибыли контр-адмирал Петр Михайлов и капитан-командор Змаевич.

— Поутру пытался азардировать шведов, — доло­жил Змаевич, — одначе пальба картечью сильна. С одной пушкой на носу скампавеи подступиться нет силы.

Апраксин перевел дыхание. Только что он со своей флотилией прорвался сквозь неприятельский огонь и обошел Гангут. Генералы Голицын и Вейде доложи­ли ему о потерях.

— Садись, капитан-командор, совет будем чи­нить, как шведа одолеть. У нас уже созрел план атаки. — Апраксин начал излагать свою мысль. Понеже твои скампавеи, капитан-командор, в ночь передох­нули, тебе и быть в авангардии нашей атаки. Пола­гаю, што без абордажа шведа не одолеть, — адмирал кивнул на карту. — Посему авангардия под рукой контр-адмирала Петра Михайлова, справа скампавеи генерала Вейде и капитан-командора Змаевича, слева генерал Ягужинский с бригадиром Волковым и капи­таном Дамиани, по центру бригадир Лефорт и капи­тан Дежимон,

Апраксин, отдуваясь, взглянул на Петра. После бессонной .ночи ломило в костях, шумело в голове, но генерал-адмирал виду не подавал.

—    Полагаю, генерал-адмирал, не след ли попы­тать Эреншильда на сдачу склонить без кровопроли­тия?

—    И то дело, — без раздумий согласился Апрак­син.

—    К тому способен Ягужинский, — предложил царь.

—    Посему быть. — Апраксин встал. — Ежели от шведа отказ поступит, почнем азардировать без про­медления. Сигнал мой — синий флаг и пушка. У Гангута пасется с эскадрой Ватранг. Ветерок задует, он враз здесь объявится. Поспешать надобно.

Парламентер Ягужинский вернулся к Апраксину ни с чем:

— Эреншильд отверг сдачу. Шведы, мол, ни перед кем еще флаг не спускали.

«В два часа пополудни генерал-адмирал дал сиг­нал авангардии поднятием синего флага и единым вы­стрелом из пушки».

Начался последний, решающий бой Гангутского сражения, который сразу принял ожесточенный ха­рактер.

Первая и вторая атаки скампавеи пришлись по центру линии кораблей шведов. Там изрыгал огнен­ное пламя «Элефант», наступающих встретила сплошная стена картечи. С флангов атакующих косил перекрестный огонь из пушек и мушкетов, который открыли шхерботы и галеры.

Глядя, как опять вынужденно отходят скампавеи, Петр молниеносно сообразил: «Шведы бьются отча­янно, им отступать некуда, в лоб их вряд ли возь­мешь. Эреншильд выстроился полукружием, колош­матит наверняка со всех сторон. А слабина у него на флангах». Петр крикнул адъютантов, черкнул на бу­мажках по два слова.

— Борзо в шлюпки. Ты, — ткнул первому поручи­ку, — к Змаевичу, а ты к Лефорту. Передать: азарди-ровать шверботы и бомбарды шведов. Змаевичу спра­ва, Лефорту слева. Починать по сигналу красного флага с двойной пушкой. Стоять насмерть.

Через минуту они понеслись к скампавеям, кото­рые готовились к очередной атаке. Едва шлюпки с по­сланцами повернули назад, на фалах галеры шаутбе-нахта взвился красный флаг, одна за другой рявкну­ли две пушки. Командир авангарда начинал повтор­ный штурм.

На этот раз стремительным натиском скампавеи вклинились в строй шведов и сцепились на абордаж. Стоило морской пехоте взобраться на борт шведов и схватиться в рукопашной, как те начали мало-пома­лу отступать, устилая палубу трупами. В азарте руко­пашной бились штыками и багинетами, тесаками и палашами, шпагами и прикладами мушкетов.

Шведские канониры продолжали палить из пу­шек. Русских солдат рвало на куски здесь же жерла­ми орудий не картечью, а «пороховым духом». Хрус­тели черепа и кости, текла на палубу кровь. Швед­ская и русская, человеческая. Война есть война. Ря­дом с каждым убитым русским пластались два-три поверженных шведа. К исходу третьего часа сеча на­чала затихать. На шведских галерах и шхерботах один за другим нехотя ползли вниз по флагштоку си­ние, с желтым перекрестием флаги.

Дольше всех сопротивлялся флагманский фрегат «Элефант». На пять саженей возвышался он над скампавеями, и немало русских солдат и матросов по­легло, пока удалось взобраться на палубу флагмана.

Одним из первых, размахивая палашом, вспрыг­нул на палубу полковник Бакеев:

— Круши, братцы, шведа! — гремел его голос. — Попомним Карлу Полтаву.

На верхней палубе фрегата в одиночестве со шпа­гой в руках сражался Эреншильд. «В ту самую мину­ту, как Эреншилъд, готовясь отразить сей новый на­пор, хотел схватить одного из своих подчиненных, который думал бежать на шлюпке, он вдруг упал за борт, пораженный картечью в левую руку и ногу. Смятение быстро сообщилось по всему отряду шве­дов, русские бросились и овладели судами. По взятии прама нашли шведского адмирала до половины в воде, истекшего кровью, но по счастью, запутавшегося но­гой в веревку, не допустившую его утонуть. Замерт­во привезен был Эреншилъд на галеру Вейде, где госу­дарь сам употребил все усилия возвратить жизнь храброму своему пленнику. Первый предмет, пред­ставившийся взору адмирала, был государь со слеза­ми на глазах, расточающий о нем нежнейшие попече­ния, и первое движение государя в радости было рас­целовать окровавленное чело героя».

