4. Гегелевский способ анализа формы

Особенность гегелевского способа обобщения онтологии конкретных наук заключается в том, что на ее основе он строит идеалистическую картину мира как системы универсальных идеальных форм, представленных в виде «чистых мыслей» бога. Нов рамках этой концепции (отрицательные последствия которой мы еще будем иметь возможность выявить) развивается и определенный способ анализа формы мышления в зависимости от содержания познания, ставится задача определять познавательную деятельность субъектов на базе универсальных форм действительности («тотальность» ли это, или же отдельные категории, являющиеся ее моментами).

Гегель пишет: «…форма в ее конкретнейшем значении есть разум как постигающее в понятиях познание, а содержание есть разум как субстанциональная сущность и нравственной и природной действительности; осознанное тождество обоих есть философская идея»[65]. «Подлинное содержание заключает, следовательно, форму в самом себе, и подлинная форма и есть ее собственное содержание»[66].

Уже в этих, не самых характерных и просто выхваченных из массы им подобных, высказываниях четко видно гегелевское понимание типа отношения формы к содержанию. Форма, как мы уже говорили, есть абсолютный метод познания, и в ней должна быть определенным образом фиксирована активная деятельность мышления, расчленяющего какое-то содержание и вырабатывающего какое-то новое знание о нем. Но как она определяется содержанием? Подобный вопрос для Гегеля вполне естествен, ибо у него содержание тоже есть «разум» и тождественно в этом плане форме мышления. И ответом на него является рассмотрение зависимости движения познания от абстрактного, формального содержания, попытка постоянного учета объективной основы логической связи в универсальных формах мирового процесса. Например, характер предмета как «тотальности», как «органического целого» определяет, по Гегелю, характер его движения в познании — формой движения «тотальности» в познании является восхождение от абстрактного к конкретному. Эта форма диалектического мышления вычленена впервые Гегелем[67].

В более общем виде Гегель формулирует: «Методом философии может быть лишь движущаяся в научном познании природа содержания…»[68] «поступательное шествие познания должно определяться природой вещей и самого содержания»[69]. Соответственно строится и понятие формы мышления как «всеобщей абсолютной деятельности»: форма мышления фактически характеризуется как деятельность связывания расчлененного («тотального») содержания, перехода от одной стороны его к другой (осуществляемого, например, путем «отрицания отрицания»), выработки знания об одной с учетом другой («снятие») и т. п., т. е. берется как зависящая от содержания дифференцированная связь мысленных действий, содержательных преобразований.

Гегель понял, что для исследования активной деятельности мышления нужно в определенных понятиях зафиксировать ее содержание и уже в соответствии с ним выделять всеобщую форму деятельности.

Форма мышления тогда понимается как форма движения определенного содержания, определенного предмета в познании. Исследование ее предполагает фиксирование проявлений содержательных отношений в процессе познания, и наоборот, выработка понятий о содержании предполагает фиксирование соответствующих процессов отражения. Таким образом, логическое рассмотрение должно быть двойственным и решать две различные и, казалось бы, противоположные задачи: изучать и мыслимое содержание и сам процесс мышления, вырабатывая логические характеристики и предметных областей и мысленных связей. Связь этих задач есть зависимость логического понимания, фиксирующая фактическое положение дела, фактическую зависимость. Гегель, формулируя принцип содержательной логики, достаточно ярко демонстрирует в попытках осуществления этого принципа указанную двойственность логического рассмотрения. Собственно, само представление б предмете логики зиждется у Гегеля на понимании его как целого формы и содержания.

Гегель, однако, не смог правильно использовать принцип содержательного рассмотрения в качестве средства решения задачи исследования форм мышления, и прежде всего потому, что он отождествил субъективные логические связи деятельности со связями реальными, объективными (и, следовательно, не дал понятия ни тех, ни других). Поэтому то, что мы говорили об определении формы (и, соответственно, содержания) мышления у Гегеля — это выводы, которые можно сделать о фактическом гегелевском изложении с- точки зрения современных понятий, фиксирующих логические связи в их отличии от реальных, но это не есть сознательное понимание самого Гегеля. Последнее, наоборот, заключается в отождествлении логических и реальных связей.

Ведь в приводившихся выше словах Гегеля о методе мышления высказана не только зависимость метода от содержания, но и нечто другое: метод есть «объективный вид и способ вещей» [70], он не есть «нечто отличное от своего предмета и содержания» [71]. Гегель считает, что «собственная рефлексия содержания впервые полагает и порождает само его (содержания) определение» [72] и что опосредствующее движение мысли есть движение самого предмета, упрекая предшествующую логику в том, что она не рассматривала это опосредствование в качестве самопоосредствования предмета. В русле концепции тождества анализ субъективных связей деятельности мышления оказывается невозможным в силу их смешения со связями объективными. Это неизбежное следствие того, что знание как предмет, функционирующий в культуре, отождествлено с предметами действительности, к которым обращена. продуктивная деятельность мышления, постоянно трансцендирующая культуру, любые свои отложения и кристаллизации в ней. Существование такого «зазора» — условие развития познания. Элиминируя его, Гегель невольно восстанавливает фетишистскую посылку прежних метафизических учений.

В итоге, у содержательной формы пропадают предметный смысл, объективность, происхождение из реальных связей, и, следовательно, пропадает возможность изменения этой формы, замены ее другой. Эти обстоятельства лишь косвенно, благодаря фактически приводимому материалу и независимо от самой сознательной концепции, проступают в трактовке формы мышления (поскольку объективный идеализм утверждает независимость бытия от мышления отдельного субъекта). У Гегеля фактически происходит онтологизация того вида, в каком отношение формы мышления и ее содержания существует внутри мышления. Содержание в его функции внутри мышления есть момент единой связи «форма — содержание»: расчлененное содержание (структура) мысленно связывается определенными действиями мышления, т. е. формой (которая есть способ связи содержания в мышлении). Но всякая связь есть связь различного, и та же самая связь «форма — содержание», взятая со стороны предметного содержания, означает учет тех отношений, которые в самой форме не проявляются, но зато определенным образом характеризуют содержание, например, в его связи с эмпирическими объектами, из которых (и в зависимости от которых) оно абстрагируется, с чувственностью, вообще с независимыми от мышления условиями. Собственно, лишь фиксирование таких условий содержания означает фиксирование связи формы и содержания как связи различного, дает возможность объяснить форму деятельности в ее зависимости от каких-то объективных (и меняющихся) оснований. Гегель же оборвал все эти нити и различия, взяв содержание лишь со стороны одной его функции и объявив его в таком виде идеальной сущностью объекта (и лишил себя этим возможности понять как содержание, так в дальнейшем и форму).

Таким образом, у Гегеля абстракция определенных сторон предмета, как входящих в содержание формы мысли и не рассматриваемых поэтому отдельно от нее, ставится на голову, онтологизируется и затем уже применяется к конкретному анализу познания. Но на пути такой — онтологизации исчезло сознание смысла произведенной абстракции, исчезло оно как в понимании объекта — его структура полностью отождествляется с мыслью, так и в понимании формы мышления — она уже не может быть объяснена из отличного от нее содержания. Последующее рассмотрение формы мышления в ее зависимости от содержания становится как способ ее объяснения двусмысленным и, по существу, иллюзорным, ибо Гегель вообще не признает общей зависимости мышления от предметов и обрывает всякую связь мысленного содержания с ними.

Но Гегель делает и дальнейший шаг, отождествляя изображаемое научным знанием движение предмета и движение научной мысли, этот предмет изображающей.

Предмет движется и развивается в универсальных формах, обнаруживаемых диалектической философией. Изучение этих универсальных форм бытия служит философии для понимания и обобщения методов научного мышления, посредством которых производится знание о предметах, существующих и движущихся в этих всеобщих формах. Но в глазах Гегеля продуктивная деятельность мысли должна быть продуктивной деятельностью самой действительности — иначе Гегель не умеет объяснить всеобщие формы этой деятельности. И то и другое должно для Гегеля полностью совпадать. В итоге мышление не выделяется Гегелем в качестве самостоятельного объекта исследования, которому должны быть даны особые, отличающие его от всего остального характеристики. Например, восхождение от абстрактного к конкретному понимается Гегелем как процесс возникновения самого конкретного, и, с другой стороны, характеристика получаемого знания как абстрактного или конкретного есть в то же время характеристика абстрактности или конкретности реальных отношений, или их складывания во времени в такой — от абстрактного к конкретному — последовательности. Движение познания не отличается от движения объекта, отождествляется с ним.