Победой завершилось сражение.

«Что взято от неприятеля, людей и судов и ар­тиллерии, також сколько побито и ранено присем — реестр: фрегат «Элефант», на котором былшаутбенахт; галеры «Эрн», «Трана», «Грипен»,«Лаксен», «Геден», «Валъфиш»; шхерботы «Флюндран», «Мартпан», «Симпан», пушек 116. Всего было офицеров морских и сухопутных, также унтер-офи­церов рядовых и неслужащих — 941. Из того числаживых 580, а достальные 361 побиты. Наших натом бою побито и ранено: всего сухопутных штаб-и обер-офицеров, також унтер-офицеров сухопутных и морских и рядовых солдат и матросов убито — 124, ранено — 342.

Того же числа, кой час оная баталия окончилась, без всякого медления, г. генерал-адмирал учинил сиг­нал идти со всеми судами к Гангуту, дабы непри­ятель не мог в том месте флотом своим заступить…Ночевали близ Гангута, где наш был караул, кудаи завоеванные суда все приведены… Послан указ ка­питан-командору Сиверсу, чтобы со всеми оставши­мися судами в Твермине и с людьми и с провиантом шел к кирке Экенес и прамы и шняву с собой взял, да­бы неприятель флотом своим не отрезал».

Понапрасну опасался генерал-адмирал своего шведского собрата Ватранга. Поздним вечером, при свете фонаря, заканчивал он печальное послание королю о происшедших событиях.

Вручив письмо капитану «Вердена», Ватранг, сде­лав другие распоряжения, не мог заснуть и принялся излагать невеселые события минувшего дня. «На 4-йсклянке «собачьей вахты» «Верден» снялся. Но я от­правил лейтенанта Эльгенгольма с письмом к рус­скому генерал-адмиралу Апраксину с просьбой сооб­щить мне о судьбе нашего блокшифа и галер, и если таковые перешли во владение царя, то я просил об об­мене шаутбенахта Эреншилъда и капитана Сунда на взятых ныне с галеры «Конфай» в плен русских».

Не принес облегчения Ватрангу и следующий день.

«Среда, 28-го числа. Полный штиль. Из Кимотона шверботе прибыл лейтенант, чтобы справиться

о положении вещей здесь, у нас, причем он не имел нималейших сведений о том, что случилось с галерами;вчерашнюю стрельбу они тоже слышали, но из этого ничего определенного не могли заключить. Я его не­медленно опять отправил обратно с письмом к ша-утбенахту Таубе с изложением положения вещей и моим мнением о том, что шаутбенахту при этих обстоятельствах следовало бы предпринять. Утром вернулся посланный мною лейтенант, однако без от-, вета на мое письмо или сообщения, что они приняли русские письма и отправленные для шаутбенахта вещи… Лейтенант донес, что шаутбенахт жив и ра­нен в левую руку, а равно, что блокшиф и галеры вче­ра после тяжелого боя были взяты неприятелем и что он их видел у русских. О других же офицерах он не мог получить никаких сведений, а равно, как выше упомянуто, русские также не хотели принять по­сланные для шаутбенахта и капитана Сунда вещи. Но изъявили согласие по получении ими верных сведе­ний об убитых и пленных сообщить мне таковые. Эти сведения затем и были сообщены, из коих выяс­нилось, что четыре обер-офицера были убиты…»

Удрученные Ватранг и Лилье на следующий день покинули Гангут. А где же некогда заносчивый и са­монадеянный четвертый шаутбенахт, Таубе? Едва за­слышав о случившемся в Рилакс-фиорде, не дожида­ясь распоряжения старшего флагмана, он попросту сбежал от Аландских островов, уведомив об этом Ват-ранга: «Должен всепокорнейше высказать, что для предупреждения обычной коварности нашего врагаи его быстрого движения вперед было бы, целесообраз­но обосновать свои позиции на шведской сторонеблиз Фурузунда… Предполагаю, что вы, по всей веро­ятности, не будете иметь ничего против, если я припервом благоприятном ветре уйду отсюда, тем бо­лее, что жители всей этой местности уже бежали».

Печаль и уныние царили в стане поверженного не­приятеля. Чем-то напоминало это состояние шведов в дни минувшие, после позорного поражения под Полтавой. Те же хвалебность и неколебимая уверен­ность в своем превосходстве над русскими моряками в начале кампании. Полная растерянность и необъяс­нимый страх после первого же сражения.

Как и подобает, сердце русских моряков перепол^ нила радость заслуженной победы. Выразителем об­щего ликования стал Петр. С юных лет одержимый страстью к морскому делу, он, не откладывая, делит­ся значимостью происшедшего исторического собы­тия с россиянами. Минул всего день, и в новую столи­цу с первой реляцией о виктории спешил капитан-по­ручик Захар Мишуков. «Из флота от Гангу та 1714года, июля 29, коим образом Всемогущий Господь Бог Россию прославить изволил, ибо по многодарован-ным победам на земле ныне и на море венчати благо­волил, ибо сего месяца в 27 день шведского шаутбе-нахта Нилъсона Эреншильда с одним фрегатом, ше­стью галерами и двумя шхерботами, по многом и зе­ло жестоком огне у Гангута, близ урочища Рилакс-фиорд взяли; правда, как у нас в сию войну, так и у алиртов38 с Францией много не только генералов, но и фельдмаршалов брано, а флагмана не единого, и токо с сею, мню, николи у нас не бывавшею, викто-риею вас поздравляем, а сколько с помянутым шаут-бенахтом взято офицеров, матросов и солдат и про­чего, також что наших убито и ранено, тому при сем посылаем реестр и реляцию купно с планом, ко­торый извольте немедленно напечатать и с сим по­сланным довольное число отправить к Москве и по губерниям, о чем он сам скажет».

Собственноручно сочиняя реляцию о победном ис­ходе сражения, Петр спешил поделиться радостными чувствами с россиянами. Лапотная Русь еще только продирала очи от вековой спячки. Неведомы были люду, не только простому, но и многим именитым фа­милиям, цели прежних царских потех на воде.

Но вот теперь царь оповещал о виктории на мало­знакомом для народа заливе Балтики Финикусе над грозным соперником.

Петр, перед глазами которого и под его началом развернулась битва на воде, упивался радостью вдвойне от одержанной победы и пленения шведского флагмана, равного себе по воинскому званию.

На памяти царя, не раз побывавшего за пределами России, такого в Европе не бывало.

В прошлом веке морская сила Швеции выступала в союзе с английским флотом. Шведские эскадры дер­жали в кулаке всю торговлю на Балтике. Пленяли со­юзные державы — алирты — и генералов, и фельдмар­шалов, но флагманов ни разу. И вот русским морякам, первым в Европе, сдался в бою шведский адмирал…

Первая победная реляция ушла в Петербург, а га­лерный флот залечивал раны, полученные в сраже­нии, приводил в порядок суда, на ближайший остров свозили тела погибших воинов, переправляли ране­ных в Твермине.

Наконец от Сиверса прибыл курьер к генерал-ад­миралу:

— Неприятельская эскадра покинула рейд у Гангута.

Сидевший рядом Петр велел курьера задержать:

—    Нынче же, Федор Матвеевич, съеду на Гангут с генералами. Надобно у Гангута крепость соорудить на берегу надежную. Отныне сие место нашей кро­вушкой окроплено и навечно будет нашенским.

—    Мнится, Ватранг на это место более не поль­стится. Тревожит, куда он подевался? Не к Ревелю ли направился? — с некоторым беспокойством спросил Апраксин.

Петр на этот раз не раздумывал:

—    Там Лилье хвостом крутил и отскочил. Навряд ли Ватранг по его следам двинется.

—    Дай-то Бог, Петр Лексеич. В таком случае и нам не грешно отпраздновать помаленьку викторию. Вой наши морские живота не берегли, сам видел.

—    Добро, и я о том думку таю. На субботу готовь молебен, обед, салютации. Об убиенных не позабудь, святое дело. Сиверса снаряди апосля с трофеями в Гельсингфорс. Беречь их надобно пуще прочего.

По неписаным воинским законам битва считается законченной, когда останки погибших предадут земле.

На соседнем небольшом островке, в Рилакс-фиор-де, в братской могиле похоронили россияне своих со-отичей, павших в бою. По обычаю, как водится, от­служили панихиду, склонили знамена, проводили в последний путь ружейным салютом…

На рейде ожидала гостей празднично разукрашен­ная флагами, нарядная галера генерал-адмирала «Святая Наталья». Вокруг нее в развернутом строю полукружьем стояли на якорях больше сотни галер и скампавей. Перед фронтом русского галерного фло­та на якорях расставили взятые в плен шведские су­да, в том ордере, как они начинали сражение. Как и положено, на плененных судах развевались русские Андреевские флаги с голубым крестом по диагонали. Под ними как-то уныло выглядели приспущенные шведские флаги и вымпелы.

Празднества открылись торжественным молебном на «Святой Наталье».

Отслужив молебен, священники убирали аналой, уступая место праздничному столу, а рейд огласили залпы победного салюта.

Первой троекратно выстрелила пушка на царской скампавее. Петр сам поднес фитиль к затравкам. Еще не расселся дым, а в ответ борта сотни судов загрохотали, отвечая флагману. Мало того, любил царь огненные потехи. Пороховой дым окутал флотилию, а вслед пуш­кам защелкали «мелкие ружья», пистолеты, мушкеты. Отводили душу после пережитого экипажи галер.

Окончив пальбу, офицеры, матросы и солдаты на­правились к праздничным столам, уставленным ви­ном и угощениями.

На «Святой Наталье» собрались флагманы, гене­ралитет, бригадиры, полковники. По правую руку от царя расположился генерал-адмирал, по левую — ге­нерал Михаил Голицын.

Застолье открыл, как и прежде, царь:

— Други мои, николи у нас не бывало виктории, подобной нынешней. Наипаче одержана она над пре­восходным неприятелем, а пуще того и взят в плен флагман. Почитаю сие знамением равным славою Полтаве. Тому зарок был и благословение Господа на­шего Бога! Виват!

За первой чаркой пошли вразнобой последующие. Апраксин после первого бокала хрустел огурчиками, удивляясь:

—    Отколь, Петр Лексеич, ты приволок оные?

—    Позабыл? Наутре бригантина из Ревеля при­скакала.

— Так что ж с того? — не сразу понял Апраксин.

Улыбаясь, Петр достал из-за обшлага сложенный листок:

— Чти.

Апраксин понюхал листок, тоже улыбнулся пони­мающе:

— Стало быть, от Катерины Лексеевны.

«Друг мой сердешный господин контр-адмирал,здравствуй на множество лет, — читал вполголоса, усмехаясь, генерал-адмирал, — посылаю к вашей ми­лости пол пива и свежепросоленных огурчиков; дай Бог вам оное употребить во здравие.