То, что здесь искажается понимание предмета, который изображается в качестве продукта мышления, — это один аспект, чаще всего отмечаемый в нашей философской литературе. Но здесь искажается и понимание мышления, извращаются его связи и исключается возможность научно верного его изучения, ибо последнее предполагает понимание отличия мысленных связей отражения от форм бытия предмета и особое исследование их в этом отличии, какова бы ни была их зависимость от связей предметных. Понимание зависимости форм процессов мышления от соответствующих предметов и универсальных форм их бытия есть учет системы связей, в которой существует и функционирует познающее мышление, а отнюдь не игнорирование его особенностей. Извращенность гегелевского понимания особенно ярко бросается в глаза в связи с онтологизацией им родо-видовой структуры понятия, форм суждения и умозаключения (см. соответствующий раздел «Субъективной логики»).

И прежде всего тяжелыми последствия этой концепции «тождества» оказались для развиваемой Гегелем диалектической логики, для исследования ее форм и средств. Диалектический ход познания Гегель изображает в виде «самодвижения, саморасчленения» «логической идеи», субстанции как «субъекта». При таком понимании в тени остаются специфические мысленные средства отражения этого движения, этой объективной диалектики, т. е. они не характеризуются формально в их отличии от самих отражаемых форм связей объекта («развитие», «противоречие», «система тотальности» и т. п.). Сами эти мысленные средства возникают именно благодаря особому их содержанию, но тем не менее как таковые они отличны от него. Гегель же не выделяет для особого логического рассмотрения, например, такую диалектическую форму, как восхождение от абстрактного к конкретному, и деятельность «разума» свелась у него, в конечном итоге, к тому же умозаключению. Это вообще очень интересная особенность гегелевской диалектической логики. Как трудность анализа гегелевского понимания форм диалектического мышления, так и неудовлетворительность этого понимания заключаются в тощ, что в конкретное содержание «Логики» они не входят, а понимаются как обосновываемый дальнейшими практическими результатами способ самодвижения, саморасчленения системы знания, излагаемой философом, в которой содержанием логического исследования, его объектом являются категориальные отношения мысли, а не формы мышления, вырастающие на их основе. Сами диалектические средства мышления— восхождение от абстрактного к конкретному, единство исторического и логического, анализ и синтез — оказываются методологическими свойствами теоретического логического построения в «Логике», т. е. методологией Гегеля, которую приходится еще особо выявлять и исследовать, рассматривая материал «Логики» как эмпирический материал. В этом фактическом ходе гегелевской мысли, в этой общей концепции все дело, и в ней же все интересное с точки зрения форм. Диалектическую логику Гегель развивает прежде всего здесь, и недаром, что отмечал уже Ленин, «Логику» подытоживает раздел о диалектическом методе, и подытоживает именно рассмотрением общего характера движения, имевшего место в «Логике». Поэтому понимание Гегелем форм диалектики и сколько-нибудь конкретное их расчленение проступают у него лишь косвенно в полемических замечаниях в адрес метафизики, в многочисленных «введениях», «предисловиях» и в практически осуществляемом в «Логике» исследовании (а также в «Философии права», «Истории философии» и других произведениях).

Хотя это и достаточно однообразное методологическое построение, в котором нет, собственно, теоретического, дифференцированного анализа диалектики как формы развития мысли, нет всестороннего и конкретного ее расчленения как системы мысленного действия, все же именно в нем можно прочитать некоторые открытые Гегелем самые общие характеристики таких диалектических явлений, как органическое предметное целое («тотальность»), развитие, связь, а также свойств процесса их отражения в диалектически-конкретном знании, строящемся из исходного абстрактного начала науки, развивающемся в «систему взаимосвязанных и переходящих друг в друга гибких понятий», предполагающем единство исторического и логического способов исследования и т. д. Для теории диалектического мышления самым ценным оказалось не то, что дает Гегель внутри «Логики» в качестве анализа форм мысли, а то, как он в общем понимал предмет науки (учение Гегеля о «развивающейся тотальности») и какими мысленными средствами воспроизводил этот спекулятивно преобразованный предмет в виде развивающегося, расчлененного внутри себя органического целого. Специально же и сознательно под анализом форм мысли Гегель понимал анализ категорий, а действительные формы процесса научного исследования искаженно охарактеризовал лишь в виде «закономерностей» дедукции категорий, абстрактных определений самосознания. Предмет исследования диалектической логики не был, таким образом, им сознательно выделен.