Против 27-го числа сего месяца довольно слышноздесь было пушечной стрельбы, а где она была: у нас или где инде, о том мы не известны, того дня прошу уведомить нас о сем, чтобы мы без су мнения были».

Возвратив письмо, Апраксин наполнил бокал:

— Сподобил тебя Господь заботливой женой. Здравие Катерины Алексеевны.

Флагманы чокнулись.

Сознание сидевших за столом, как водится, начи­нал исподволь окутывать своими чарами Бахус. По­сле долгого терпения в Твермине, удачных рейдов ми­мо оплошавшего неприятеля, жаркой, подчас смер­тельной схватки позволительно было и расслабиться, развязать язык. Все пересуды вращались и возвраща­лись к дням минувшим, каждый старался вспомнить значимые для него картины боевых схваток с непри­ятелем.

Бригадиры и полковники хвалили свои экипажи галер и скампавей, удивлялись оплошности шведов. Лефорт был другого мнения:

— Ватранг не сплошал, все до тонкости размыс­лил. Токмо удача от него отвернулась в нашу сторону. Ежели бы ему ветер в парусы, нам бы несладко при­шлось.

Сидевший напротив Волков согласился:

— Но сие, как и на сухом пути. Кому подспорье Бог пошлет. Под Нарвой-то Карлу повезло. Пурга затмила, подкрался к нашему лагерю неприметно, и все тут.

Сидевший неподалеку генерал Вейде вмешался в спор:

— Оно все верно. Но государево око всю викторию обозревало. Без всякой канители Божий дар обратило нам на пользу. На войне смекалка — первое дело.

Змаевич добавил:

— Швед супротив нас бился отчаянно, а все же мы его одолели. Экипажи наши не токмо числом взяли.

Апраксин, перегнувшись через стол, с усмешкой проговорил, словно кольнул Голицына:

— А ты, Михайло Михалыч, не сравнишь вашего брата Левенгаупта с Эреншильдом. У Переволочны тот, не раскусив Данилыча, в полон сдался. Шаутбенахт же, как сам зрил, бился до последнего, хотя и ви­дел несметное число галер наших.

Голицын не стал противоречить:

— Спору нет, на морской посудине всяко бывает, потому и стойкость поболее верстается у моряков. По себе знаю.

За несколько кампаний на галерном флоте князь стал неплохо разбираться в превратностях морского уклада жизни.

Петр не остался в стороне:

— Твоя правда, Федор Матвеич. Токмо у флагма­нов швецких разные натуры. Тот же Лилье нам корму показал в Ревеле. А ведь сила-то была на его стороне. Да и Ватранг нынче не стал испытывать судьбу. Не дождавшись ветра, с дюжиной кораблей уплыл.

А так, ежели воев сравнить, мужик русский, по духу, любого одолеет.

К Апраксину на цыпочках подошел командир га­леры и что-то прошептал.

—    Што таишься, — недовольно сморщился царь, — рапортуй.

—    Государь, — командир на мгновение опешил, а потом поправился, — господин контр-адмирал, от Гангута следует отряд скампавей с тялками под российским флагом.

Петр, не дослушав до конца, вскочил и пошел на корму. Невооруженным взглядом было видно, как на головной скампавее трепетал Андреевский флаг. В кильватер скампавей выстроились вереницей одно­мачтовые тялки — грузовые транспортные суденыш­ки с непомерно широкой кормой.

— Слава Богу, нынче рацион полный экипажам выдать, — обрадовался Петр. — Сие Сивере с прови­антом.

Петр подозвал командира:

— Скампавея на якорь станет — пошли шлюпку за капитан-командором Сиверсом.

Царь распорядился добавить экипажам еще по чарке сверх праздничной.

Заканчивалось пиршество на флагманской гале­ре. Совсем разомлевший Апраксин, прощаясь, ска­зал царю:

— А ты, Петр Лексеич, не гневайся на меня, пред кампанией тебя чином не повысили. Нынче ты во всей красе диверсию учинил супротив шведа. Викто­рия твоя сполна и чин по заслуге будет. А то бы ни за што ни про што.

Петр уже и позабыл о своей просьбе, но остался до­волен. Теперь сам генерал-адмирал его похвалил.

Веселье продолжалось, пока солнце не скрылось за холмистыми островками. На судах трубачи заиграли зорю и спустили флаги, как положено, когда диск солнца полностью скрылся из глаз.

Всю ночь перегружали привезенный провиант на скампавеи. Галерный флот уходил по предназначению на север, к порту Або. Там ждали припасы, а главное, первые русские суда. Следовало осмотреться в новой базе десантных войск и по возможности разведать.

В полдень снялся с якорей и направился к Гангуту и дальше в Гельсингфорс отряд Сиверса. Девять скам-павей вели на буксире захваченные шведские суда.

— Гляди, пробирайся шхерами, ежели шторм — становись на якорь. Держи добрый караул.

Часть пленных шведов свезли на берег в Твермине. Там остался двухтысячный гарнизон. Шведов реши­ли использовать на постройке новой крепости на око­нечности полуострова у деревеньки Ганге.

По сигналу пушки галерный флот снимался с яко­рей. Длинной цепочкой, одна за другой, двинулись на север скампавеи с десантом. Десять тысяч солдат напра­вились в Або, дальше к Аландским островам. Быть мо­жет, им доведется впервые ступить на землю шведов…

Не предполагал Сивере, что его ждет небольшое приключение.

В наступающих сумерках, на подходе к Гангуту, в лучах заходящего солнца показался силуэт парус­ника.

Капитан-командор вскинул подзорную трубу и не отрываясь скомандовал:

— Лево руль, уходим в шхеры. Передать на скам­ павеи — стать на якорь.

Капитан шведского фрегата Христофоре тоже за­метил парусник:

«Бог мойГТак это же «Элефант» и галиоты. Верно, они ведут русские плененные галеры».

— Приготовиться отдать якорь и спустить шлюпку.

Капитан подозвал своего помощника, лейтенанта Гольма:

— Разузнайте у капитана Сунда, где находится эскадра адмирала Ватранга. Пора нам отдать ему поч­ту и поступить в его распоряжение.

Когда шлюпка отвалила от борта, Федор Христо­форе схватил рупор:

— Передайте Сунду мои наилучшие пожелания и счастливого плавания!

В отряде Сиверса приготовились встретить гостей. Одна скампавея снялась с якоря и начала описывать дугу, чтобы отрезать шведской шлюпке путь к отступ­лению. От скампавеи отделилась шлюпка с вооружен­ными матросами.

Пленить безоружную шведскую шлюпку не соста­вило особого труда, и лейтенант Гольм скоро оказался перед капитан-командором Сиверсом.

Капитан-командор намеревался взять шведский фрегат на абордаж, но капитан Христофоре после за­хвата шлюпки, поняв, с кем имеет дело, поставил все паруса и пустился наутек.

Лейтенант Гольм оказался разговорчивым и сразу же рассказал:

—    Наш фрегат Адмиралтейств-коллегия напра­вила на помощь эскадре адмирала Ватранга, но мы здорово промахнулись.

—    Каковы силы флота в Карлскроне? — задал первый вопрос Сивере.

—    На рейде одиннадцать линейных кораблей, фрегат, бригантины. Этот флот в готовности для отра­жения нападения датчан.

— Где же остальные корабли? — спросил Сивере. Гольм, сделав гримасу, скептически пожал пле­чами:

— Несколько кораблей стали ветхими, а на ос­тальных не хватает матросов.

Поведал Гольм и о неустройстве жизни в Швеции. Все больше людей начинают роптать против затеян­ной войны. Но принцесса Ульрика и советники коро­ля не хотят об этом думать.

—    А что же король? — продолжал допрос Сивере.

—    Король далеко в Турецкой земле. Он и слы­шать не хочет о мире. Поговаривают, что он не в сво­ем разуме.

Окончив допрос, Сивере понял, что пленный офи­цер может еще пригодиться и принести пользу. Он от­правил его на скампавее к генерал-адмиралу. И отряд с пленными шведскими судами продолжал свой путь.

Капитан Христофоре под всеми парусами спешил в столицу. Как же, он первый объявит королевскому Совету, что Ватранга нет у Гангута и неизвестно, чтр там произошло.

В пути он настрочил донесение королю. «Настоя­щим доношу до сведения Вашего Величества, что по­сле того, как 26 июля я послан был с фрегатом «Карл-скрона» на усиление эскадры Ватранга, я прибыл на Ганге, нашел перед собою вместо эскадры Вашего Ве­личества часть неприятельских галер и корабль, а потому был вынужден искать эскадру на шведской стороне».

Капитан «Карлскроны» стыдливо умолчал, что ему пришлось оставить у неприятеля шлюпку с девя­тью матросами и лейтенанта.

На подходе к столице он разминулся с королев­ской яхтой под штандартом принцессы. Отсалютовав королевской особе, фрегат стал на якорь на рейде, и тут многое прояснилось.

В городе царила паника. Состоятельные бюргеры уезжали в свои поместья или куда-нибудь подальше. На улицах собирались толпы горожан и ремесленни­ков, вокруг столицы занимали позиции полки, спещ-но стянутые к Стокгольму.

Накануне прихода фрегата королевский Совет по­лучил донесение Ватранга: «Какую глубокую душев­ную боль причиняют мне эти несчастные события,наилучше знает Всевышний, которому известно,с каким рвением и с какими усилиями я старался вы­полнить возложенные на меня обязанности и как яусиленно старался разыскать неприятельскийфлот… к нашему великому прискорбию и огорчению, пришлось видеть, как неприятель со своими галера­ми прошел мимо нас в шхеры, причем огорчение нашеусугубляется еще тем, что мы находимся в полнойнеизвестности о судьбе эскадры, шаутбенахта Эрен-шильда… Неприятель, по-видимому, уже овладел Або-скими и Аландскими шхерами, и так как, вследст­вие недостатка лоцманов, нам представляется не­возможным занять позицию в Аландских шхерах,то я не вижу более осторожного исхода, как напра­виться со всей моей эскадрой в такое место в швед­ской стороне, откуда наилучшим образом было бы за­щитить себя от пагубных намерений противника против столицы государства».

Принцесса Ульрика, прочитав донесение, собрала советников. Один за другим появлялись в покоях принцессы Арвед Горн, Рейнгольд фон Ферзен, Ник Тиссен и другие. Поклонившись Ульрике, они с удру­ченным видом рассаживались в креслах.

Слушая донесения Ватранга, советники растерян­но переглядывались. Королевский флот — их послед­няя опора — потерпел поражение. Угроза нависла над столицей.

Но на лице Ульрики царила одобряющая улыбка:

— Я все обдумала, и нам следует без промедления отправиться к адмиралу Ватрангу, чтобы на месте вы­яснить все обстоятельства, прежде чем сообщать о случившемся его величеству.