И дело, конечно, здесь не в сознательном отказе от такой задачи. Сам-то Гегель считал, что он выработал «новое понятие рассмотрения», разработал «абсолютную форму мышления». Дело в том, что логическая связь движения мысли не отличена от реальной, поэтому формы первой, покоящиеся на тех или иных категориально-предметных структурах мысли и объективированных идеальных конструкциях, просто не выступают перед глазами исследователя и осознаются. лишь как свойства «самодвижения категорий», их «абсолютной рефлексии».

Таким образом, у Гегеля не получилось двойственного рассмотрения мышления, не удалось ему и построение содержательной логики — прежде всего потому, что оно не стало построением именно логики.

Абстракция содержания формы мышления, из эмпирии и чувственного созерцания означает у Гегеля полное отбрасывание последних и исключение их из круга логического изучения. Содержание формы не связано у Гегеля с эмпирией и чувственностью в смысле какой-то обусловленности ими, даже больше того, связь эта изображается Гегелем таким образом, что, с одной стороны, формальное содержание («логическая сущность») как бы порождает эмпирически-конкретное содержание и вообще весь мир чувственности, а с другой стороны, искажается этим миром, проявляется в нем неадекватно. Это уже теологически-мистический момент его учения. Но при такой абстракции содержания нельзя применить его анализ к объяснению формы деятельности, ибо исчезают условия возникновения самой формы, которые лежат в предметной исследовательской деятельности, связанной с созерцанием, с эмпирией. Форму нельзя даже обнаружить. У Гегеля так и получается, поскольку с определенного пункта процесс мышления им берется как «чистый» логический процесс, имеющий такое абстрактное содержание, из которого элиминированы всякие следы эмпирии и чувственности. Соответственно, в логической теории у него совершается отход от ранее поставленной задачи анализа деятельности мышления к анализу готового знания, дедукцией которого Гегель и занимается вместо анализа средств, форм получения новых знаний.

Результатом является прежде всего крайнее сужение области логического исследования и фактическая его неосуществимость. Гегелевское изложение должно быть одновременно в каждом своем моменте изложением и теории объекта и мысленных форм познания этого объекта. И, следовательно (в силу концепции тождества), в формах должно быть выделено лишь то, что может быть включено в теорию самого объекта, лишь то, что может быть изображением объекта. Метод отождествляется с теорией. Анализ форм мышления получает совершенно превратную направленность, ибо для их понимания запрещается выходить за пределы готового теоретического знания, излагаемого в качестве систематической картины объекта. Отсюда постоянное и утомительное вымучивание категорий друг из друга, претендующее на исследование мысленных форм в их связи друг с другом.

В той мере, в какой Гегель вообще выделяет в научном мышлении процессы исследования, т. е. определенную субъективную деятельность, он видит в них только единообразный процесс — «абсолютную форму» с ее «внутренней рефлексией», «отрицательностью». И поскольку зависимость их содержания от чувственного созерцания элиминируется, то все логическое движение в целом, в котором выступают и в той или иной последовательности применяются различные познавательные формы, оказывается у Гегеля однотипным «чистым имманентным процессом», независимым от различий объективных обобщенных отношений, которые в нем может выделить научная мысль для своего движения к знанию. Таким образом, не выдерживается принцип содержательности формы мышления, нарушается зависимость ее от объекта, от типа предметного содержания. Различные предметные области покрываются одной и той же формой. И, соответственно, в свою очередь, не могут быть различены и сами формы, типы связи абстракций. Поэтому именно выведение категорий должно у Гегеля создать видимость учета процесса исследования, видимость рассмотрения движения мысли, всего его разнообразия и сложностей. Но это лишь видимость. На деле все, относящееся к процессу исследования, лишь конечным продуктом которого является знание, выбрасывается. Путь к знанию и процесс его получения оказываются за бортом логического исследования. Но таким образом за бортом оказывается сама суть дела, ибо пи о каком анализе познавательных форм не может быть и речи без учета, например, отношения к эмпирическим фактам, к исходному материалу теоретического исследования, без учета способов абстрагирования из чувственно данного и т. п., т. е. без учета низших ступеней движения мысли и вообще ее хода в эмпирическом материале, который в готовой теории никак не отражен. Иначе можно говорить лишь о формах изложения готового материала. У Гегеля обрублены все эти низшие ступени, весь этот внутренний и скрытый в конечных формах продукта ход мысли, ее живая структура, — обрублены именно потому, что ему нужно изложить абсолютное «царство чистой истины», а они изображением этого царства служить не могут. Поэтому Гегель, имея таким образом препарированное содержание, не может воспользоваться им для действительного выделения устойчивых и воспроизводящихся форм исследования («логики опытных открытий») и занимается вместо этого субординацией наличных абстрактных определений предмета. Вместо теоретической связи, в которой излагалась бы система различных типов абстракций и методов познания, а в рамках последней обобщались бы объективные связи и законы, задаётся онтологическая связь «выводимых» друг из друга категорий. Гегель задался фактически целью вывести из чего-то единого, всю совокупность онтологических обобщений и законов фигурирующих в основаниях конкретных наук.