Королевской яхте не пришлось долго плутать по морю. Эскадра Ватранга крейсировала в сотне миль от столицы в проливе Фурузунд, отделяющем Аланд­ские острова от Скандинавии.

Впервые в истории Швеции королевский Совет со­брался не в столичных апартаментах короля, а на бор­ту линейного корабля «Бремен».

В присутствии всех флагманов слушая адмирала Ватранга, принцесса и советники удивленно перегля­дывались.

Бодрым голосом, будто не произошло ничего осо­бенного, флагман эскадры горел желанием отомстить русским за причиненные неудобства:

— Я намерен, как только позволит благоприят­ный ветер, отправиться отсюда на поиски неприятеля у Гангута. Обнаружив неприятельскую эскадру, я атакую русских, без тени сомнения.

Оказалось, что Совет не против, чтобы нанести удар по русским судам. Но прежде надо проведать о намерениях царя Петра. Кроме того, нельзя бросать столицу без охраны со стороны моря.

Два дня заседал Совет на борту «Бремена» и, вы­слушав все доводы флагманов, согласился с мнением адмирала.

Эскадрам надлежит охранять все подступы к сто­лице со стороны Аландских островов. Но нельзя забы­вать о другом опасном направлении: противник мо­жет напасть и с юга, со стороны острова Готланд.

Шведы не понапрасну старались обезопасить сто­лицу со стороны Аланд. Небольшой уютный городок Або расположен на юго-западном берегу Финляндии у Ботнического залива. Мирные жители его, в основ­ном рыбаки, не думали о войне. Не приспособлен­ный к военным действиям, Або не имел крепостных сооружений. Потому, осмотрев городок, Петр сразу же распорядился строить оборонительные сооруже­ния.

— Шведы не упустят случая изгнать нас отсюда. На севере еще затаились полки Армфельда.

Но царя тянуло дальше на запад, к берегам Шве­ции, там должна ступить нога русского человека и за­ставить шведов в конце концов подписать мир.

5 августа галерный флот двинулся к Алан дам. Ты­сячи больших и мелких каменистых живописных ос­тровков и островов расположила природа посреди Ботнического залива.

К удивлению, Аланды взяли без единого выстрела. Шведские гарнизоны оставили все острова, большин­ство жителей покинули жилища, даже бросили скот на произвол судьбы.

Два дня Петр и Апраксин на скампавеях обходили архипелаг со всех сторон. Заходили в многочисленные шхеры. Двигались только днем. Тут и там из во­ды угрожающе торчали камни.

— Без лоцмана здесь опасно, не пройти, — гово­рил царь, озираясь вокруг. То и дело переводил под­зорную трубу в сторону моря.

Горизонт был чист, летний воздух прозрачен. — Неужто Ватранг к стокгольмским шхерам по­дался? — недоумевал Петр.

— Сей флагман, мне так мнится, весьма осторо­жен и не злобен, — посмеивался Апраксин. — Ко мне у Гангута то и дело направлял курьеров, присылал шмотки Эреншильда, тревожился о нем.

Только теперь вырисовывалась панорама послед­ствий для шведов после успеха русского флота у Ган­гута.

— Видать, шведы вконец перетрусили, даже ско­тину побросали, — шутил царь, заглядывая в брошен­ные жителями хутора. Правда, кое-где шведы оста­лись. — Объяснить надобно повсеместно крестьянам, что мы их не тронем, нам это ни к чему. Да я так мыс­лю, что и гарнизоны здесь оставлять не по делу. Про­вианта сюда на зиму не напасешься.

Вернувшись в Або, царь собрал военный совет. Не терпелось ему вернуться в Петербург, по-насто­ящему отпраздновать Гангутскую викторию.

— Покуда лето на исходе, надобно закрепиться на севере у Вазы и далее. Ежели появится Армфельд с войском, наилучшее с ним покончить разом.

Петр остановился, перевел взгляд на Апраксина, потом посмотрел на карту:

— Задумка давняя моя — пошерстить шведа на его землице, надо бы попытаться от Вазы десантиро­ вать наших солдат на шведские берега. Как мыс­лишь? — спросил Петр генерал-адмирала.

— Так полагаю, пошлет Бог погоду — и это сла­дим, — степенно ответил Апраксин.

— На том кампанию и покончим, — завершил царь военный совет. — Завтра в путь-дорогу отойду.

Провожая царя, Апраксин вручил ему пакет:

— Сие, Петр Лексеич, реляция моя князь-кесарю о твоих делах при Гангуте. Не обессудь за прошлое. Ныне все по достоинству.

Петр позвал секретаря Макарова:

— Гляди, понадежнее сию бумагу храни, в Петер­бурге доложишь.

После объезда царя галерный флот двинулся шхе­рами вдоль западного берега Финляндии на север. Беспрепятственно овладев городком Ваза, галерный флот с частью войск преследовал отходившие на север шведские полки генерала Армфельда.

В Вазе Апраксин оставил отряд скампавей под на­чалом генерала Головина:

— Изготовь скампавей, грузи припасы, экипируй солдат. Дадено тебе девять сотен. Пойдешь к шведско­му берегу, есть там неприметный городишка Умео. Высади десант, наведи страх на шведов. По пути умы­кай все купеческие суда. Отыскивай лоцманов, знаю­щих ихние места. Берег раззоришь, покуда припасы дозволят.