Формы теоретического мышления как формы исследования могут быть рассмотрены лишь в том случае, если идут к исходному материалу, не фигурирующему в готовом знании, к ходу его преобразования в данное знание, к способам его связи в теории. Лишь после этого формы мысли могут быть рассмотрены теоретически в их связи друг с другом, «выведены» и субординированы (и может оказаться так, что различные группы категорий и базирующихся на них методов, форм познания потребуют построения ряда различных логических теорий, связанных между собой определенными общими принципами, но тем не менее различных). Но Гегель не делает именно этого, лишаясь тем самым возможности изложить диалектическую логику в ее действительной внутренней связи. Вся деятельная сторона форм диалектики и их взаимоотношение мистически приписываются им абсолютному знанию (чистому самосознанию), которое саморазличает, саморазвивает себя в систему. Итогом такого «саморазвития» является чисто спекулятивное обоснование существующего, современного Гегелю знания.

Лишь в указанных рамках смешения субъективных логических связей с объективными, готового содержания теории со средствами ее построения Гегелем вообще и анализируется деятельность мышления как деятельность, именно мышлению присущая, дается ряд действительно ухватывающих суть дела гносеологических моментов, «оттенков», как говорил В. И. Ленин.

В Гегеле всегда нужно учитывать эту крайне сложную и запутанную зависимость двух сторон его понимания: с одной стороны, в познающем мышлении и его средствах может быть выделено в «Логике» лишь то, что является в то же время изображением самого объекта, с другой стороны, объект наделен свойствами мышления, и деятельная работа форм мышления раскрывается как раз изображением «объекта» — в той мере, в какой мысленные процессы предварительно превращены в объективные процессы движения и развития. В этой путанице крайне трудно разобраться, ибо, с одной стороны, принципиальная позиция «тождества» запрещает специальное изучение движения мысли, отличного от объекта; с другой стороны, под видом объекта часто рассматривают именно специфически мысленные процессы и фактически намечается целый ряд характеристик формы. На голову, таким образом, поставлено изучение и законов объекта, и законов познания. Здесь и в том и в другом отношении приходится выбирать, действительно, лишь «оттенки».

По сути дела, все проанализированные обстоятельства свидетельствуют о том, что у Гегеля не сложилось, в конечном итоге, четкого понятия формы мышления (и ее содержания). Форму мышления Гегель смешивает то с реальными связями, то с формами готового знания. Крайне широкая область применения терминов «форма мысли», «определение мысли» сама по себе говорит, что «форма» как логическая связь строго определенного типа не вычленена. В свою очередь, содержание формы мышления отождествляется с мысленными связями. Причина этому — идеализм, т. е. в данном случае идеалистическая концепция тождества бытия и мышления.

Тем не менее Гегель получает важный исторический результат, который трудно переоценить и все значение которого может быть раскрыто лишь последовательным и конкретным построением научно-материалистической теории мышления и истории познания. Ленин не случайно указывал, в связи с Гегелем, на необходимость обобщения истории познания с точки зрения развития логических форм и категорий. Проведенный даже в гегелевской формулировке новый принцип, способ анализа формы мышления и процесса познания вообще совершенно иначе ставит вопрос о задачах и содержании логики и теории познания. Структура объекта, обобщенно понимаемая логикой, и столь же обобщенно понимаемый способ его мысленного расчленения и исследования — вот что ставится в центр внимания логики, вот о чем должна дать знание логическая теория. Гегель угадал эту задачу. Требование «внесения содержания», фактический историзм в понимании мышления и разработка диалектических форм мышления достаточно ясно говорят о том. И плодотворной идеей было прежде всего то, что его интересовало как раз обобщение реального процесса познания, его хода, пути к истине, а не только, как выражается Гегель, «формальные условия знания», «формальная истина». Гегелевская «Логика» отнюдь не ставит себе задачи раскрыть природу, например, суждения как такового или какой-либо категории в ее лишь формальных функциях готового знания, но выясняет их связь и место в общем движении реального исследования предмета, т. е. те связи, в которые они вступают при изучении определенного содержания. Такое преодоление узких рамок критического исследования способностей ума совершенно иначе ставит вопрос о познании; речь идет теперь о работе мышления и о развитии его форм в историческом ходе познания. Поэтому у Гегеля отпадает вопрос о природе «априорности» или «апостериорности» как таковой, а на первый план выступает вопрос о законах движения мысли в определенном содержании. Метод и есть теория познания, другой теории познания для Гегеля не существует[73].

Однако содержание этой теории познания, логики не отлилось еще у Гегеля в научную форму. Опыт наук XVIII в. поставил в центре его внимания вопрос о закономерностях такого движения познающей мысли, которое раскрывало бы в предметах их сложные связи, изменения, развитие, многостороннюю системность и т. д. Конкретными науками (в том числе и самим Гегелем в социальной науке) были открыты как эти новые предметные области, так и познавательные средства, логические орудия этого зародышевого диалектического воззрения. Это исторически происшедшее преобразование формальной стороны научного мышления представало на поверхности в виде отхода от «абстрактного, аналитического» мышления, в виде особой содержательности, «синтетичности» (в кантовском смысле) научных форм, в виде требований «мысленной конкретности» знания, охватывающей предмет во всем многообразий его сторон. Скрытые здесь и реализуемые наукой в практических мысленных навыках закономерности становятся в таком виде — как особые явления — предметом гегелевского анализа. Но мало зафиксировать особые явления как таковые, нужно еще раскрыть их связь с глубинным содержанием, с развитием науки и объяснить их в логическом учении о методе, поняв выступающие на поверхности явления и их скрытое содержание как определенное единство, т. е. действительно выделить объект исследования. Однако замеченные Гегелем факты и отношения развиты им в конструкцию, весьма отдаленно связанную с их истоками и основаниями. Сам Гегель вовсе не понимал этой связи, он просто заметил особые явления. Более того, он даже анализирует эти явления в совершенно другой связи, — как свойства совершенно другого процесса — процесса движения «абсолютной идеи», самосознания. Сознательно для Гегеля не существует задачи исследования специфических закономерностей человеческого познания в их связи с развиваемым наукой содержанием. Концепция «тождества» запрещала ему это исследование. У него речь идет о построении абсолютной системы мира, «самодвижение», «самопостроение» которой наделено им интересующими нас логическими свойствами, и лишь в меру этого превращения они Гегелем открываются и объясняются. Поэтому гегелевскую систему нельзя просто отбросить (или «поставить с головы на ноги») и получить таким образом диалектический метод в чистом виде. Система не есть инородный, или внешний и легко устранимый, элемент гегелевской диалектики. Ведь сама себя организующая структура системы и мыслилась Гегелем как новый метод научного познания, который мы сегодня называем «диалектикой». Нужно еще разобраться в структурах диалектики — именно они радикально различны у Гегеля и у Маркса. Гегелевские структуры не повлияли реально на развитие науки — той самой науки, диалектические элементы которой ими обобщались. Они небыли восприняты ею, и она прошла в своем развитии мимо них. И прежде всего потому, что диалектические элементы были неузнаваемы в чуждом им контексте таких структур. И не только неузнаваемы: они оказались удивительно упрощены и неразвернуты, будучи открыты и поняты Гегелем в качестве строительных костылей общей системы сознания (в терминах традиционной просветительской философии сознания, самосознания), которая при этом еще и покоится у Гегеля на резком противопоставлении метода философии и философского знания методам и знанию «конечных наук». Понимание Гегелем форм теоретического познания, отличных от форм эмпирического описания и стихийно- опытного освоения сознанием действительности, осталось у него на уровне понимания их как «абсолютных» форм философского самосознания субъекта культуры, манипулирующего содержаниями своего сознания и добивающегося его «прозрачности», чистоты «я» во всех определениях и разветвлениях сознания. Никакая картина форм познания как форм реальной, идеальной предметной деятельности, артикулированной вне субъекта познания и его манипуляторской деятельности, не могла родиться из этой куколки самосознания. Она погибла в ней, так и не развившись,