Галерный флот продолжал медленно, шхерными фарватерами пробираться к северу. Идти стало весе-. лее. По берегу скампавей сопровождала подоспев­шая кавалерия генерал-лейтенанта Брюса. Версту за верстой по каменистым кручам двигались войска по берегу, скампавей шли рядом вдоль извилистых бе­регов. Боев и потерь не было, потому как шведы спешно ретировались, а потом и вовсе перешли в Швецию.

Но появился новый противник. Беспощадный, на­много опасней шведов.

Не испытав больших потерь в сражении при Ган­гуте, флот не устоял под натиском сил природы.

Встречные осенние ветры сбивали галеры с курса, шквалы несли плохо управляемые при шторме скам­павеи на скалы, разбивали их вдребезги, погибали люди. Когда галерный флот вернулся в Ништадт, в строю недосчитались полтора десятка галер и скам-павей. Море навечно похоронило в своих водах две сотни солдат и матросов.

Несладко пришлось и отряду Головина. Поначалу успех сопутствовал генералу. На пути к Умео, захва­тив десяток шведских шхун, отыскал лоцманов, удачно высадил десант на шведском берегу. Хлипкие отряды шведского генерала Рамзо, «пометав кафтаны и ранцы», будто ветром сдуло. Страх обуял местных жителей. Они убежали в горы. Перед тем как отсту­пить, гарнизон подпалил город. В небольшом порту стояло с десяток бригов и шхун. Пришлось их уничто­жить.

Весть о высадке русских на побережье Швеции до­стигла Стокгольма. Далеко, за тысячу верст от столи­цы небольшой городок Умео, но у страха глаза вели­ки. Завтра, быть может, русские появятся в сток­гольмских шхерах.

Все бы ничего, да на обратном пути в финских шхерах октябрьский шторм разметал скампавеи Го­ловина. Буря разбила в щепки пяток галер. Море по­хоронило семь десятков солдат и матросов…

Осень подходила к концу. Хлопья первого снега укрыли скалистые холмы шхерных островков, при­брежные каменистые отмели. Соприкоснувшись со свинцовыми волнами, снежинки тут же исчезали.

Генерал-адмирал заканчивал кампанию, собирал­ся в дальнюю дорогу в Петербург по суше.

— Принимай, Михал Михалыч, под свою руку га­лерный флот. — Апраксин передавал бразды правле­ния Голицыну. — Поспеть бы в столицу, небось там уже справили викторию.

8 Петербурге празднества шли к концу. Второй месяц веселился народ на улицах, площадях, в каба­ках.

Три месяца минуло с того дня, как Захарий Мишу-ков доставил губернатору Меншикову весть о Гангут-ской виктории. В тот же день столица откликнулась салютацией из «всех пушек». Петр, покинув на Алан-дах флот, на скампавеях перешел в Гельсингфорс. Ко­мандуя Ревельской эскадрой, попал в жестокий шторм у Березовых островов. Но моряки выстояли, обошлось без потерь.

9 сентября пятерка позолоченных галер, разукра­шенных коврами, флагами, вошла в устье Невы, сле­дом буксировали шведские трофеи.

По обоим берегам выстроились войска. Толпы на­рода, пушечные залпы приветствовали победителей.

В Петропавловский собор поместили шведские знамена, отслужили благодарственный молебен. Под пушечные залпы царь направился в Сенат и, поклонившись, подал князю-кесарю Ромодановскому рапорт о морской победе и реляцию генерал-адмирала.

Прочитав вслух рапорт и реляцию, князь-кесарь встал и произнес:

— Здравствуй, вице-адмирал, — и торжественно вручил царю патент на новый чин.

Приняв от князя-кесаря патент, Петр взволнован­но ответил:

— Господь Бог Россию прославить изволил, ибо, по многим дарованным победам на земле, ныне и на море венчати благоволил. Сия виктория Полтаве по­добна, токмо морская.

И здесь произошло характерное не для царской особы, но свойственное Петру событие. Выслушав по­здравления присутствующих, новоиспеченный вице-адмирал быстрым шагом вернулся на свою галеру, стоявшую впритык к берегу. Легко взбежал по сход­ням. На мачте взвился вице-адмиральский стяг, и раздались залпы приветственного салюта в честь но­вого флагмана российского флота.

Празднества продолжались за торжественным обе­дом во дворце Меншикова. Рядом с собой Петр усадил Эреншильда. От внимания иностранных послов не ус­кользнула доброжелательность царя. Один из них, голландский посланник барон де Би, заметил, что «трудно описать, до какой степени царь выхвалял Эреншильда за его геройское сопротивление и старал­ся утешить его в несчастье, несколько раз пытаясь уверять его в своем уважении и повторяя ему, что он не будет терпеть у него ни малейшего стеснения».

Не забыл царь и пленных шведских офицеров, пригласил их на обед, усадил за отдельный стол.

Наступил вечер, и берега Невы расцветились фей­ерверками. На шведских судах засветилась надпись: «Уловляя уловлен». Пять дней с размахом веселился народ. Всем офицерам вручили награды — золотые медали на цепочке, рядовым — серебряные, с надпи­сью «Прилежание и верность превосходят силу». В честь дня победы церковь по просьбе царя объявила 27 июля днем Святого Пантелеймона. Отныне эта да­та навсегда вошла в церковные праздники России…

В столице было объявлено, а затем и разнеслось по всей державе:

«Государь пожелал почитать Гангутское сражение наравне с Полтавским».

Закончились празднества, и не мог не заметить царь во время торжественных обедов, как исподволь льстиво и подобострастно, более, чем прежде, стали обращаться к нему иноземные послы морских держав Англии, Голландии, Франции. Да и сам вице-адми­рал теперь впервые почувствовал и зримо обнаружил влияние русской морской силы. В завершение минувшей кампании парусный и галерный флоты на Балти­ке, по сути, без всякого препятствия совершают пла­вания. Правда, пока вблизи своих берегов, пробира­ясь зачастую шхерами, но уже нога русского солдата ступила на шведскую землю…

Мало еще парусных кораблей. Салтыков просит денег для расплаты за покупки, в Адмиралтействе предстоит спуск на воду нового 54-пушечного корабля «Шлиссельбург». Его надо достраивать, закладывать новый. А казна пуста… В повседневных заботах ино­гда ускользают из внимания потоки денег в державе, а ловкачи тут как тут, набивают мошну.

«Ну погоди, Алексашка, я тебя проучу…»

Как было заведено, большим торжеством и засто­льем отметили в Петербурге спуск «Шлиссельбурга».

Поднимая бокал в честь новорожденного судна, царь повернулся к Меншикову:

— Знаю, Александр Данилович, всем ты славен и не беден. Нет у тебя одного богатства, морского. — Царь лукаво подмигнул ничего не понимающему Меншикову. — Потому дарю тебе, Алексашка, наше­го младенца «Шлиссельбурга», холи его, обхаживай

и доведи до ума.

В зале воцарилось молчание, только теперь Мен-шиков понял суть «подарка».

— Государь, великое тебе спасибо за славный по­дарочек. В том слово даю, что обустроен будет младе­нец на славу.

Не ускользнула царская «щедрость» от внимания английского посла Джорджа Мекензи.

«Как только корабль сел на воду, его величествуугодно было объявить, что он дарит его князю Менши­кову, который хорошо понял смысл такого подарка; его светлость, как я слышал, чтобы отблагодаритьза оказанную милость, тут же обещал не жалеть из­держек на снабжение корабля и экипажем и украшеныями и заявил, что постарается его сделать лучшим из54-пушечных кораблей русского флота».

Отзвуки Гангута донесли наконец до сознания Карла XII плачевное состояние его королевства. Рухнула последняя надежда. Дырявым оказался морской щит на Балтике. Достал-таки царь до швед­ской землицы. Карл то и дело натравливает султана на Россию.

Тот послушался его советов и наущения францу­зов, объявил новую войну русским. Но попал впросак. Война так и не состоялась. Царь и ухом не повел, только приказал Шереметеву быть наготове.

Озлобленный султан приказал силой выдворить короля из Бендер. Тот отказался, и турки осадили в крепости остатки шведского войска. Полтыщи яны­чар полегло, шведов разгромили, сопротивлявшегося Карла взяли в плен. Без четырех пальцев на руках, кончиков носа и уха его заключили в замок подле Ад­рианополя и содержали там под караулом. Теперь он никому не мешал, и о нем позабыли.

Слезное письмо от Ульрики с отчаянной просьбой вернуться домой — русские вот-вот появятся у стен Стокгольма — возымело действие. Он вошел в исто­рию под фанфары, а покидал ее через черный ход, тайком…

Переодевшись, с одним верным слугой, темной но­чью Карл бежал из плена. Целый месяц через Австрию, Мекленбург, Померанию добирался он до осажденной крепости Штральзунд. Появление короля обрадовало, но не особенно вдохновило защитников крепости.

Теперь он регулярно получал почту из метропо­лии. Корабли флота своевременно снабжали 121-ты­сячный корпус. Читая письма и донесения, он, усме­хаясь, с удивлением узнал, что русский царь весьма благостно относится к пленным шведам. Кредо шведского короля осталось неизменным. С неприятелем следует поступать по своей воле, а не по сен-тиментам…

Возвратившийся в столицу Апраксин с огорчени­ем докладывал о понесенных утратах в схватке с мор­ской стихией.

— Сколь шведы не смогли нас обессилить на мо­ре, то непогода и штормы унесли, Петр Лексеич. Два десятка галер да скампавей потеряли в осенних бу­рях. Солдатиков и матросов сгинуло около трех сотен человек.

Петр благодушно успокоил:

— Слава Богу, Федор Матвеич, што малым убыт­ком отделались.

Апраксин закашлялся:

— А то еще, Петр Лексеич, Бутурлин на швецкой землице побывал, пленных русаков наших вызволял. Яко скотину содержат в неволе. В рубищах и язвах ходят, голодом их морят, мрут.

Петр нахмурился. Не раз об этом сообщали ему тайнописью из Стокгольма посол бывший, Хилков, а также любимец его генерал Головин Автоном.

— В Гангуте прибежал к нам от них капитан По­стников, — продолжал Апраксин. — Невмоготу, ска­зывал, в ихнем плену. Разве что кнутом не бьют.

Петр дернул верхней губой, задрожали усики.

— Будя. Я сенату ихнему об том писал. Ни ответу, ни привету. Отпишу на Москву, пущай ихние генера­лы спытают на себе хоть толику.

Не прошло и двух дней, как в Москву послан был государев указ обер-коменданту Ивану Измайлову: «Собрать шведских генералов всех вместе, и живутони в Москве по своей воле, во всяком почтении, а на­ши у них в Свее содержатся зело жестоко и разведе­ны врозь. Потому развести всех шведов по монасты­рям и городам и держать за крепким караулом, пусть напишут своим сенаторам».